Потомок древних королей (СИ) - Шатохина Тамара (читать книги бесплатно полностью .TXT) 📗
Нашла в себе силы — зашла к Владу и напомнила, что тот пустой дом нужно купить и скорее. Сказала, что пока соберу постельное и нужные мелочи и перевезу завтра с утра туда. Он согласился, спокойный, уже все решивший. Я ушла в свои покои, отослала Милу и вдумчиво собиралась в дорогу. Собирала в большие сумы вещи.
Много простыней — пойдут потом на пеленки, ага… Хотелось и смеяться над собой и плакать. С трудом сдерживалась, чтобы не сорваться. Одеяла… Мою походную одежду и мужское исподнее — три смены. То, что носила на службе. Овчинный полушубок, сапоги, непромокаемая накидка, походная посуда. Вяленое мясо, крупа, соль, сухари — на первое время. Получался груз для двух вьючных лошадей. Добавила саблю и хороший нож. Легкий шатер. Он занимает совсем мало места… остановилась. Этого хватит.
Я уже привыкла к удобству, даже к роскоши. К теплой воде, пуховой перине, кремам и нарядам, к прислуге. А я же не только себя сейчас обрекаю на лишения, но и их, если видение не обман и дети будут — маленьких, беспомощных… Понимала это, жалела… И собиралась дальше. Просто не могу иначе.
В ту ночь я прощалась. Это была безумная ночь, полная нежности и отчаянья. Я горела с ним, сходила с ума, понимая — люблю больше жизни, но не больше, чем их… И быть рядом потом не смогу. Понял ли Влад, что со мной что-то не так? Наверное, просто решил, что я отзываюсь на его порывы. Он тоже прощался.
ГЛАВА 31
В поездке, как всегда, меня сопровождала охрана — пятеро стражников. Две вьючные лошади трусили сзади, сопровождая наш отряд. Влад провожать не вышел.
К дому подъехали в середине дня. Охрану сразу отпустила обживаться в небольшом отдельном домике. Вьючных лошадей расседлали, груз я попросила пока не разбирать — его свалили тут же. Ребята проверили дом, разрешили заходить. Попросила, чтобы зря не беспокоили. Нужно будет — позову сама. Вошла в дом, прошла в ту комнату, села ждать.
Ждала… Обводила взглядом запущенное жилище — мои следы на пыльном полу, немытые стекла окон. Тех мягких лавочек вдоль стен еще не стояло. Прикрыла глаза, вспоминая, как здесь было тогда, в моем видении. И… как распахиваются высокие половинки дверей. И топот маленьких ножек, и детское пыхтение. Круглые румяные мордашки с сияющими глазами и пухлые ручки, крепкие пальчики.
Они нужны мне…, а еще больше они нужны ему. Иначе остановил бы, не отпустил, не смог бы отдать, как обещал тогда. И я бы не смогла… в голову не пришло бы, но… уйду в сон, спрячусь от стыда, не буду помнить ничего. Знать бы еще точно, что сразу получится, потом еще раз — нет… никак.
Меня уже стало потряхивать, когда появился Юрас. Стоял молча в дверях и смотрел на меня. А я даже лица его отчетливо не видела — расплывалось все перед глазами, билось дурной кровью в виски. Только какой-то больной интерес сверлил мозг — а что он будет делать, если не соглашусь? Ждать, что он скажет или сделает, сил не было. Просто пошла к нему, спросила: — Где здесь кровать?
На его лице промелькнуло понимание и облегчение. Потянул меня за руку, повел куда-то. Кровать была… и постелено на ней чистое. Был так уверен или на всякий случай стелил? Он немного помолчал, ожидая чего-то, потом тихо спросил:
— Ты ничего не хочешь сказать?
— Нет, — мотнула головой.
— Ты… все знаешь, решилась? — еще тише.
— Да, знаю. Все знаю. Не оправдывайся.
— Ты… веришь? Я тогда говорил неправду… никогда так не думал…
Он тяжело вздохнул, с каким-то всхлипом, ступил ближе ко мне, легонько прислонил к себе. Я поежилась. У него дернулись руки, но голос звучал тверже:
— Понимаю, что я сейчас просто нужен и только поэтому ты здесь. Но если тебе совсем от меня тошно… тогда лучше не надо — я не переживу твоего отвращения. Ты хоть взгляни на меня, Даринка, просто глаза подними…
Я посмотрела — почти родное когда-то лицо, а на нем — боль, отчаянье. Серо-зеленые глаза с надеждой заглядывают в мои, просят… умоляют верить. Жизнью делился… заслонял собой в битве, но этого мало… мало.
— Не отталкивай меня, будь моей хоть один раз, только один, Даринка… Мне хватит, на все годы хватит. Дай мне силы их прожить. Только не покажи, что противен тебе, не прячь глаза, прошу тебя.
Ближе к вечеру он ушел. Как прошел мимо охраны, знали ли они — было не важно. За это время только один раз, услышав стук в дальнюю дверь, я крикнула: — Я хочу побыть одна! — Охрана больше не беспокоила.
Он давно любил меня и для него то, что должно было случиться между нами, было правильно и понятно — желанно. А для меня это было прыжком в пропасть. И после его слов уже невозможно было сделать, как хотела — уведя сознание за грань яви. Ничего хуже сделать не смогла бы.
Сжавшись и одеревенев, я позволила опустить себя на кровать. А он не спешил, понимая, что я чувствую. И постепенно, сквозь шум в ушах и грохот сердца, я стала слышать его и смогла понять то, что он говорит мне между осторожными, нежными поцелуями и касаниями. Он шептал о том, что почувствовал, когда увидел меня первый раз, о том, как сильно скучал, как часто вспоминал меня. Рассказывал о том, что с ним творится сейчас, что он не верит сам себе и сходит с ума от счастья, как немыслимо сильно он любит меня. Говорил о том, что будет ждать меня сколько нужно. Уговаривал, умолял уйти с ним, обещал… мечтал…
Снова и снова ласкал мой слух признаниями, ласковыми прозвищами. Казалось, хотел успеть высказать все то, что больше никогда не получится сказать. Говорил, шептал торопливо… я верила — нельзя было не поверить.
Верила тому, что говорил сейчас, а вместе с этим и тому, что услышала раньше. И начинала понимать, какое отчаянье чувствовал он тогда, не зная — кого винить за то, что происходило? Виня тогда за все только себя. Не зная до сих пор — зачем? За что? Как мой дед… страшно… И постепенно исконные женские чувства к несчастному, пострадавшему и не безразличному для меня человеку просыпались в душе.
Я уже сама осторожно прикоснулась к нему, стараясь утешить, заставить хотя бы на время забыть о его горе, к которому я была причастна. Погружала руки в мягкие темные волосы, проводила ими по красивому лицу. Непонятная гримаса, скривившая это лицо, сотворила ту самую ямочку на щеке. Я заглянула в его глаза и устрашилась, увидев там слезы. Что же я наделала? Ему станет еще хуже после всего этого. Острая необходимость утешить, загладить свою вину за то, что пришла сюда, росла во мне.
Он понимал это и соглашался на просто жалость или все же надеялся на что-то? Потому что должен был понять, что сейчас уже дело не только в расчете на зачатие. Понять, что я как-то отозвалась на его слова, откликнулась… сочувствием, сожалением, благодарностью за любовь. Я не горела, как с Владом, а грелась, как у ласкового огня. И сейчас чувствовала вину не перед Владом, а перед ним, потому что не любовь, которой он так хотел, а пронзительная жалость переполняла меня.
— Бери. Забирай. Обоих — мальчика и девочку… Моих детей… наших… Что с нами сделали, зачем? — стонал он сдавленным голосом, замирая, и снова тянулся ко мне, ненасытный и нетерпеливый. Что же я наделала…?
Я сама прекратила это, когда стемнело. Не смотрела, как он молча одевается, как уходит. Вытерла слезы. Привела себя в порядок, залечив следы его поцелуев на теле. Переплела косы, спрятала в платок. Немного еще посидела на кровати, тяжело опустив руки, собираясь с силами. Не хотелось никуда идти, что-то делать… говорить… Пусто было в душе. Казалось даже, что там звенело от пустоты. Неправильно было все — то, что я делала раньше, что сделала сейчас. Потому что не было довольных и счастливых от этого — я всех сделала несчастными. Натворила… Хотелось лечь опять, спрятаться, зарыться и не встать вовеки. Но это пройдет… должно. И я когда-нибудь вернусь сюда… летом.
Вышла, забрала еду и отправила ребят отдыхать. Заставила себя поесть. Невыносимо тянуло в ту комнату — взглянуть, удостовериться еще раз, что она действительно есть, оправдать себя этим.
