Оборотень на щите (СИ) - Федорова Екатерина Владимировна "Екатерина Федорова-Павина" (читать книги .txt) 📗
Но следом Свейта принялась мыть волосы, медные, в проблесках темного влажного золота — и Ульф не выдержал. Подступил к ней, глядя, как тают блики на мокрых локтях, как сползает пена по шее, украшенной россыпью веснушек…
Он обхватил ее сзади, ладони сразу накрыли скользкие груди. И Ульф хрипло выдохнул в ухо, смешно украшенное шапочкой пены:
— Не жалеешь, что позвала с собой?
Вопрос был глупый, запах ее кричал, что она ни о чем не жалеет. Правда, она не хотела его так сильно, как прежде. В запахе даже плавало отвращение…
Но ведь сама позвала, подумал Ульф с яростной радостью. В ушах уже шумело, вскинувшееся копье тыкалось в ее тело — в изгиб над ягодицами, в мокрый шелк кожи.
Свейта глубоко вздохнула. Затем придавила рукой одну из его ладоней. Потребовала внезапно:
— Мыться. Потом забыть альвийка.
— Я даже слова такого не знаю, — солгал Ульф, прижавшись щекой к макушке в мыльной пене.
Только прости, подумал он умоляюще. И я буду лизать тебе пятки, даже обернувшись. Только не пахни ненавистью…
— Ты не понять, — ожесточенно бросила Свейта. От нее все-таки потянуло злостью — но не сильно, не до хруста в челюстях. — Я должен забыть альвийка, не ты. Ты делать так, чтобы…
Она осеклась, потому что Ульф внезапно разжал руки. Молча шагнул в сторону, набрал ведро холодной воды — и опрокинул на себя. Потом окатил Свейту теплой водой из ее шайки.
Она вздрогнула, закрывшись руками. А следом Ульф завалил ее на полок, и Свейта охнула.
— Обещаю, — тихо пробормотал он, склоняясь над Свейтой, — если меня опять потянет к чужим бабам, я приду к тебе. Чтобы ты снова заперла меня в кладовой.
Свейта кивнула, мелкие ладони скользнули по его плечам. Свежо и пряно пахло травным мылом, еще слаще пахло Свейтиным желанием. Хотя аромат его был пока слабеньким…
Последние радости, подумал Ульф, глядя в глаза Свейты. И лизнул краешек мягких губ. Раздвинул их языком, пробуя на вкус ее рот. Тут же прошелся рукой по Свейтиным бедрам. Развел колени, дрогнувшие под его ладонью.
А потом Ульф начал класть поцелуи — в ложбинку меж грудей, в дрожащий живот, в плоть под рыжими колечками, где пряталась узкая потаенка. Она проминалась под его языком, дразнила ему губы двумя лепестками — оба как шиповников цвет, ласкать бы, не останавливаясь. Но неспокойно. Тревожно. Лизнешь такой шершавым волчьим языком, и обдерешь до боли. Если не до крови. А еще тянуло пропустить лепестки Свейтиной плоти меж клыков. Играючи, но все же…
От этих своих желаний Ульф дрожал и трясся, выдохами тревожа рыжие завитки. Стряхивал с себя Свейтины руки, пытавшиеся его оттолкнуть, ладонями придавливая ее бедра к доскам полока.
А еще он слушал, как Свейта стонет. Нюхом распознавал, как набухает и гуляет у нее внутри жаркий стыд, изумление, наслаждение, забвение…
Потом последние отзвуки злости и отвращения пропали из ее запаха. И Ульф встал, выпрямляясь. Отловил Свейтины ладони, прошелся по каждой языком. Сдавил ее запястья, следом ткнулся в узость входа ноющим копьем…
Два тягучих рывка, и Свейта вздрогнула. Поднялась с досок, цепляясь за него. Под его локтями затряслись белые коленки — а потом внутри тела Свейты рассыпалась судорога. Прошлась по его копью поцелуями, гладя закаменевшую плоть. И подстегнула биенье сердца, бешено колотившее молотками у него в висках.
Ульф рыкающе выдохнул. Забыл вдруг о своей вине — и ее обиде. Опять отловил одну из ладоней Свейты, ласково придавил клыками кожу на тонком запястье. И размашисто качнулся, входя в нее, пьянея от трепета женского тела. Радуясь его тугой нежности — и беспамятству в карих Свейтиных глазах…
ГЛАВА 8
Когда Ульф переступил порог зала для пиров, там уже заканчивали разносить блюда с мясом. Он направился к дальнему столу, не оглядываясь на жену, шагавшую сзади.
От Свейты пахло светлой печалью. А еще цветочным отзвуком желания. Ульф грустил вместе с ней, спокойно глядя на оборотней — сидевших за столами по правую руку.
Волки тоже чуяли запах Свейты, но никто не унизил собрата сочувственным взглядом.
Отмахав шагов двадцать от двери, Ульф заметил Хальстейна. Тот уселся слева, среди людей и альвов. Рядом с ним примостилась Сигвейн. Увидев нового конунга, она почтительно склонила голову.
Придется позвать их за свой стол, мелькнуло у Ульфа. Людям не понравится, если на арвале своего отца Хальстейн будет сидеть простым гостем. А Сигвейн приглашена им…
— Хальстейн, — бросил Ульф, останавливаясь. — Прошу, сядь за мой стол. Я хочу сдвинуть с тобой чаши в память о доблестном конунге Олафе.
Хальстейн поднялся — но из-за стола не вышел. Ответил, сверкнув серыми глазами:
— Я не могу оставить в одиночестве ту, кого сам пригласил на арваль…
— Пусть сестра альвийского конунга тоже сядет с нами, — чеканно проговорил Ульф.
От людей, разместившихся по соседству с Хальстейном, пахнуло ненавистью. Но сейчас эта вонь текла мимо него. От собственной кожи тянуло Свейтой — ее поцелуями, ее возбуждением. Запахи, лепестками увядавшие на его груди и шее, словно укрывали доспехом…
Жаль, что это ненадолго, подумал Ульф. Скоро все выветрится.
Он дождался, пока Сигвейн встанет. Выслушал ее благодарственные слова и пошел к своему столу. Отец с дядей уже пересаживались, освобождая места справа от конунга — для приглашенных.
Нельзя расслабляться, подумала Света, смерив Сигвейн взглядом.
Затем она зашагала вслед за Ульфом, прикидывая, чего теперь ждать от альвов. Да еще бляхи, о которых муж рассказал по дороге в зал, смущали…
Ульф указал Свете на место слева от огромного стула, укрытого темной тканью. Пробормотал, усаживаясь:
— Вставай, если встанут все. Только не тянись ко мне с чашей.
Она, кивнув, опустилась на сиденье. Сразу припомнила, как муж говорил Хальстейну — хочу, чтобы мы сдвинули чаши…
Похоже, здесь это позволено только мужчинам, мелькнуло у Светы. С женщинами чокаться запрещено? Или запрещено именно на арвале?
Подошедший Хальстейн сел справа от Ульфа. За ним устроилась Сигвейн. Света, настороженно проследив за ней, покосилась на Сигульфа.
Брат мужа, сидевший слева, тут же остро глянул на нее. И снова уставился перед собой. Затем Света встретилась взглядом с Ингульфом, примостившимся за столом в отдалении…
А в следующий миг Ульф встал. Прокричал:
— Выпьем за конунга Олафа. Я уверен, что он сейчас пирует в Вальхалле. Пусть Олаф поднимет там чашу за наше здоровье. А мы здесь помянем его. Лейте хмельное рекой… где не плачут мужи, там заплачут чаши.
— Слава конунгу Олафу, — грянули гости в зале, вскакивая на ноги.
Света тоже поднялась, разглядывая приглашенных.
Люди, оборотни, альвы — все чокались, безжалостно расплескивая по столам выпивку. Лишь альвийские девы сразу подносили чаши к губам. Молчком, скромно опустив глаза.
И Света поступила так же. Глотнула терпкого вина, села. Еще успела отрезать мяса, положить кусок на тарелку Ульфа — и поймать его взгляд, в котором плавала лукавая, теплая насмешка…
А следом поднялся Хальстейн, и Света снова встала. Сын Олафа перечислил битвы, где дрался старый конунг. Закончил уже знакомыми словами:
— Где не плачут мужи, там заплачут чаши.
— Слава Олафу, — рявкнули в зале.
Зазвенели чаши, по столам потекли ручейки вина и эля. Заметались рабыни, разнося полные кувшины.
Света отпила немного и села, косясь на лужицу за своей тарелкой — появившуюся, когда Сигульф чокнулся с Ульфом.
Пьяные реки, замена слез, пролетело у нее в уме.
Потом Света снова потянулась к запеченной свиной туше, вокруг которой на подносе багровело ожерелье из горок моченой брусники. Отрезала кусок мяса уже для себя, подхватила его, прижав ножом и ложкой — и вдруг заметила пустую тарелку Сигульфа.
Брат мужа наполнял свою чашу, не обращая внимания на еду. Света, почему-то ощутив неловкость, подсунула отрезанный кусок на тарелку деверя. Сигульф в ответ плеснул ей вина. Чаша была почти полна, на столе появилась новая лужица.
