Белая кошка - Блэк Холли (читать хорошую книгу полностью txt) 📗

— Мам, — Я ухожу подальше от кухни, поближе к большому окну в гостиной и входной двери. — Какая магия у Антона?

— Антон — племянник Захарова, его наследник. — Она понизила голос. — Держись от него подальше, братья о тебе позаботятся.

— Он работает с памятью? Мне нужно знать. Скажи просто «да» или «нет».

— Позови Филипа.

— Мама, пожалуйста, скажи. Я не мастер, но я же твой сын. Пожалуйста.

— Позови брата, Кассель. Немедленно!

Повесить трубку? Или лучше со всей силы расколотить ее о стену? Будет очень приятно, конечно, но глупо.

Возвращаюсь в кухню, кладу телефон возле Филипа.

— В мои годы мастеров уважали, — распинается дед. Завел старую песню. — Мы поддерживали порядок в округе. Незаконно, кто спорит, но легавые не вмешивались, ценили нашу помощь.

Напился все-таки.

Баррон с дедом смотрят телевизор в гостиной, Филип в кабинете разговаривает с мамой, Маура шурует ложкой в кастрюле и выкидывает остатки еды в жужжащий утилизатор отходов. Зубы слегка оскалены, сейчас невестка похожа на собаку, которая вот-вот укусит.

Как бы помягче рассказать про украденные воспоминания, чтобы не разозлилась?

— Ужин был очень вкусный, — выдавливаю я наконец.

Она поворачивается, лицо уже расслабленное, спокойное.

— Только морковку сожгла.

— Все равно вкусно. — Засовываю руки в карманы.

— Кассель, чего ты хочешь? — хмурится Маура, вытирая кастрюлю.

— Поблагодарить. Спасибо, что помогла.

— Ты про аферу со школой? Мне пока не звонили, — лукаво улыбается.

— Еще позвонят. — Я подхватываю полотенце и вытираю кухонный нож. — А посудомойки у вас нет?

— В ней лезвия тускнеют. К тому же в кастрюле овощи на дне пригорели. Кое-что до сих пор приходится делать руками. — Она забирает нож и кладет его в ящик стола.

Неожиданно меня охватывает решимость.

— Я принес тебе одну вещь.

Черт, куртка осталась в гостиной.

— Эй! — Баррон меня заметил. — Иди-ка сюда.

— Сейчас. — Быстро возвращаюсь на кухню и протягиваю Мауре ониксовый кругляшок. В свете свечей камень похож на капельку смолы. — Вот. Я помню, что ты говорила про жену мастера, но…

— Умно. Точно как твой брат — услуга за услугу, и никаких любезностей.

— Зашей в лифчик. Обещаешь?

— И обходительный такой, — наклоняет голову Маура. — Знаешь, ты на него похож, на мужа.

— Ну да, мы же братья.

— Красавчик, роскошные черные волосы. — Вроде как комплимент, только вот голос у нее странный. — И улыбочка кривая, ты специально так улыбаешься?

Я действительно иногда ухмыляюсь, когда нервничаю.

— Нет, с рождения такой.

— Но ты себя переоцениваешь. — Она подходит совсем близко. Чувствую на щеке теплое несвежее дыхание, отступаю назад и спотыкаюсь о тумбу. — До него тебе далеко.

— Ну и ладно. Просто пообещай, что наденешь амулет.

— Зачем? Что это за камень?

Оглядываюсь на дверь гостиной. Оттуда доносятся приглушенные звуки какого-то телевизионного шоу, дед их частенько смотрит.

— Талисман памяти, настоящий, хоть выглядит и не очень. Пообещай его надеть.

— Хорошо.

— Ты не мастер, и я не мастер, давай друг другу помогать. — Изо всех сил стараюсь, чтобы улыбка не вышла кривой.

— Ты о чем? — прищуривается Маура. — Думаешь, я дура? Ты один из них, уж это-то я помню.

В замешательстве качаю головой. Все это неважно. Подожду, пока не подействует амулет и она сама во всем не убедится.

— Дед вырубился, — говорит Баррон, когда я возвращаюсь в гостиную. — Придется вам здесь переночевать. Да и я, пожалуй, останусь.

Зевает.

— Я его отвезу.

Не могу здесь находиться. О стольком надо молчать. К тому же я подозреваю братьев. Нет уж, домой, упаковывать вещи.

Баррон потягивает черный кофе из чашки, красивая чашка — с блюдечком.

— Чего ты наговорил маме? Филип ее уже полчаса успокаивает.

— Она что-то знает и скрывает это от меня.

— Да брось. Она от нас скрывает миллион разных вещей.

— От меня больше, чем от тебя. Можно спросить?

Присаживаюсь на диван. Надо хотя бы попытаться его предупредить.

— Конечно, валяй.

— Помнишь, как-то в детстве мы пошли на пляж в Карни? Поймали в кустах по лягушке, твоя, совсем крошечная, ускакала, а я свою раздавил, у нее изо рта кишки вылезли. Мы решили, что она умерла, и оставили на камешке, а через минуту лягушка исчезла. Как будто подобрала свои кишки и упрыгала. Помнишь?

— Ну да, а что? — Баррон пожимает плечами.

— А тот раз, когда вы с Филипом нашли на помойке целую пачку «Плейбоя»? Вырезали ножницами картинки с голыми грудями и повесили на абажур лампы, а бумага загорелась. Еще пять баксов мне тогда дали, чтобы не проговорился маме с папой.

— Такое разве забудешь? — смеется брат.

— Ладно. А тогда, когда ты накурился паленой травы? Упал на полу в ванной и лежал. Говорил, если встанешь — голова развалится. Чтобы ты успокоился, пришлось читать вслух первую попавшуюся книжку, мамин любовный роман «Первоцвет». От корки до корки.

— А зачем спрашиваешь?

— Так ты помнишь?

— Конечно помню. Ты прочел всю книжку. Потом пришлось с пола кровь отмывать. К чему вопросы?

— Ничего этого не было. Вернее, было, но не с тобой. Лягушку я один поймал. Историю про «Плейбой» мне рассказал сосед по комнате. Это он заплатил сестренке, чтоб родителям не сдала. Третий случай произошел с Джейсом, парнишкой из нашей общаги. К сожалению, «Первоцвета» под рукой не случилось, и мы с Сэмом и еще одним мальчишкой по очереди читали «Потерянный рай» через запертую дверь. По-моему, от этого у него глюки начались.

— Неправда.

— Ну, мне, во всяком случае, показалось, что у него глюки. До сих пор при упоминании об ангелах шарахается.

— Думаешь, удачно пошутил? — вскидывается Баррон. — Я просто подыгрывал, хотел понять, к чему ты клонишь. Тебе не обвести меня вокруг пальца, Кассель.

— Уже обвел. Ты теряешь воспоминания и изо всех сил пытаешься это скрыть. Я тоже теряю память.

— Ты про Лилу? — Брат бросает на меня странный взгляд и оглядывается на деда.

— Лила в далеком прошлом.

— Помню, ты ревновал, когда мы встречались. Втюрился как маленький, все время подначивал меня ее бросить. И вот я застаю тебя в дедовом подвале, она на полу, а ты стоишь там с остекленевшими глазами.

Наверняка рассказывает, чтобы поддеть, отомстить за унижение.

— И нож, — поддакиваю я.

Ни слова о той ужасной улыбке, почему? Ведь я так хорошо ее помню.

— Да, нож. Ты утверждал, что ничего не помнишь, но все было очевидно. — Он качает головой. — Филип боялся Захарова, но родная кровь не водица, что может быть важнее семьи? Спрятал тело, помогал тебе, врал.

Он очень странно описывает убийство, словно вычитал про битву в учебнике по истории, а теперь притворяется очевидцем. Как можно сказать «кровь не водица», если перед глазами пол, измазанный настоящей красной кровью?

— Так ты ее любил?

Баррон в ответ неопределенно машет рукой.

— Лила была особенная, — криво улыбается он. — Ты, во всяком случае, так думал.

Брат не мог не знать, кто сидел в той клетке и мяукал, ел кошачью еду, пачкал пол.

— «Любила слишком я, чтобы простить ему» [5].

— Ты о чем? — непонимающе качает головой Баррон.

— Цитата из Расина. Говорят еще: от любви до ненависти один шаг.

— Так ты ее убил, потому что сильно любил? Или мы уже не о ней говорим?

— Не знаю. Говорим, и все тут. Просто будь осторожен…

Входит Филип.

— Кассель, на пару слов. Наедине.

— Ты что-то подозреваешь? — Баррон переводит взгляд с одного на другого. — Почему я должен быть осторожным?

— Мне-то откуда знать? — Я пожимаю плечами.

Возвращаемся в кухню. На заляпанной скатерти осталось несколько грязных тарелок и полупустых бокалов. Филип наливает в немытую кофейную чашку немного золотистого бурбона.