Единственное желание. Книга 5 (СИ) - Черпинская Надежда (е книги .txt, .fb2) 📗
— Лана, — буркнула та сквозь зубы.
— Лана? — изумлённо переспросил Эливерт.
Нет, удивляться, конечно, было нечему. Довольно частое имя на Побережье.
Но от него вдруг повеяло теплом родного дома, ясными воспоминаниями о беспечном детстве. И сердце сжалось от горькой нежности. И почудился в этом какой-то добрый знак.
Вот так случайно, где-то на краю мира, встретить незнакомую девчонку, что носит светлое имя Лана…
Умилённая ностальгическая улыбка сама собой расползлась по лицу вифрийца.
— Чё ты лыбишься? — в очередной раз оскорбилась девчушка.
Нет, всё-таки манерам её поучить просто необходимо!
— Так… — мечтательно проронил Эл, — хорошее имя. Знавал я одну Лану. Тоже с норовом была, не хуже тебя.
— Начнёшь мне сейчас душевные истории про своих баб рассказывать? — покривилась мелкая бестия.
— Дурында малолетняя, — вздохнул Ворон, — чего ты на меня крысишься? Я помочь хочу.
— Перебьюсь! — гордо заявила девица. — Слыхали мы, как «каратели» уже напомогали по всему Герсвальду. Хочешь хорошее дело сделать — свали по-быстрому! И своим не говори, что я тут прячусь! А то они, небось, не такие добренькие, и мелюзгой не побрезгуют…
— А ты ждать будешь, пока папаша твой обратно вернётся? А если он торопиться не станет? С голоду ноги протянуть не боишься? Далече отец твой спрятался?
— Далече, далече, — закивала надменно Лана, — не найдёте теперича.
— Стало быть, надолго… — понимающе кивнул вифриец. — Жрать-то чего станешь, пока твои не вернутся?
— А что Небеса пошлют! — Лана снова покривилась. — Тебе какое дело? Я, видишь, не шибко закормленная. Привычная.
— Ну, гляди!
Ворон поднялся. Упрямство и озлобленность девчонки порядком утомили.
— Гляжу, гляжу… Иди уже отсюда!
Беспокойные светлые глаза метнулись от вифрийца к тёмному пролёту лестницы и снова вонзились в него настороженно.
Эл, в самом деле, подумывал уйти.
Какое ему дело до этой мелкой бестии? Не хочет, чтобы ей помогали, уговаривать что ли?
Жалко, конечно, дурочку, пропадёт… Но не силой же её отсюда забирать!
Однако сейчас, уловив её страх и беспокойство, он не выдержал и решил проверить, кого так старательно прикрывает эта пигалица.
— А, может, ты всё-таки не одна тут? За нос меня водишь?
Вместо того чтобы направиться к выходу, Эливерт направился к двери под лестницей, которую так и не успел открыть. Но прежде, чем он её распахнул, с диким воплем на спину вифрийца снова запрыгнула юная злодейка.
* * *
29 Рабыня
Да что же это такое! Её что тут на цепи держали вместо собаки?
Чтобы оторвать впившиеся в него зубы, пришлось довольно грубо дёрнуть девицу за спутанные волосы.
Кусачая замарашка взвыла от боли, но продолжила свои беспорядочные нападки.
Пока вифриец безуспешно пытался отодрать от себя умалишённую дикарку, из приоткрытой двери, спотыкаясь и цепляясь за стену руками, неловко выбралась такая же чумазая и растрёпанная старушка.
— Помилуйте, милорд, помилуйте! — закричала бабуля, с трудом переставляя ноги. — Не троньте её! Небесами прошу! Матерью Мира заклинаю!
Старушка споткнулась в очередной раз и поползла на четвереньках, всё продолжая умолять и всхлипывать.
Эливерт оттолкнул прочь безумную девчонку, отскочил в сторону, предостерегающе выставив руки:
— Да уймись ты, дура! Прекрати!
— Милорд, не троньте её! Не троньте! — выла испуганно старуха. — Пощадите!
Мелкая недобро сверкала глазищами, намеренная снова сорваться в атаку.
Безумие какое-то! Ворон в жизни ещё не чувствовал себя так глупо и нелепо.
— Одна она у меня осталась… Не делайте ей зла, заклинаю! Дитя ведь совсем… — скороговоркой продолжала голосить старушка, а дитя, тем временем, шипело злобно, как рассерженная кошка.
— Да тише вы! Я никого не трогаю! — крикнул Эливерт, не в силах больше выносить это сумасшествие. — Чего вы блажите?
Обе вдруг затихли. Уставились на него выжидающе.
Старуха сидела у его ног, заглядывала в лицо взглядом больной собаки — аж сердце разрывается! Девчонка пряталась у неё за спиной, готовая в любую секунду броситься на защиту старшей.
Эл, окончательно растерявшись от всего этого балагана, теперь уже внимательнее присмотрелся к новой фигуре.
Не так уж и стара. Просто светлые волосы припорошены серой пылью, оттого в полумраке показалось, что совсем седа бабуля. А она не такая уж древняя…
Возраст преклонный, конечно. Лицо измождённое, болезненное. Щеки впали, но это скорее признак того, что она голодает.
А возраст… Так сходу и не поймёшь. Особенно здесь, в полутьме, где и света нормального почти нет.
Эл перевёл взгляд на маленькую «ведьму». Сходство очевидно. Но ведь девчонка сказала, что мать её умерла… Неужели соврала?
— Дочь твоя? — кивнул он на взъерошенное чадо.
— Внучка, — всхлипнув, ответила женщина, заискивающе улыбаясь сквозь слёзы. — Сирота она… Не обижайте, милорд! Дочь моя родами умерла… Я её, детку, Ланочку мою, выходила, вырастила. А нынче, когда все бежать удумали, она, глупая, со мной тут осталась. Я ей велела со всеми уходить, а она ослушалась. Спряталась, и вот теперь тут со мной прозябает. Горюшко моё!
— А ты почему не ушла со всеми? — удивился Эливерт.
— Не могу я, милорд, — жалостливо продолжала причитать женщина. — Нога у меня не ходит. По зиме с лестницы упала. Переломила в двух местах. Кости вроде срослись, да зараза попала. Язва теперь болючая. По сей день не хожу. Чуток похромать могу, да ведь так далеко не ускачешь… Вот меня хозяин и решил тут оставить, дабы в пути не задерживала.
— А что же в телеге какой-нибудь места не нашлось? — растерянно уточнил Эливерт.
Он, конечно, много в жизни видел, но вот эта парочка сегодня сумела не просто ошеломить, а выбить почву из-под ног. Даже в голове слегка плыло. Светлые Небеса, да куда же мир катится?
— Пожитки-то всякие, сынок, ценнее больной старухи… — грустно улыбнулась женщина.
— Рабыня, значит?
— Рабыня, сынок, — покорно кивнула та седой головой, отчего-то перестав величать его милордом. — А кому надо заботиться о старых рабах? Толку-то с нас нет уже. Зазря хлеб свой едим. Я хозяина нашего понимаю — не серчаю вовсе. Её вот жалко!
Женщина с любовью и горечью посмотрела на притихшую девочку, вздохнула.
— Пропадёт здесь со мной — или голодом, или лиходеи какие угробят… Пожалей нас, милорд, не губи! Не тронь сиротку! Всеблагая тебя за доброту наградит…
От печального тихого голоса женщины болезненно щемило в груди, и Эливерт поспешно спросил, чтобы отвлечься хоть чем-то:
— А что же ваши-то сбежали? Верно, виноваты в чём перед её величеством?
— Не знаю, милорд, — покачала светлой головой женщина. — Хозяин-то нам про дела свои не докладывался. Может, и виноват. А может, испужался просто. Милорд Экаиб завсегда трусоват был… Смел только с бабами. Да и то с теми, кто ответить не может. Горлинка моя совсем ещё дитя была, когда он её в опочивальню к себе забрал…
Из светлых глаз, прозрачных, будто горные озёра, покатились снова горькие слёзы.
— Вот уж десять лет минуло, как пепел её под памятным камнем лежит… Малютку Ланочку родила, а сама… Одна у меня теперь радость-то в жизни осталась. Не отнимай, сынок!
Эл сглотнул застрявший в горле комок слёз, вглядываясь в её печальное изнурённое лицо.
— Что же… — тихо прошептал он, — а больше у тебя и нет никого?
— Никого… — грустно вздохнула женщина, стирая слезы, катившиеся по морщинистым щекам.
— Но ведь… не всегда так было, — неуверенно предположил Эливерт. — Была же и у тебя семья, родные?
— Конечно, была… — тяжко вздохнула старушка. — И семья была, и дом был. Так давно… будто во сне привиделось… Всё, проклятые, отняли! Всю жизнь поломали.
В светлых глазах застыла такая тоска, пронзительная и горькая, что Эливерт с трудом заставил себя произнести ещё один вопрос:
