Агенство БАМС (СИ) - Блэк Тати (библиотека книг TXT) 📗
Добравшись до дирижабля, застрявшего в водоеме, что копченая колбаска в блюдце воды, Петр Иванович взобрался по спущенным по бортам «Александра» стропам, после чего помог Оболенской проделать тот же путь, что и он.
— Пожалуй, нынче мы не станем излишне барствовать, Настасья Павловна, — осмотревшись, порешил Шульц.
Несмотря на то, что на дирижабле царила разруха, оставленная минувшим падением, можно было отыскать и местечко для того, чтобы устроиться на ночь с относительным комфортом.
— Предлагаю остаться прямо здесь, на нижней палубе. — Он указал на ворох тряпья, выпавшего, очевидно, из одного из багажных сундуков. — Что вы думаете об этом, душа моя?
— А с вами, как я вижу, не пошикуешь, Петр Иванович, — усмехнулась Оболенская, впрочем, покорно подходя к чьему-то багажу и начиная перебирать имевшееся там добро на предмет того, чтобы устроить из него постели. — Надо заметить, это вынуждает призадуматься о том, что мужем вы будете строгим и экономным, — добавила она, выуживая на свет Божий из недр сундука кудрявый парик. — Надо же, я думала, такие вещи давно уже не в моде, — заметила Настасья Павловна и, поморщившись, откинула парик в сторону.
— Я не имею ни единого повода и основания считать себя хоть каким-либо мужем, — откликнулся Петр Иванович, немного покоробленный словами Оболенской.
Да, он получал не слишком большое жалование, но питал надежды, что покамест его хватит для обустройства их с супругой дома и — непременно — яблоневого сада. А остальное… остальное обязательно будет тоже, со временем. И поездки в новомодный Баден-Баден на минеральные воды — в числе прочего.
— Ибо все годы своей жизни был холост, посему расписывать какая жизнь вас ждет в роли моей супруги не могу.
Поднявши с палубы несколько платьев и сюртуков, он свалил их в одну кучу, чтобы было мягче устроиться на негостеприимном деревянном настиле, после чего уселся поверх тряпья, оценивая его относительное удобство.
— Пока же могу предложить вам лишь это ложе и самого себя в качестве охранителя вашего сна, — стараясь говорить так, чтобы не выдать своего волнения от предстоящей близости Оболенской, пусть и настолько вынужденной и весьма невинной, проговорил Шульц. — Если конечно вы не настолько категоричны в том, чтобы не ночевать подле мужчины, который покамест был вашим мужем лишь на словах.
— С чего бы мне быть категоричною? — приподняла вопросительно брови Настасья Павловна. — Вы ведь, дорогой Петр Иванович, грозились на мою честь не покушаться ни при каких условиях, — сказав сие, по неискоренимой, должно быть, в женщинах ее круга привычке, Оболенская аккуратно подобрала уже порядком измятые юбки и изящно присела рядом с Шульцем на гору сваленного им на пол тряпья — так, словно это был по меньшей мере царский трон. Отдаленный гул голосов, перемежающийся стрекотом цикад и почти беспросветная темь, что нарушалась лишь изредка перемигивающимися фонарями, создавала меж ними обстановку довольно интимную, и в миг этот отчего-то хотелось говорить о том, о чем никогда бы, наверное, прежде заговорить Настасья не решилась. А теперь, после всего пережитого, правила этикета и собственные измышления казались какой-то чепухою, и не было уже никаких сил изображать из себя кого-то, кем на самом деле вовсе не являлась. Ибо если кому она и могла теперь доверять — так это Петру Ивановичу Шульцу, с которым вместе пережила сегодня смертельную опасность и многие неприятности до нее.
— А отчего же вы никогда не были женаты, Петр Иванович? — полюбопытствовала Настасья тем, о чем говорить было совершенно бестактно и неприлично, но сейчас, когда ощущала, что некие границы словно бы растворились — позволила себе подобный вопрос и очень надеялась, что господин лейб-квор не сочтет его для себя оскорбительным. Но на всякий случай все же добавила:
— Надеюсь, вы простите мне мое любопытство в том, на что, конечно, отвечать вовсе не обязаны.
— Отчего же не обязан? — поинтересовался Шульц, ощущая приятное тепло, разливающееся в груди от вопроса Настасьи Павловны. Могло статься, что он и не получит от нее от ворот поворот и не останется холостым и далее, раз уж Оболенская любопытствует о его прошлой жизни, тем паче в таком интимном вопросе. — Как раз-таки считаю, что обязан. И впредь предпочел бы, чтобы меж нами не было никаких недоговоренностей, как бы ни повернулись наши жизни далее.
«И будем ли мы вместе в них иль врозь», — мысленно добавил про себя лейб-квор, но вслух этого произносить не стал.
— А не был я женат, — он сделал паузу, как будто то, что собирался произносить, требовало от него обдумывания. На самом же деле понимая и удивляясь этому пониманию, что теперь-то все стало кристально ясным: — Не был я женат оттого, что до сей поры не любил. Как понимаю это нынче столь явственно, что удивлен тому, что принимал ранее чувства, испытываемые к другим женщинам, за любовь.
Невозможно было отрицать — от этого признания Петра Ивановича, высказанного негромко и просто, внутри у Настасьи Павловны что-то сжалось, а затем предательски екнуло, словно бы слова эти попали ей прямо в сердце. И в момент сей задалась она сама вопросом, коий ранее отчего-то не приходил ей даже на ум: а что же она, в свою очередь, испытывает по отношению к господину лейб-квору? Ей, безусловно, нравилось его общество, более того — оно ее непередаваемо волновало, как и его поцелуи — даже тот, первый, почти невесомый. И к чему лукавить — сама Оболенская подобное прежде никогда и ни с кем не испытывала. Стало быть, чувства ее к Шульцу также можно было назвать влюбленностью? Ранее она совсем не искала этому названий, тем паче столь громких, но теперь по всему выходило, что на Настасью Павловну внезапно свалилось именно то, о чем ей в девичестве так мечталось и о чем после смерти Алексея Михайловича уже и не думалось вовсе. И более никакого коварного умысла за признаниями Петра Ивановича она не видела, да и видеть попросту не желала.
Вот только была в этой сладкой бочке меда ложка крайне неприятного дегтя, а именно то, что Петр Иванович не хотел, чтобы наличествовали меж ними какие бы то ни было недоговоренности, а у Оболенской их имелось в избытке.
И тут бы ей признаться во всем Петру Ивановичу, но останавливало то, в чем она доселе так и не разобралась — причины, по которым ей требовалось за ним следить и имя того, кто поручил расследование дела, касающегося самой императорской семьи, дядюшкиному воистину бедовому агентству, как справедливо назвал его Ковалевский, и факт чего был сам по себе довольно странным. И прежде, чем что-либо предпринимать, ей требовалось узнать ответ на второй вопрос, который, возможно, внесет хоть какую-то ясность относительно вопроса первого. В любом случае, докладывать что-либо о делах агентства и Петра Ивановича Настасья Павловна по-прежнему не намеревалась, ибо как знать, не подвергнет ли она этим господина лейб-квора какой-либо опасности?
— Понятно, — протянула наконец Оболенская в ответ на признание Шульца и постаралась аккуратно переменить тему:
— Скажите, Петр Иванович, а что известно о том, кто заказал вам расследование? Как особа, теперь замешанная в этом деле и, между прочим, рискующая ради него собственной жизнью, я, пожалуй, имею право это знать, как вы считаете?
Шульц довольно вольготно устроился на ворохе вещей, испытывая какое-то чистое, ничем не замутненное блаженство. Закинув руки за голову, он закрыл глаза, прислушиваясь к звукам, доносящимся до дирижабля снизу. Несмотря на ситуацию, заложниками которой они стали, Петру Ивановичу было хорошо и покойно. Да, уже завтра им предстояло решать вопрос жизненной важности, а именно — как выбраться из того места, в котором они оказались, и как при том не упустить покусителя из виду — однако сейчас, когда близость женщины, чей стройный стан и шнуровка корсета на спине вызывали у лейб-квора мысли совсем иного толка, волноваться ни о чем ином не хотелось.
Ровно до тех пор, пока Оболенская в ответ на его признание в любви, не произнесла короткое: «Понятно». Так и желалось спросить, что именно ей понятно, но Шульц не стал этого делать, тем паче, что сама Настасья Павловна поспешила перевести беседу в совсем иное, деловое русло.
