По ту сторону пламени (СИ) - "Abaddon Raymond" (полные книги txt) 📗
Нам не хочется есть и пить, но каждый вечер Айяка готовит что-нибудь и созывает всех на тесную кухню. Тони обычно уже сидит там. Я часто натыкаюсь на его еще ласковый, адресованный черноволосой волшебнице взгляд.
Едва помещаясь за застеленным клетчатой клеенкой столом, мы передаем друг другу исходящие паром щербатые тарелки и молчим каждый о своем. Нелепый, но странно важный ритуал — единственный общий.
Квартира приобрела обжитой вид. Исчезла пыль с полок, ветхие покрывала, побитые молью ковры и тюки со шкафов. Книжки за резными стеклянными дверцами выстроились по росту. Зеленые шторы в комнате посветлели на три тона. Треснутое стекло в форточке на кухне кто-то жирно заклеил синей изолентой. Он же, наверное, починил разваливающийся ящик над умывальником, забил досками и заклинаниями черный вход, ведущий в парадное. Засверкали круглые плафоны в прихожей, и пропали мертвые мухи между оконных рам. Как- то, придя домой, я наткнулась на Айяку, ожесточенно отдраивавшую голубую плитку в ванной от уродливых детских переводок.
— Они меня бесят, — девушка сдула прядь с лица. Желтые резиновые перчатки сплошь в катышках. Половина стены блестела чистотой, с оставшейся улыбалась целая армия мультяшных животных.
— Час ночи, — я привалилась к косяку.
— Не могу уснуть, — волшебница вернулась к прерванному занятию. Я заметила, что на тумбочке в коридоре место древнего дискового телефона заняла синяя ваза с искусственными гвоздиками.
— Бывает, — после дней с Плутоном я быстро отключаюсь. Но остальные вынуждены прибегать к ухищрениям.
Кан добыл приличный запас сигарет и непрерывно дымит, с мрачным старанием забивая банку на подоконнике окурками. Он не сменил своей формы охотника и кажется готовой распрямиться пружиной. Прожигает мрачным взглядом каждого, кто лезет под стол к проигрывателю, чтобы сменить мелодию. Шипящий ящик с колонками и стопкой пластинок притащил однажды веселый и запылившийся Наас. Много ретро, чуть меньше рока. Квин и Скорпионс вперемешку с нежными итальянцами и жизнелюбивой Аббой. Айяка выбирает последних или Эдит Пиаф. Тони предпочитает Челентано. Кан расслабляет плечи, когда музыка замолкает. Вкусы Нааса остаются для меня загадкой: маг пропадает сразу после ужина, когда наступает его очередь встречаться с Плутоном. Лишь посередине ночи хлопает входная дверь, тихие шаги неизменно перебиваются ударом о тумбочку у ванной: — Сссуу… — шипит, щелкая выключателем. Свет из туалета выхватывает макушку Тони, оттопыренное ухо и изгиб шеи с нитями скрывающейся под футболкой татуировки. Кан поворачивается на матрасе в углу. Я засыпаю под журчащую воду: теперь можно, он дома.
Сегодня я пропущу ужин и предупреждения рыжеволосого мага. Сворачиваю в проходы, уводящие прочь от нашего пристанища.
За стенами скользят тени, иногда мелькая в освещенных окнах дикими силуэтами. Некоторые дворы утопают в оранжевом сиянии фонарей даже днем. В других свет погаснет с первыми лучами солнца. Следы от пожарищ и разбитые камни отмечают дороги чужих сражений, часто обрываясь в кольце цветочной улицы. Метров двадцать — и красный ковер упирается в зеркальное отражение домов. От пустой арки напротив продирает ознобом: ожидаешь увидеть своего двойника.
Из всех нас лишь Наас переступил неровную кромку асфальта. Почти крадучись, прошел по хрустким костям под паутиной проводов, свернул за угол. Окликнул сзади.
Вот и конец Отрезка.
Я тогда присела на корточки, склонилась над цветами. Совершенно обычные. Багряные венчики, рассыпчатая пыльца. Легко сминаются, мажут кожу прозрачным розовым соком.
— Я ждал красного, — Наас отобрал и сжал в кулаке измочаленные лепестки. Я вытерла руку о джинсы.
— Я тоже.
Я больше не захожу в здания. Это… слишком.
Никогда не угадаешь, что за следующей дверью, запертой или услужливо распахнутой.
Бывает — белье сушится на горячей батарее, свежие фрукты в хрустальной вазе, под свистящим чайником горит газ. Бормочет радио. Киснет посуда в раковине, чашка чая на столе — теплая. На дне не растаял сахар.
Разоренные комнаты… уместней. Я со странным облегчением встречаю пыльную завесу, истлевшие ткани, побитые люстры. Скукожившиеся овощи в пропахшем разложением холодильнике.
Здесь все ясно. Но что ужасного могло произойти в гостиной с лимонными шторами и пахучим пирогом в центре круглого стола?
Тони не ответил. Вцепился побелевшими пальцами в спинку высокого детского кресла. Жалобно звякнула потревоженная ложка. Мы вышли, оставив его наедине со своей памятью.
А через несколько квартир Кан застыл как вкопанный у оббитой черным дерматином двери. Тронул нарисованный вокруг глазка кривой цветочек. Проскреб рисунок ногтями: синий лак никуда не делся.
— Она не должна быть здесь, — со страхом осмотрел парадное. — Это не наш дом. Ручка легко повернулась под его прикосновением.
— Пойдем, — тихонько позвал меня Наас. Айяка уже сбежала на лестницу.
Кан вскоре догнал. Раньше, чем Тони. Смуглое лицо ничего не выражало.
После я вернулась туда. Со стен коридора из разномастных рамок глядели маленькие Нина и Кан — нескладные и улыбчивые, играющие или позирующие с растущим от снимка к снимку рыжим котом. Они и мама, папа, бабушки- дедушки. В зоопарке, на пляже, среди цветущих клумб и на сцене школьного театра. Будущая волшебница в слоистой балетной пачке. Капитан пятого блока гоняет футбольный мяч. Чем дальше от входа, тем реже встречались фотографии с подростком-Ниной. Вскоре я наблюдала лишь прошлое ее младшего брата: вот он с друзьями собирает мотоцикл, чуть выше с гордостью демонстрирует какой- то кубок. А тут сидит на диване в обнимку с хохочущей рыжеволосой красавицей.
На ней история оборвалась, а я попала в комнату, в которой их
сфотографировали. Светлые полосатые обои почти скрыты за картинами. Пейзажи и натюрморты. В углу стоит планшет с чистым полотном, а по дощатому полу в беспорядке рассыпаны кисти и тюбики с маслом. Обломки массивной каменной вазы и побледневший веер стеблей. Лаванда. Источник Нининого аромата.
Еще одна вещь не на месте — скатанный в трубу бежевый ковер. Развернулся, стоило потянуть за край. Будто ждал, чтобы выдать свой секрет: широкое бордовое пятно по центру. Даже близко непохожее на краску. Я поторопилась скатать обратно и отступить к выходу, пройти мимо снимков вспять течению времени.
— Что же вы наделали? Кто это был?
Кто убил? Кто умер?
Беззубая малышка-Нина с черно-белой карточки не может ответить. Вряд ли я спрошу девушку, в которую она превратилась.
Пора двигаться вперед.
Вперемешку с вполне привычными, здесь теснятся дома-музеи, словно сошедшие со старинных гравюр. Маслянистые от сажи, до сих пор пахнут чем-то животным. Внутри кажется кощунством трогать вещи, рушить почти живую историю. Впрочем, два кривых, щербатых, но очень настоящих меча все-таки перекочевали в нашу подставку для зонтиков.
Углубляясь в сетку кварталов, выхожу к парку. Ночные тени уже сомкнулись вокруг гладких горелых стволов. Обрывки листвы мягко шуршат под ногами, потом начинают поскрипывать. Ближе к центру сменяются пачкающими сажевыми хлопьями. Деревья в сердце сквера совершенно голые. Пытаюсь отломить будто каменный прутик. Не выходит. Пальцы грязные. Ветви над головой скребутся друг о друга, роняя черную пыль.
Продираясь сквозь цепкие кусты, иду к поляне рядом с главной аллеей. В зеленой реальности — наверняка идеальное место для пикников и свиданий. Здесь — пейзаж из кошмара.
Упираюсь ладонью в маркую кору дерева, под которым произошло нечто ужасное. Прямо между вспучившихся корней — пустая, с глубокими жесткими трещинами земля. Сочится темной водой, но не становится грязью. Незаживающая рана. Глотаю шершавый воздух и сухой шорох в кронах, заполняя пустоту под ребрами.
Не убегать. Не прятаться с последними лучами солнца. Увидеть.
Как замирают вспоротые дома и отгоревшие скелеты деревьев. Как небо падает вниз: хочешь — бери.
Стань одной из многих теней, подожди вместе.
