Черный принц - Демина Карина (книги онлайн бесплатно .TXT) 📗

Забавный. Родной… чужой, и обманываться не следует.

— Вернись. Пожалуйста.

— Зачем?

Молчание. И Брокк хмурится. Трет покрасневшие глаза, и на щеке прорезаются пятна живого железа, которые, впрочем, исчезают быстро.

— Кэри…

Нервы-нити.

Сквозняк по ногам. И руки озябли, покраснели… на ярмарке она тоже замерзла, и Брокк купил альвийский кувшин из бледно-розового дерева. Внутри кувшина горела свеча, и стенки его тонкие светились. Они становились горячими, и Кэри грела руки.

Брокк сказал, что тепла хватит для двоих, и накрыл ее ладони своими. На железных пальцах его таял снег, точно они и вправду были живыми.

— Уходи. — Она отступила от кресла, задев стол, и вазы закачались, задребезжали сухо, касаясь друг друга стенками. Старые, треснувшие. — Уходи и перестань меня мучить.

— Нет.

Он стоял по ту сторону стола, скрестив руки на груди.

— Не перестанешь?

— Не уйду. Кэри, я твой муж и…

— О, неужели ты вспомнил? — болезненный нервный смешок.

— Я не забывал. Кэри, произошло недоразумение, которое я исправлю. Обещаю.

— Исправишь? Как исправишь?

Сотрет вчерашний день? Перепишет наново?

Молчит.

— Это был мой полет. А ты отдал его ей.

По старой вазе беззвучно расползается трещина. По белому и по синему, раскалывая рисованные цветы. От горлышка и до дна.

Еще немного, и рассыплется ваза пополам.

Наверное, следует замолчать, но Кэри устала притворяться. И вазу поднимает, сжимает, в тщетной попытке остановить неизбежное. Глина хрустит, и трещина расползается быстрее.

— Наверное, я сама виновата. Ты изначально был со мной предельно откровенен. Но мне казалось, что я могу стать не только другом. Я хотела… Дита просила тебя не торопить. Набраться терпения.

Слушает. Если бы прервал, словом ли, жестом, Кэри замолчала бы. А он стоял, скрестив руки, смотрел сверху вниз, хмурый раздраженный и… виноватый?

— И я ждала. Целый год ждала, пока ты наконец заметишь… дура, да?

Ваза разваливается на две половинки.

— Я делала все, чтобы понравиться тебе, разве что в постель не забралась. Думала… честно, думала. Но побоялась, что ты меня прогонишь. Этого я бы точно не пережила.

Горло дерет, не то от ночных слез, не то от простуды. В доме часты сквозняки, и, наверное, простудиться легко… конечно же в этом дело. И горячее молоко спасет.

Горячее молоко и толика меда — хорошее лекарство от бед.

— Всякий раз, стоило мне подойти чуть ближе, как ты находил предлог, чтобы отступить. Почему? Хотя теперь я понимаю почему.

Слова в пустоту. В мертвенную тишину, которую и дом опасается нарушить. Он следит за Кэри, с насмешкою ли, с презрением, с надеждой, цепляясь за нее, последнее имя на родовом гобелене.

Пыталась убежать? Бежать больше некуда.

— Ты обвинял меня в том, чего я не делала… а стоило появиться ей, и ты ее простил.

— Нет.

— Я видела вас…

— Я помог ей спуститься и только.

Хорошее воспитание. Его растреклятое хорошее воспитание, от которого никуда не деться. Манеры. Вежливость.

— Знаешь, вчера я поняла, насколько смешно выгляжу, пытаясь угнаться за тобой… — Ваза в руках рассыпалась, падала песком сквозь стиснутые пальцы, красно-белой трухой. — Не хочу больше. Не буду. Я хотела обратиться к Королю…

— Зачем?

— Чтобы признал наш брак недействительным…

Губа дернулась, обнажая клыки.

— Но потом подумала, что в этом нет нужды. Ты прав… мы будем жить как принято. Каждый за себя. Я не стану мешать тебе. Ты не станешь мешать мне. Идеальный брак.

— И что ты собираешься делать? — низкий рокочущий голос.

Воротничок трещит, темный пиджак расходится по швам, пусть Брокк и пытается сдержать превращение.

— Для начала приведу дом в порядок…

Он спрашивал вовсе не о доме. И Кэри, не сводя взгляда — бледные глаза, воспаленные, — отвечает:

— Найду кого-нибудь, кто не будет настолько ко мне безразличен.

Живое железо рвануло, выворачивая Брокка наизнанку, с хрустом разорвалась ткань.

Пес был… страшен.

И красив.

Он возвышался, вздыбив гриву из тонких четырехгранных игл, а тусклое зимнее солнце рисовало на серебряной чешуе узоры.

Кэри протянула руку, и пес шагнул.

Попытался.

Он покачнулся и взвыл, поджимая под брюхо короткую, изуродованную лапу. Металлические пальцы человеческой руки, нелепые в этом обличье, судорожно дернулись, точно пес пытался уцепиться за воздух. Он начал заваливаться набок и все же устоял.

Опустил шею.

Зарычал глухо. А рычание перешло в вой.

— Все хорошо. — Кэри шагнула к нему и обняла. — Не спеши… все хорошо.

Он пятился, изгибаясь, пока не уперся в камин.

— Ты знаешь, ты очень теплый… горячий…

Раскаленный. И чешуя сухая, твердая как камень… или металл. Пахнет металлом.

Маслом.

Кровью самую малость. Сменившееся обличье рвет тонкие связи с механической рукой, и по железному остову стекают бурые капли, падают на пол.

— Больно? — Кэри проводит по широкому носу, где иглы мягкие. — Конечно, больно… глупый вопрос, да?

Это не жалость. И Брокк садится, теперь он возвышается над нею, и, пытаясь сгладить разницу, изгибает шею, тычется влажным носом в ладонь.

— Не хочу, чтобы тебе было больно. — Сложно оторвать руку.

И еще сложнее отступить.

— Для меня и раньше не имело значения, что ты… ты не калека… ты сильнее многих, но… ты себе не веришь. — Она пятится, наступая на осколки вазы, которую выронила. — И сейчас ничего не изменилось.

Не рычит — поскуливает и вытягивается на полу, обвивая хвостом здоровую лапу.

— Точнее, изменилось, но… не потому, что у тебя нет руки.

Он положил массивную голову с выпуклым лбом и характерной на нем отметиной. Смотрит внимательно, следит за каждым движением Кэри. И взгляд его смущает.

— Я просто устала тебя ждать, Брокк. Ты был так убежден, что рано или поздно я тебя брошу… пускай. И нет, я глупость сказала, извини, я не собираюсь никого себе искать. Во всяком случае в ближайшем будущем. Но и в твой дом я тоже не вернусь. Хватит.

Дверная ручка была липкой.

— Я пошлю кого-нибудь за одеждой…

Пес зарычал.

— И я буду рада, если ты как-нибудь еще заглянешь… в гости.

У нее получилось закрыть дверь и не расплакаться.

Брокк ушел. Почему-то Кэри ждала, что он все же останется, а он ушел.

Цветок принесли на следующий день. Топазовую орхидею с тонкими полупрозрачными лепестками.

…и черную, ониксовую, в пару к ней.

…заводного какаду, который сторожил шкатулку с шоколадными конфетами в золоченой фольге. И стоило прикоснуться к нему, вздрагивал, расправлял крылья и, нахохлившись, произносил хриплым ломким голосом:

— Кэр-р-ри… вернись домой.

Попугай наклонял голову и смотрел янтарным глазом.

— Вер-р-рнись, Кэри, — повторял он, щелкая клювом.

Какаду нравилось бродить по туалетному столику, постукивая по склянкам. Склянки звенели, и попугай замирал, вслушиваясь в звон их с явным наслаждением. Он был чересчур умен для игрушки.

Приносили газеты, но их Кэри отправляла в камин, не читая.

Дом же оживал.

Он избавлялся от пыли, грязи и остатков позолоты. Чистили трубы. Чинили паркет. Сдирали со стен старые обои, а с ними отходила давным-давно отсыревшая штукатурка. Обламывалась она лоскутами, словно старая кожа сползала с ран, выставляя красное кирпичное нутро дома. И Кэри жалела его, старика, которому все же хотелось жить.

Она понимала и желание его.

И страхи.

Уверяла, что все будет хорошо… и приносила для какаду лесные орехи. Садилась рядом, подсовывала по одному. И нахохлившаяся птица брала орех когтистою лапой, подносила то к одному, то к другому стеклянному глазу, разглядывая придирчиво. Не обнаружив изъяна, какаду раскрывал стальной клюв, совал орех и с хрустом раскалывал. Падала скорлупа, а ядро попугай ронял на протянутую руку Кэри, приговаривая: