Тайны темной осени (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно TXT) 📗
Память подсунула картинку, меня едва не стошнило. Безглазое лицо, зашитый рот, заклеенный пластырем нос, одна нога обглодана до самой кости, как будто с неё целенаправленно, каждый день, отрезали лоскуты мяса и ничем не обрабатывали рану.
— Ты хочешь сказать, что носишь теперь ребёнка бога? — спросила Оля недоверчиво. — Этакого маленького иисусика?
Я медленно накрыла лоб рукой: фэйспалм. Но, с другой стороны, а чего я ждала? Я, я сама, на месте Ольги, я бы — поверила? Да никогда в жизни!
— Нет, конечно же, Оля, — сказала я мягко. — Ничего такого я не хочу сказать. Это ребёнок опера, расследовавшего убийство. Между нами проскочила искра. Поезд, дорога, адреналин. Всё.
— Римус, ты не договариваешь, — сердито сказала Ольга. — Что ты утаиваешь?
И меня внезапно накрыло. Отчаянием, злостью, болью, пустотой в том месте, где сейчас должен быть Похоронов, но его там не было, и пустота болела. Так бывает. Бывает, что пустота — болит. И ничем ту боль не уймёшь, никак не преодолеешь, с ней остаётся только смириться.
— Ты требуешь от меня откровенности, Оля, — сказала я, всё-таки удержав свой язык от совсем уже непоправимых слов. — Но ты не хочешь верить моим словам, и какая тут может тогда откровенность? Да, я рассказала тебе не всё. Но ты не веришь. Ты не хочешь верить. Ты даже попытаться начать поверить не хочешь. А я не в твоём суде, прости. Не на скамье подсудимых. Выкинь из головы всё услышанное; твой племянник или племянница — дитя полицейского. Следователя, работавшего по тому убийству. Всё.
Я встала из-за стола, отошла к окну. Больно? Очень. Но — сама виновата. Не надо было лезть в ненужную откровенность. Надо было зубами и когтями держаться за версию следователя, делать невинные глазки, мямлить, только — не правду. Настоящая правда выглядит фантастикой, выдумкой, бредом, но только не тем, чем она есть на самом деле, — собственно правдой.
— Я понимаю, — сказала Оля мне в спину, — ты пережила серьёзное потрясение. Может быть, тебе стоит пойти к психологу…
Вот оно! Вот — началось. Больничный дух палаты номер шесть приподнял мне волосы дыбом: я испугалась! Реально оказаться в Кащенке, из-за своего языка болтливого — как вам перспективка? Мне она такая с приплатой не нужна.
— Оля, — не оборачиваясь, сказала я тихим, но твёрдым, железным по оттенку голосом, до того железным, что аж привкус во рту появился, — если ты продолжишь говорить о психологе, я уйду прямо сейчас и никогда сюда больше не вернусь.
— Но то, что ты рассказала мне…
— Не требует никакого лечения. Мне приснилось. Я, может, книгу об этом сне напишу. Мистическую. И её издадут миллионным тиражом как Гарри Поттера. Вот видишь, как ты купилась, ты поверила!
Дикие, лживые слова сами соскакивали с языка почти против моей воли. Я завралась уже настолько, что сама с трудом понимала, что именно я несу. Но одно я осознавала совершенно точно: никогда! Никогда больше и никому в жизни я не расскажу про Похоронова!
Смертные женщины, рожавшие богам Олимпа героев, жили во времена, когда никто не удивлялся божественным отцам их детей. Сейчас всё иначе. Совсем. Надо учитывать.
Может, а даже ребёнку своему не расскажу об отце. Та же версия: встретились случайно, полюбили друг друга, судьба потом развела навсегда. Не хуже прочих легенда. Сколько детей растёт точно так же: папа лётчик, моряк, иностранец — нужное подчеркнуть.
— Ты сейчас шутишь, Римус? — немного помолчав, уточнила Оля.
Я растянула губы в беспечной улыбке, хотя внутри меня шёл нескончаемый дождь:
— Ну, конечно, Олюша! Конечно, шучу. Я, знаешь, действительно думаю о романе, только в рисунках. Как в Японии рисовали свитки… Его разворачиваешь: сверху картинка-иллюстрация, снизу — текст. Картинки перетекают друг в друга, текст тоже. Мне кажется, это может даже взлететь. Люди любят необычное.
— Конечно, Римус, — складка на переносице сестры разгладилась. — Давай. Дашь потом посмотреть?
— Обязательно, — заверила её я.
А про себя подумала, что не дам. Потому что рисовать такое не стану, спросит — как-нибудь отнекаюсь, а Оля потом забудет. Особенно после рождения ребёнка, вот когда станет ни до чего!
Ночью мне не спалось, я долго стояла на балконе, смотрела на залитый лунным светом замёрзший залив. Луна уваливалась на закат, рыжела, тускнела, расплёскивая по звёздному небу слабое закатное зарево. На башне Лахта-Центра опять тестировали освещения — поджигали то один, то другой бок то красным, то зелёным, то фиолетовым, а потом грани башни облили чисто синим и так оставили. Навигационные огни вспыхивали каждую четвёртую секунду. Слал в проморожённое тёмное пространство свой световой луч маяк на макушке здания. Когда откроют, надо будет обязательно подняться на смотровую площадку. Вид оттуда должен поражать воображение.
Только, конечно, надо выбрать ясную погоду. В туман посмотришь свысока на плотные, не проницаемые для взгляда, волны непогоди, чертыхнёшься, да и спустишься вниз не солоно хлебавши. Если туристом приехал издалека, да ещё ненадолго, — хоть плачь, хоть не плачь: не повезло.
К концу марта, когда спали сильные морозы, я стала чаще выезжать в старый город. Мне нравился Невский, с его Гостиным двором, Домом Книги, Казанским Собором и памятником Екатерине, я могла подолгу ходить от статуи к статуе моста через Фонтанку. Укрощение коня — четыре последовательных действия, запечатлённые талантливым скульптором Клодтом фон Юргенсбургом. Необузданность, страх перед человеком, ярость, смирение — в такой вот последовательности. На гранитном постаменте одной из скульптур сохранился след от снаряда, прилетевшего сюда в блокаду…
Всё здесь дышало историей, пусть не такой уж и длинной, — Петербург молодой город, всего-то навсего триста с лишним лет, — но полной славы и великих деяний. Подняться среди финских болот, пережить подряд три революции, выстоять в страшной и тяжёлой битве с фашистскими полчищами, не сдаться в 90е…
Город-Сумрак, говорил о нём Похоронов. Город-Дверь.
Чем дольше я бродила по его улицам, тем больше понимала, о чём говорил мне мой мужчина. Иногда накатывало, и я доставала блокнот, рисовала, рисовала — до исступления. Здания, улицы, транспорт, замёрзшие реки и каналы, скульптуры, падающий снег. С пастельными карандашами получалось великолепно: Город оживал на бумаге — пронизанный светом, холодный и чистый. След солнца на гранитном парапете — неправда, что у нас сплошной дождь и мрак, света тоже хватает. Разного… не только того, что льётся с небес…
Я облокотилась о парапет и рисовала — в который уже раз! — одного из коней, когда рядом со мной возник кто-то ещё. Я не обратила внимания, была занята. Но мужчина кашлянул и сказал странно знакомым голосом:
— Хорошо рисуете.
Я дёрнула плечом, мол, сама знаю, что хорошо. Выдавила дежурное спасибо, подосадовала, что отвлекает. Меня иногда путали с уличными художниками, предлагали деньги — нарисуй портрет на заказ. Чаще всего я отказывалась.
Принципиально не хотела рисовать плохого. Наловчилась уже видеть, когда получится светлый рисунок, а когда будет плохо, как с той жидкостью из-под двери купе, невнятной на рисунке и обернувшейся кровищей и расчленённым трупом в реальности.
Я не хотела дарить людям тлен и боль. Даже если они того заслуживали.
— Не ожидал, что подадитесь в вольные художники, Римма Анатольевна, — продолжил между тем назойливый незнакомец. — Даже странно, с вашими-то познаниями в программировании. И опытом.
Я стремительно обернулась. Откуда он меня знает?! Но моему изумлению — и гневу! — не было предела: передо мной стояло моё бывшее начальство! Почему-то без мерзких бериевских очков: линзы надел? Коррекцию сделал?
— Упс, — сказал он, разводя ладонями в кожаных перчатках. — Сюрприз.
— Что вам от меня нужно, Лаврентий Павлович? — сдержанно поинтересовалась я.
Послать его на юг я всегда успею. Он мне теперь не указ. А вот послушать, что скажет… почему бы и не выслушать. «Если позовёт обратно», — злорадно подумала я, — «откажусь!»
