Оборотень (СИ) - Йонг Шарлотта (книги бесплатно полные версии TXT) 📗
– Мне дорога молитва добрых людей, – сказала м-рис Вудфорд, – но, говоря правду, я не это имела в виду, когда просила вас зайти ко мне.
Он был, видимо, разочарован, потому что только хотел было вынуть из кармана маленькую переплетенную в черное Библию, рубец на переплете которой ясно говорил, что она не раз сопутствовала ему в битвах; может быть, из желания угодить ему, а также и ради духовного единения, она попросила его прочесть из священного писания и помолиться вместе с ней.
При всей своей наружной нетерпимости, он был в душе искренне благочестивый человек, и потому в молитве его не было ничего такого, к чему бы она не могла присоединиться хотя и была членом епископальной церкви; но прежде чем он поднялся с колен, она сказала: – Еще одну молитву за вашего сына, сэр.
Он произнес несколько слов горячей молитвы о заблудшей овце; на глазах старика блеснула слеза, а она плакала; потом он сказал: – О, мистрис! сколько я молился за моего бедного мальчика!
– Я уверена в этом, сэр. Я знаю, что вы чувствуете глубокую любовь отца, и вот почему я, умирающая женщина, хотела поговорить с вами.
– И я с радостью выслушаю вас, потому что вы были всегда добры к нему и сделали для него больше добра, если это возможно для такого неисправимого, чем кто-нибудь другой.
– Кроме его дяди, – сказала м-рис Вудфорд. – Я боюсь, что слова будут напрасны, если я скажу, что, по моему мнению, единственная надежда сделать из него хорошего, полезного человека, утешение для вас, вместо источника одних горестей, это – послать его к сэру Перегрину.
– Это невозможно. Мой брат не выполнил условия, на котором я доверил ему мальчика; он ввел его в светское и развращенное общество, вследствие чего ему стали противны строгие и благочестивые обычаи его семьи, и кроме того повез его в папистские страны, где он заразился всяким нечестием.
М-рис Вудфорд вздохнула, и всякая надежда на успех покинула ее.
– Я понимаю ваш взгляд, сэр. Но, может быть, я не ошибусь, сказав, что трудно найти достаточно занятий для молодого человека, чтобы отвлечь его от всяких искушений в таком именье, где сам хозяин еще вполне бодр и деятелен.
– Защита от искушения должна исходить от самого себя, – отвечал майор, – но я согласен с вами, и когда ему минет двадцать один год, он, как я надеюсь, вступит в брак с своей кузиной, благочестивой и добродетельной молодой девушкой, и будет управлять ею имением, которое еще больше моего.
– Но если… этот брак противен ему, разве это поведет к их обоюдному счастью?
– Мальчик жаловался вам? Ничего, я не обвиняю вас. Вы всегда были его лучшим другом; но он должен знать, что это дело касается его и моей собственной чести. Правда, м-рис Марта не походит на придворных красавиц, которыми он, к своему несчастью, привык восхищаться, но тут я только помышляю об его истинной пользе. «Слава обманчива, и красота преходяща».
– Совершенно верно, сэр; но позвольте мне только сказать одно, – я ужасно боюсь, что молодые люди плохо выносят стеснение.
– То есть, что они не хотят склонить свою гордую голову под ярмо.
– О, сэр! но с другой стороны, – «отцы, не раздражайте детей своих». Простите меня, сэр; я говорю только из одной дружбы к вашему сыну и из опасения, чтобы излишняя, в его глазах, строгость не довела его до какой-нибудь крайности, могущей сильно огорчить вас.
– Извинений с вашей стороны совершенно не требуется. Я благодарю вас за участие в нем и за ваши откровенные слова. Я могу действовать только по своему разумению, насколько оно мне доступно.
– И мы вполне соглашаемся в нашей общей молитве за него, – сказала м-рис Вудфорд.
Тут они расстались, пожелав друг другу Божьего благословения. М-рис Вудфорд одинаково жалела и отца, и непокорного сына, для которого она сделала все, что могла.
Это было ее последним свиданием со знакомыми. Начались восточные мартовские ветры и неожиданно последовал ее конец, так что она даже не успела проститься с своими близкими. Когда ее положили на маленьком кладбище за стенами замка, никто не проявил такой ужасной печали, как Перегрин Окшот, оставшийся, здесь после того, как доктор увел домой свою племянницу и его видели лежащего в слезах на ее могиле.
Но Седли Арчфильд, полк которого все-таки был прислан в Портсмут, рассказывал про него, что на другой день после похорон он присутствовал на петушином бою, а после того участвовал (хотя и не пил сам) в офицерской попойке, в одной из таверн, потешая публику иностранными песнями, фокусами и разными штуками.
Глава XI
ЕДИНСТВЕННАЯ НАДЕЖДА
Последний удар обрушился на Анну Вудфорд так неожиданно, что несколько дней она ходила как во сне. В первый день к ней приехала леди Арчфильд и обошлась с ней совсем по-матерински, Люси также бывала у нее, насколько то позволяла «молодая», которая в это время чувствовала себя настолько подурневшей, чтобы оскорбляться на всякое внимание, оказываемое кому-нибудь другому. Она даже стала ревновать Люси к ней, из-за чего у нее произошла ссора с мужем; и ее свекровь, как ни тяжело это было для нее, должна была согласиться, что лучше, если Анна будет реже видеться с ними.
Анна чувствовала себя столь одинокой и забытой, что с нетерпением ожидала минуты, когда покинет это место. Она очень любила своего дядю, но он был настолько поглощен приходской работой, своими книгами и обширной перепиской о церковных делах, что совсем мало бывал в ее обществе. Немудрено, что лишенная матери, поглощавшей все ее внимание и любовь, отрезанная от Арчфильдов, она почувствовала в себе стремление в Лондон, к королевскому двору, казавшемуся ей настоящим, ее обществом. Она написала письма, как наказывала ей мать, и с нетерпением ожидала на них ответа, чувствуя, что предпочла бы что угодно своему настоящему одиночеству.
Ответы пришли в свое время. М-рис Эвелин обещала найти добрую, благочестивую леди, которая бы согласилась принять Анну в свое семейство; письмо леди Огльторп заключало более неопределенные обещания места в высших сферах, под влиянием которых сильно разыгрывалось воображение Анны в те долгие часы, которые в период строгого траура она должна была проводить, по принятому обычаю, в полном уединении.
Между тем, наступила весна знаменательного 1688 г. (бегство Якова II), когда такая опасность грозила Англиканской церкви, и доктор поэтому редко бывал дома; в это же время до него доносились весьма неутешительные слухи о Перегрине Окшоте. Ненависть, с которою смотрела на него окрестная молодежь, благодаря его иностранным манерам, еще не представляла большого зла, но доктор подозревал, что его злой язык способствовал этому не менее его светских манер.
По слухам, его отец был крайне недоволен им, потому что он открыто объявил, что ему противны строгие домашние порядки, и пропадал целыми днями, предаваясь, как предполагали, всяким излишествам и разврату. Так как его редко видели в обществе молодых сельских дворян, то казалось вероятным, что он нашел себе самого низкого сорта товарищей в Портсмуте. Кроме того, в своем необдуманном разговоре он постоянно оскорблял чувства отца, державшегося партии Вигов. Он говорил с увлечением о пышности Людовика XIV и открыто высказывал свои взгляды, что величие нации было лучше обеспечено таким королем, который не нуждался в советах народа или парламента, – «этого собрания бессмысленных болтунов», как он будто бы выразился о Палате Общин.
Он расточал похвалы красоте и грации королевы Марии-Беатриче и насмехался над этою «высохшею Орлеанскою палкою», как он называл человека, в котором видели все свои надежды протестанты; он не стеснялся даже заявлять, что папство, как религия, более подходит благовоспитанному джентльмену, чем вера Вигов, с ее томительной скукой и нытьем. Никто не мог сказать, насколько все это высказывалось серьезно или просто говорилось ради одного противоречия, особенно направленного против его отца, бывшего в постоянном раздражении на сына, с которым он не в силах был справиться.
