Бар «Безнадега» (СИ) - Вольная Мира (читать бесплатно полные книги txt) 📗
И я даже несколько секунд всерьез раздумываю над этой идеей.
А кукла так и продолжает сидеть на месте, пялиться в пустоту за моей спиной, плакать и улыбаться.
Я давлю вздох, сосредотачиваюсь и гашу все, что есть в этой комнате, саму комнату. Сначала бледнеют и растворяются стены, потом исчезает диван, стенка, плазма, картины и фотографии, ковер. Похожи на декорации из газовой ткани для кукольного театра. Для старого кукольного театра, когда марионеток еще делали похожими на людей, а не на прилизанных, бесполых животных.
Они исчезают, и на их месте остается только серое дрожащее марево. Модно так… как матовый мокрый асфальт. Даже пустота у куклы прилизано-никакая.
Труп, лужа крови и тесак в нем держатся дольше всего, выбиваются из общей структуры, даже на какой-то миг кажутся более ненастоящими, чем все остальное. Кукла тоже кажется ненастоящей: яркое пятно, неподходящее окружающему монохрому.
Когда исчезает тело, я делаю шаг, касаюсь холодного лба девчонки, наблюдая, как мой ад окутывает ее голову, переползает на лицо, шею, плечи и дальше, растворяя в себе краски и цвета.
- Спи, - произношу едва слышно, и вокруг воцаряется тьма.
Ну вот и отлично. Свет погашен, можно возвращаться.
Я оказываюсь в кресле через миг, разминаю затекшее тело, особенно мышцы. Всегда затекает… Затекло бы, даже если бы я лежал на диване, а не сидел.
Я скриплю, кривлюсь и матерюсь, но все-таки дотягиваюсь до мобильника, набираю номер, ответа приходится ждать достаточно долго, чтобы меня это начало раздражать.
- Зарецкий, ты настоящий урод, надеюсь, ты в курсе, - звучит хриплым раздраженным шепотом, будто в разряженном воздухе.
- Ага, - отвечаю меланхолично и все-таки кошусь на часы. Без двадцати пять, время суицидов, пьяных разговоров и страха. – Я звоню, чтобы пригласить тебя на свидание.
- Я уже как пару месяцев счастливо женат, - в трубке слышится какой-то шорох, потом еще и еще, легкий щелчок, и голос начинает звучать чуть громче. – Поэтому…
- Поэтому от своей жены ты сейчас в сортире прячешься или в коридоре, - хмыкаю. – Мне приятно, - тяну мерзко. – Признайся, я твоя любимая любовница.
- Ты – геморрой на заднице, Аарон. Ошибка молодости, - вздыхает Волков. – Что за свидание?
- Интересно? – тяну удовлетворенно. – Горбатого могила исправит, Гад.
- Ладно, давай пропустим основную часть, в пять утра я не готов восхищаться твоим мастерством интриги. Что случилось?
- Мне надо, чтобы ты посмотрел на одну девчонку. Надо, чтобы проверил, съезжает она с катушек или тут что-то другое.
- Ты можешь…
- Я ничего не увидел, - обрываю я мужика. – Поэтому звоню тебе.
В трубке воцаряется тишина. Я не тороплю, поднимаюсь на ноги, тянусь, разминая не до конца отошедшие мышцы. Время во снах течет странно, не так, как в реальности, и я все время об этом забываю.
- Завтра не смогу, - наконец выдает Волков. – Послезавтра около трех буду у тебя в баре.
- Жду, - бросаю и отключаюсь.
Ну вот и прекрасно.
Глава 5
Элисте Громова
Я возвращаюсь в бар, меня немного потряхивает, скручивает, губы горят и сводит кончики пальцев.
Мне понравилось с ним целоваться. Мне понравилось смотреть не только на его тело, но и на его лицо.
Андрей Зарецкий красив.
Пожалуй, даже слишком красив для мужика. У Шелкопряда очень правильные, почти аристократические черты лица. Высокий лоб, чуть приподнятые уголки губ, словно он всегда насмехается, и тяжелый взгляд. Этот взгляд прошил насквозь, забрал из легких воздух, а из головы – мысли. Этот взгляд почти свел с ума, как и его губы и руки. Когда мужчина держит тебя так, когда в его движениях, вкусе, взгляде, дыхании неприкрытый голод, когда он знает и умеет… Чертовски сложно остаться равнодушной.
Я касаюсь шеи кончиками пальцев, хмыкаю – там все еще мурашки – и возвращаюсь к столику, чтобы расплатиться за кофе, забрать шлем и свалить отсюда.
А мысли крутятся вокруг Андрея Зарецкого и того, что случилось несколько минут назад наверху. У него интересный кабинет: полное отражение сути хозяина. Контролируемый хаос и классика.
Да. Андрей Зарецкий – классика. Сдержан, утончен и показательно расслаблен, пока не дернешь неосторожно предохранитель. Только… я сегодня не дергала, просто кончиками пальцев прикоснулась. А волоски на шее все еще дыбом, и его вкус все еще на губах.
От хозяина «Безнадеги» пахнет виски и грехом. Сумеречный, тягучий, дурманящий запах и вкус. Его хочется запомнить, хочется забрать себе. Впитать.
Я выхожу на улицу и подставляю лицо под капли дождя.
Красотка Монро когда-то говорила, что настоящий любовник может взволновать тебя поцелуем в лоб. Что ж… Зарецкий меня определенно взволновал.
А о том, будет ли у этого какое-то развитие, я подумаю потом.
В конце концов, у меня бывший смотритель, непонятная душа-не-душа, кот, которого нужно успеть пристроить, и туева туча трупов на ближайшие несколько дней.
И где-то между всем этим нужно впихнуть хотя бы одну репетицию с ребятами, потому что вечер в «Безнадеге» - это не то же самое, что вечер где-либо еще.
Пока еду домой успеваю кинуть в чат вопрос. Наличие чатика у собирателей вызывает у меня улыбку, потому что кажется нелепостью. Но в таких ситуациях он незаменим.
Я не задаю прямой вопрос, спрашиваю о том, не случалось ли чего-нибудь странного в последнее время. Мне не нужен повышенный интерес к моей персоне. Впрочем, собиратели вообще не любят особенно трепаться и светиться, поэтому чат чаще всего молчит и не раздражает бесконечным потоком пустого трепа.
Издержки профессии.
А дома я засовываю себя в горячую ванну и открываю список, чтобы проверить то, о чем просил меня бывший смотритель.
Я просматриваю историю за май и июнь. Ничего не нахожу и поэтому листаю остальное. Но ничего особенного все равно не вижу. Нет там закономерностей, странностей, чего-то такого, что заставило бы меня если не насторожиться, то хотя бы задержать взгляд. Просто список имен, дат и мест. Кого-то я вспоминаю сразу, кого-то чтобы вспомнить приходится напрячься, и я зависаю на несколько минут. Всего около четырехсот восьмидесяти имен – по два с половиной землекопа каждый день за полгода. Примерно.
Через два часа я откладываю телефон, погружаюсь в воду с головой, выныриваю, а после все-таки снова беру его в руки. Вода с волос заливает глаза и уши.
Но я не обращаю на это внимания, грызу кончик ногтя, продолжая лежать в уже остывшей воде, думаю и все-таки кидаю в чат еще один вопрос, и все-таки набираю затем Глеба.
Глеб – нынешний смотритель. Толстый, маленький, вечно с испариной на лбу. Он носит твидовые костюмы и замшевые черные туфли, очки в толстой черной оправе, но даже с ними постоянно щурится. У него тонкие губы и мясистый нос, как будто прицепленный с чужого лица, потому что все остальные черты мелкие и невзрачные. Но… он – смотритель. Он жесткий, умный и бескомпромиссный. Его мало чем можно удивить, еще меньше чем напугать. И мне нужно было ему позвонить с самого начала, но я примерно представляю, чем закончится сегодняшний разговор. И желания торопиться не было.
В трубке гудки и стрекот. В ванной ловит хреново.
- Излагай, – голос у Глеба глухой, шелестящий. Он всегда говорит будто с отдышкой. И всегда начинает разговор с этой фразы. Сразу к делу, без предисловий – еще одно его ценное качество в достаточно длинном, на самом деле, списке.
- Я сегодня ездила за душой с утра. Питер-Москва, тридцать второй километр, душа женская, зовут Карина. Причина смерти – авария, - пока говорю, все-таки поднимаюсь из воды, потому что она теперь почти ледяная, накидываю халат и иду в комнату. Динамик тихо пищит о входящем. Наверное, кто-то ответил в чате.
- И?
- Я не смогла извлечь душу, Глеб.
- Что значит «не смогла»? – его голос, обычно скупой на эмоции, теперь изменился. Совсем немного, но для Доронина и такое изменение – почти подвиг.