Порочные (СИ) - Вольная Мира (лучшие книги TXT) 📗
Я замер, сбросил вызов и все-таки направился к лифту. Дверцы кабины открылись через минуты три, а еще через три минуты я толкал тяжелую дверь на открытую смотровую площадку. Город отсюда был как на ладони, ветер пробирался под футболку, трепал волосы.
Эмили была на ногах, стояла ко мне спиной и всматривалась в огни, засунув руки в карманы. Она не услышала меня. Или сделала вид.
Я остановился меньше чем в шаге от волчицы, разглядывая напряженную фигуру.
— Значит, я не зря гоняю стражей по лесу.
Эмили вздрогнула и обернулась. Все-таки не заметила.
— Марк… — она выглядит растерянной и немного напуганной, взъерошенной и совершенно беззащитной. Эм явно не была готова услышать правду. Глаза блестят, расширен зрачок, брови сведены к переносице. От нее пахнет колой и летом.
— Я знаю, — я сделал шаг вперед, склонившись к Эмили, — что совет и его лаборатории не занимаются благотворительностью. Я понимаю, что за твою учебу тебе приходится с ними расплачиваться. Я подозреваю, что то, что происходит в центре, скорее всего грязно, гадко и жестко.
— Ты не… — попыталась что-то сказать Бартон, но я не дал, сжимая тонкие плечи.
— А еще, вопреки твоему мнению, я знаю тебя. Маленькую строгую девочку с косичками, как крысиные хвостики. Ты слишком правильная, Эмили Бартон.
— Это не значит, что я не убивала, — она смотрит мне в глаза с настолько откровенным вызовом, что этот вызов почти затмевает другое чувство. Эм напряжена, насторожена, готова врезать мне по морде, оттолкнуть, наорать.
— Не значит, — соглашаюсь. — Да и плевать.
И наклоняюсь, накрывая ее губы своими. Такие же напряженные губы, как и вся Эм сейчас. И… И все, черт возьми. Нет больше города внизу, нет звуков и запахов. Только ее вкус и вкус дурацкой, слишком сладкой колы. Тонкие косточки ребер сквозь рубашку, узкие лопатки, шея, которую можно обхватить сзади большим и указательным пальцами.
Я не хочу торопиться и быть грубым, но не могу. Сдерживаться очень сложно. Голод по ней, как охотничья луна, не оставляет ничего, кроме инстинктов и животной необходимости поймать жертву, насладиться ей, не сдерживаясь и ни на что не обращая внимания.
Эмили вздрагивает, с шумом втягивает в себя воздух, пробует отстраниться, но лишь упирается спиной в ограждение. Ее руки стискивают и натягивают мою футболку, я чувствую, как воротник впивается сзади в шею, оставляя след на коже.
Я поднимаю Эмили, вздергиваю на себя, заставляя обхватить ногами, разворачиваюсь и делаю несколько шагов к стене. Вжимаю, вдавливаю Бартон в кирпичную кладку, втискиваю в себя. Ее запах прошивает с ног до головы, вкус губ отключает последние попытки сдержаться. Клыки давят на десны.
Эм толкает меня в грудь, тянет за волосы, когти царапают кожу затылка — до дрожи приятно, — отрывая от себя. Ее дыхание частое, шумное, сбитое. Глаза сверкают злостью и похотью.
— Гори в аду, Маркус Джефферсон, — шипит она приглушенно, сдавленно.
— Только в одном котле с тобой, Эмили Бартон, — рычу в ответ, сжимая ее задницу. Ее ноги все еще вокруг моей талии, и я скольжу рукой по джинсам, к жару в развилке бедер. И Эмили не сдерживает стон. Откидывает голову назад.
Нет.
Я притягиваю ее к себе за шею, заставляю склониться.
Мне мало.
Зверю внутри меня мало.
Я только попробовал ее губы, и мне, мать его, мало.
Одежда чертовски мешает, дурацкая футболка и рубашка, у нее слишком узкие, слишком плотные джинсы.
Я врываюсь языком в приоткрытый рот и почти насилую его. Прижимаю язык к небу, лаская, поглаживая, сплетаю с ее языком, чувствуя аккуратные клыки.
Она совершенна на вкус. Как выдержанный виски, как гребаный Канадиан Клаб. И мне кажется, что я наконец-то понял, за что его так любил Аль Капоне.
Я пробираюсь рукой под рубашку Эм, оторвав, кажется, несколько нижних пуговиц, скольжу по изгибам талии, к груди. Маленькой и аккуратной. На ней гладкий бюстгальтер, никаких рюш, никаких кружев, просто гладкая, немного скользкая ткань и неплотная чашечка, сквозь которую я ощущаю затвердевший сосок.
Меня разрывает желание. Выворачивает нутро.
Я хочу одновременно сжать зубами сосок, и пройтись языком вдоль вены на так чертовски соблазнительно выгнутой шее, и не разрывать поцелуй. Потому что во рту у Эм так крышесносно влажно и горячо, потому что ее язык так бесстыже смел и откровенен.
У нее очень нежная кожа, очень мягкая, и мне до одури, физически необходимо оставить на ней свои метки — темнеющие следы собственных поцелуев.
Я прикусываю губу Эм и все-таки отрываюсь от горячего рта, касаюсь шеи. Пульс под моим языком частит и срывается. Когти волчицы царапают затылок и плечи, пальцы зарываются сзади в волосы, она ерзает, выгибается, подается мне на встречу, сжимая ногами все сильнее и сильнее. Ее мышцы напряжены, запах желания дразнит и делает только хуже.
Кажется, что если я не трахну ее сейчас, то сдохну или двинусь. А может сначала двинусь, а потом сдохну.
Я сжимаю рукой грудь, перекатываю сосок в пальцах, дурею и тупею от ее стонов и всхлипов. Они, как иглы, впиваются в нервы, проникают в кровь, раздирая когтями дикого желания изнутри. Я больше не выдержу ни минуты, ни секунды.
Близость и движения Эмили с каждым мигом все яростнее и несдержаннее, глаза закрыты, выгнутая шея и спина, когти рвущие мою футболку. Стоны и всхлипы все громче, а запах все четче, насыщеннее.
Все тот же неправильный, не цельный запах. Ему недостает всего нескольких нот, но сейчас эти недостающие ноты, как дыры на страницах книги — раздражают, мешают, не дают полностью насладиться.
— Что ты с собой делаешь? — спрашиваю, поймав Эмили за подбородок.
— Марк…
— Посмотри на меня, Эмили, — рычу я и действительно пытаюсь ей приказать. Мне надо увидеть ее глаза.
Она поднимает веки, медленно, с усилием, на лбу складочка, и капля пота стекает по виску справой стороны.
Я не могу удержаться.
Подхватываю эту каплю, растираю на языке и снова всматриваюсь в глаза Бартон.
— Что ты принимаешь? Что колешь себе? Почему у тебя другой запах?
— Не все ли тебе равно? — в ее взгляде туман желания, зрачки расширены, почти полностью закрывают радужку. — Заканчивай трепаться, Джефферсон, — шершаво хрипит она, потираясь о меня бедрами и животом, опираясь руками о плечи.
— Эм…
Она затыкает меня. Впивается в рот и тут же прикусывает губы.
— …твою ж…
Эмили стягивает с меня футболку, отшвыривая куда-то в темноту, я избавляюсь от ее рубашки, сдергиваю с Бартон, не обращая внимания на треск ткани.
Херовее места, чтобы заняться сексом, пожалуй, не найти.
Кирпич стены — сырой и шершавый, пол — грязный и холодный. Я не хочу, чтобы на ее коже остались царапины, я не хочу, чтобы она касалась грязной кладки.
Но остановиться уже не могу.
— Джефферсон, — Эм шепчет прерывисто, сдавленно, на вдохе, и ее зубы прикусывают мне мочку уха, и через миг язык спускается к шее.
Да твою же ж мать…
Клыки давят на кожу, она вылизывает меня и кусает, царапается, пока я стаскиваю с нее лифчик, пытаюсь справиться с пуговицей на джинсах. Гребаных узких джинсах.
Кровь шумит в голове, как истребитель на взлете, запах еще ярче и насыщеннее, мне почти больно, потому что стояк не просто каменный, он, сука, титановый. И я бы, наверное, даже посмеялся над этим, если бы у меня осталась хоть капля мозгов. Вот только мозгов не осталось совсем. Даже намека. Не-а. Пусто.
Я ставлю Эмили на ноги, заставляя оторваться от себя, перехватываю руки, заводя за спину — чертова пуговица наконец-то подалась — опускаю джинсы и белье вниз.
— Невозможная…
Мне достаточно света, чтобы рассмотреть Эмили. И я смотрю на нее, пожирая глазами каждый участок дрожащего, влажного от пота тела.
Кожа молочно-белая, темнеющие соски, пульсирующие вены на шее, узкая талия и идеальный живот — мышцы пресса ровные, четко очерченные, длинные. Невероятные изгибы талии, задница сердечком, грудь и стройные ноги.
