Заклятые враги (СИ) - Либрем Альма (электронные книги бесплатно TXT) 📗
Но вдруг пригодится?
— Я пришла, потому что мне есть что сказать.
Он рассмеялся. Повернулся наконец-то — Вархва? Будто бы в её глазах отражается эта Эррока впиталась в её кожу. Светлые волосы, бледная кожа, глаза синие-синие, до того наивные, что даже заглядывать противно.
Он сделал шаг в её сторону, коснулся пальцами щеки.
— Мне нужен предводитель этого войска.
Он рассмеялся.
— И что ты мне расскажешь, кукла?
Она могла. Ей было что поведать о живом принце, о том, как он смотрел на неё не этими жёлто-мутными, другими, синими глазами.
— Дарнаэл Первый ожил, — выдохнула наконец-то она.
Это должно было быть предательство.
Это было бы предательство — если б только что-то не сжало её горло, не позволяя выдохнуть те слова, которые она собиралась сказать. Не позволяя так просто сорваться с губ фразам, у которых не было бы шанса потом исправиться на другие, логичные, правильные и честные.
Она тряхнула головой. Светлые кудри, почти прозрачные глаза, бледная кожа.
Она сбежала из дворца, в котором её заперли, как в клетке — сбежала оттуда, где считали по правду предательницей, чтобы совершить то, в чём подозревали на каждом шагу. Сбежала, а теперь не могла выдохнуть те несколько коротких строчек, тех цепких фраз, что стали бы ей приговором.
— Я просто очень хочу не остаться ни с чем, — рассмеялась звонко она. — Наверное, Первый попытается выйти, пригрозить своими чарами… Но у него ничего нет на самом деле. Он не способен даже цветочек заставить распуститься.
…А принц… что принц? Она молчит.
Принц не ожил, принц не пытается руководить собственной неокрепшей силой.
Что такое эрроканка? Это сила. Это бьющееся в груди сердце. Это жертва.
Будь она сто раз не предана, не благородна. Будь сто крат тщеславна.
Принц не ожил, в принце нет ни капли могущества.
…Он склоняется, чтобы поцеловать юные белые губы — рабовладелец и целая армия подчинённых ему недодуш.
Он склоняется, чтобы выпить её силу, и змеи шипят под ногами, обвивая её запястья, щиколотки, плечи и шею.
Невидимые оковы падают, скатываются по её плечам, и он наконец-то позволяет себе сделать последний шаг. Позволяет силе вспыхнуть и обрести власть — завтра это случится. Завтра он станет всем для этого мира.
…А утром она пеплом по ветру выскальзывает из отвратительных рук, и по костям чужих надежд ускользает во вражеский лагерь.
***
Эльфийка шумно выдохнула воздух. Ей не хотелось даже начинать этот разговор — когда мысли, чужие и страшные, страстные и болезненные, врывались в её сознание, хотелось закрыться в себе и выставить максимальные блоки, а не отчаянно пытаться сконцентрироваться на чужих словах.
Тэравальд пытался ей объяснить, что он тоже пленник. Пленник богов, пленник чужих требований и ожиданий. Они окружили его со всех сторон и давили на голову — быть верным религии или церкви?
Как странно, говорил он, идти за своим богом против воли религии, созданной во имя его. Как странно, когда жрец, молившийся иконе этого эльфа, метал нож в спину ему самому.
Са пытался оправдаться — и не мог. Для этого было недостаточно слов, недостаточно сил, только что-то странно сжимающее горло — не в силах выдохнуть правильный ответ.
Нэмиара, наверное, его и не поймёт. Она сейчас была такая отстранённая, такая холодная, что Тэравальду становилось не по себе — он не мог и предсказать, какова будет следующая фраза, куда направлен ещё один взгляд в её исполнении.
Она не могла его прогнать. Она ведь добрая, светлая, чистая, разве нет? Или всё-таки оттолкнула бы, появись у неё такая возможность.
— Понимаешь, — он протянул руку, сжал её запястье, словно пытался достучаться до сознания, — я и не знал, что надо делать. Всё словно перед глазами плывёт, и мне как-то так…
Она внезапно мотнула головой, сжала зубы, отвернулась, словно пыталась придумать, что сказать, но на самом деле не могла этого сделать. Неприятно было, что ли, или, может быть, просто до конца не могла разложить для себя эту короткую ноту молчания.
— Тише, — её голос прозвучал как-то глухо. — Это опять происходит…
Он запрокинул голову назад, глядя на бесконечно синее небо. Они сидели в королевском саду, на мягкой траве, и он отчаянно пытался понять, о чём шептала Нэмиара. Почему отказывалась слышать его слёзы, жалеть, касаться даже его.
Ей было неприятно? Ей было страшно?
— Что происходит?
— Он сделал всё неправильно, — она откинулась на траву. — Он так много ошибался… Он так много ошибался, что у них даже есть шанс.
Она засмеялась — и смех её, словно шелест листьев, убаюкивал его.
Хотелось закрыть глаза, и небеса мрачнели, и тучи закрывали солнце.
Её больше не было.
От его бедной Нэмиары осталась только высокая, стройная, с серебристой листвой берёза.
========== Глава восемьдесят первая ==========
Наверное, это изначально было самоубийством.
Король Галатье едва-едва ходил — в последнее время здоровье подводило его всё больше и больше, напоминал о себе возраст. Он понимал, что и на холме том отвратительном долго не простоит, что и заклинание, что должно было заставить его голос звучать громче, долго не продержится.
Королева Лиара отказалась участвовать в этом фарсе, как сама выразилась, лично, поэтому отправила юную ведьму. Та бормотала какие-то заученные формулы, навешивая на него защиту и усиливая голос — иначе никто так и не услышит своего правителя.
Галатье всё это было не интересно. Дарнийка говорила, что его жизни не будет грозить опасность, но короткого кивка со стороны Дарнаэла хватило, дабы понять — она просто пытается его успокоить. Этого торрессец и ожидал. Он надеялся, что наконец-то получит свою смерть, что ему позволят мирно отойти — не будут больше привязывать оковами к этим остаткам жизни.
Смириться с собственной усталостью, опустить голову, позволить себе умереть, пусть не сейчас, а через полчаса. Он всё ещё верил в то, что в его войске остались какие-то крохи здравого смысла — бороться против Дарнаэла… Но Тьеррон строго-настрого запретил поминать своё имя, и Галатье казалось, что он будет говорить не от себя.
Ему некому было оставлять своё государство. И раз за разом он вспоминал ту красавицу-дарнийку из далёкого прошлого, мелькнувшую ярким пятном в его жизни. Он путал с нею и ведьму, и ещё кого-то — или, может быть, то всё были тени?
Галатье не знал, как это — потерять рассудок. Наверное, никто не знает, а когда наконец-то наступает тот отвратительный миг, когда мысли уже не поддаются и отказываются плыть в нужном направлении, то поздно вспоминать о том, как сбежать из маленького замкнутого пространства собственных мыслей.
Торрессой после его смерти будет править Бонье — даже хорошо, что их очень скоро коронуют. От него не осталось ничего, но и шанса исправить это больше нет — зачем хвататься за бесполезные осколки жизни?
Тем не менее, шагая в сопровождении стражи на холм, он чувствовал себя почти уверенным, почти сильным. Ведь установка была так проста, так обыкновенна — остановить армию. Уговорить их больше не нападать на чужое государство.
Выйти и заговорить так, как говорят короли. Так, как должен сказать настоящий правитель. Просто сделать эти несколько важных шагов и позабыть обо всех предрассудках.
Можно ведь вспыхнуть ярче хотя бы перед тем, как догоришь?
…Он и не думал, что подняться будет до того трудно. Что когда он выпрямится на этом холме — или попытается, по крайней мере, — на него никто не будет обращать внимания. Теперь, когда армия Элвьенты осталась за спиной, а его собственная огромным лагерем простёрлась перед глазами, ему стало особенно страшно — ведь где его власть, в чём?
Что говорил Дарнаэл, когда диктовал ему приветственную речь народу, когда повторял, что надо сделать? Каков он был?
…Как горели глаза, как он уверенно, упрямо твердил одно и то же.
Галатье сделал последний шаг, замер, расправил плечи и посмотрел на огромный лагерь торресской армии, неожиданно большой, неожиданно могучий, как на ту маленькую страну, что он возглавлял. Может быть, он никогда не пытался посмотреть по-новому на собственную державу, зря считал её до такой степени слабой?
