Моя пятнадцатая сказка (СИ) - Свительская Елена Юрьевна (читать книги онлайн TXT) 📗
Сын постоял, взглядом отца провожая. Да сплюнул. На куст пионов цветущих от третьей его жены. У той, робко вышедшей в сад прогуляться, на глазах. И женщина молодая не решилась супругу рассказать о том. И служанкам своим запретила болтать о том. Забыла об унижении. Будто бы. Ведь шрамы на сердце хоть и не видны, но не проходят. Проклятия тоже не всегда видны от усталой души человека, но тоже как шрамы не сходят.
Но Ен Ниан раздосадован страшно был. Недели две успокоиться не мог. Опасное приключение и дело важное — о чем еще мечтать ему? Не о мерзких же книгах! И, как обычно, утешаться пошел в бордель.
У всех сыновья учились, а он… Ну, почти все. В борделях, особенно, лучших, всегда хватало молодых веселых господ. Да драк хватало. Да искуснейших и новых красавиц, со всей страны. Там женщину любую найти себе мог Ен Ниан. Кроме любимой. Да он и не искал любви. О женском коварстве от матери наслушавшись: та не хотела, чтоб девку безродную он в жены притащил или даже в наложницы. А вне дома стен пусть творит все. Хочет — ласкает, хочет — бьет. Ей дела нету до них.
Отец в тоске спрятался, глаза пряча от стыда. В комнате Кэ У. И с нею играл в го часами бесчисленными, без еды почти и без сна. И дочь от покойной жены любезно его приняла. Сама на сладости почти не отвлекаясь. И даже не спала три дня. Потом отец уже, заботою ее ободренный, сам ее, за столом уснувшую, на постель ее отнес. И снова из комнаты вышел. Чтобы жить. Снова чтобы жить.
Хотя он в большей тоске думал с тех дней об Кэ У. Он понял совсем, что сердце у ней доброе. Но кому нужна дочь из богатой семьи с ужасным таким лицом? Если и приданного много, подарков много даст — разве кто возьмет?.. А если и возьмут, и передумают? Вот унижение ей, вот разочарование сердцу ее хрупкому будет! Или слуги начнут язвить о ней? А муж молодой, ветреник какой-нибудь, жену себе заведет и новую, и третью, красивых. А ежели второю женою отдать — то не избежит бедняшка издевательств от старшей жены. С ее-то лицом!
Семь лет прошло. Три раза пытался экзамен сдавать молодой господин. И ни разу события торжественного после объявления результатов не произошло.
Хотя младший сын, мальчик еще, на брата старшего насмотревшись, да на страдания отца — хотя и скрывал тот их за улыбкой грустной усердно — сам стал заниматься решительно. И ночью при свете луны. И при свете снега зимой. И при свете светлячков. Года два любовался отец на него, хотя и просил иногда отдохнуть, здоровье поберечь.
Два года усердно учился младший господин. И неожиданно слег. Бледный, усталый страшно он был. Еще и лекари не решались правду говорить, еще хватались за лекарства как будто уверенно, то и то норовили попробовать, но понял отец: совсем.
Он ночью последней, как будто чувствовал, с матерью просидел на постели его. Сжимала несчастная женщина молодая руку сына правую. А отец — крепко держал левую. И смотрели, губы кусая, да слезы глотая, как угасает единственный их сын. Двух девочек, близняшек, жена потеряла в родах.
Очнулся вдруг мальчик при свете светильников и свечей. Он тихо спросил, глядя на оживившегося отца, бессонницею измученного и исхудавшего, но, впрочем, не так страшно как сын:
— Отец… могу я кое-что спросить у вас?..
— Проси что хочешь! — пылко ответил тот, садясь еще ближе у него.
— Я только хотел спросить… — мальчик смущенно взгляд опустил.
— Да говори же! — взмолился отец, он страшно хотел хотя бы просьбу исполнить последнюю его, он учуял, что просьба та будет последней.
— Всего лишь хотел спросить… — сын робко взгляд поднял на него, — А правда, что раб тот молодой… Гу Анг… он тоже ваш сын?.. — и глаза смущенно опустил, — Я просто видел иногда, как ласково смотрели вы на него.
— Он достойный юноша, — вздохнул Хон Гун и вдруг вдохнул сердито, — Не то, то некоторые!
— Не говорите так, мой господин! — взмолилась жена его, — Он тоже ваш сын! — и осеклась, рот напугано прикрыла платком.
— Да, он тоже мой сын, — признался наконец-то Хон Гун, смущенный. Но Гу Анг… он сын рабыни.
— Значит, брат он мой, — улыбнулся грустно младший господин, потом уж помрачнел, — Жаль, я не смог проявить почтение к нему! — вдруг тонкими пальцами, с кожей кости обтянувшей, запястье отца сжал, — То просьба вторая… и не должен я… но я все же спрошу… — глаза поднял с мольбой на отца — у того защемило сердце от горестного этого взгляда, — Прошу, точнее. Отец, отдайте мой меч ему! Когда Гу Анг вернется, — он улыбнулся, — Я верю, что он может славу дому нашему принести. И вы, может, позволите быть ему уже слугой. А он мне жизнь спас, когда я в пруду тонул. Лед был тонкий, но мы… я, то есть, дерзнул по нему пройти. А Гу Анг рядом был. Рванулся в воду за мной, вытащил меня. Он долго тогда, помните, болел? Месяца три.
— Ен Ниан, что ли, шутками заманил тебя на лед? — отец помрачневший спросил.
— Нет! Что вы! — пылко возразил младший сын, догадки подтвердив его.
И горечь, и гордость заполнила сердце Хон Гуна. Милосердным, почтительным был его третий сын. Но жаль, что по жизни они вместе прошли так недолго.
— Хорошо, — отец с улыбкою пальцы сына сжал, не менее любимого, чем тот, — Твой меч передам ему. Скажу, что ты признался наконец… — и, слово гадкое сказав, помрачнел, не сразу сил нашел сказать: — Что он жизнь зимой спас тебе.
Но Хэй ему улыбался, счастливо. Глаза счастьем горели на исхудалом страшно лице. И мать его улыбалась украдкой. И понял мужчина, что в этих покоях уже все знали. И старшего сына его любили. Но тоже скрывали, раз сам господин говорить не хотел.
— Спасибо, отец! — сказал благодарно Хэй, — Вы сделали меня таким счастли… — и обмякла рука его в широких ладонях отца. И крепких.
Но что за мука и что за проклятая удача ребенка очередного вновь пережить отцу?!
И похороны провели широко. Как и пепел второго сына, ветром развеянный. Он — мать призналась — просил ее о том. Чтобы полететь по небу с ветром, свободным и с крыльями. Чтобы она сказку ему рассказала, а он — может вдруг — сумеет полетать во сне?.. И во сне другом улетел добрый Хэй. Совсем улетел еще юный. Душа добротою широкая была у него. Как море. Которым — одним из начертаний — писалось его имя.
А Ен Ниан кутил и пил. Пил и кутил. Но, если честно совсем уж — но о том знали боги только, а из живых никто не подозревал — первые месяца три после похорон наследник пил, тоску заливая об умершем. Если честно, он немного даже младшего брата любил. Если можно было так о нем говорить. Если сердце его способно все-таки было любить.
После провала на экзамене первого лишь Хэй смущенно улыбался ему. Единственный улыбался ему в доме. Ну, кроме матери Ен Ниана, хотя по лицу ее да по морщинке новой, первой, читалось, что и она сыном своим сегодня страшно расстроена. А тому, привыкшему к ее обожанию непременному, разочарование ее встретить первое ужасно было. Он вдруг почувствовал себя нищим умом и жалким в глазах у женщины, которую обожал. Одну лишь ее. Такую заботливую прежде. То есть, она и сейчас заботливою было, но было уже что-то не то в ее глазах.
И после второго провала — хотя он старался на этот раз уже — только Хэй пришел к нему, с подносом сладостей. И, хотя он в гневе ударил мальчишку по руке, разбив ее и поднос со сладостями уронив, однако же добрый мальчишка остался. Сказал, что верит в него. Что верит, что в следующий раз он обязательно… И в тот единственный из дней Ен Ниан пустил его к себе. Со злости споил. Смотрел, как брат младший смешно морщится, впервые попробовав вино. Как он потом смешно танцует и прыгает, поет охрипши. Как обезьяна прыгает! Но он единственный в тот день был с ним. И в ту ночь. Ночь первую, проведенную без любовниц. А слуги с ужином и завтраком даже не пришли — всем запретил господин разгневанный.
Добрым братом был Хэй. Милым сердцу братом. Но понял это Ен Ниан слишком поздно — уж ветер весь прах его развеял, унес по краям неизвестным.
Но выводов не сделал тогда Ен Ниан. Он не подумал, что люди бывают смертными. Он не задумался, как он жил и зачем на свете живет. Кутил и пил. Пил и кутил.
