Иная. Песня Хаоса (СИ) - "Сумеречный Эльф" (читать полную версию книги TXT) 📗
Поэтому юная мастерица всегда внимательно рассматривала свою работу, но как-то раз ее посетили смутные сомнения. Она пыталась вышить птиц, цветы и круги оберегов, но у нее непроизвольно получилось нечто иное. Птицы напоминали сказочных животных, без четкой формы и названия. И еще в голове она снова услышала неясный зов, как тогда, у проруби. Вышивка оживала для нее новыми образами, на миг словно наяву блеснули два оранжевых огонька. Сделалось страшно.
— Что это у тебя за звери? — встрепенулась вторая жена, отвлекая от завороженного созерцания.
— Не знаю, — ответила вкрадчиво Котя. При всем своем приниженном положении она никогда не позволяла приказывать ей. Если ей и говорили что-то недовольным тоном, бранили или даже били, то она просто молчала, научилась от матери. Объяснять или оправдываться она и вовсе не умела, поэтому средняя жена замолчала, только бросив:
— Сама носить будешь. Если неправильный узор тебя сгубит, себя вини.
Котя ничего не ответила, как обычно. Казалось, она молчала и копила злобу, каждый новый удар судьбы делал ее только сильнее и упорнее. Она надеялась выбраться, она все еще верила, что однажды все изменится.
Как-то раз в пятнадцать лет Котя попыталась напроситься в ученики охотника. Старик с косматой седой бородой рассмеялся и отказал, за ухо приведя девчонку обратно на двор.
Ох, как ей потом за это всыпал отчим! А его старшая жена потом носилась за ней по двору с хворостиной, но проворная девчонка вскочила от нее на крышу курятника. Толстая баба опешила от такой прыти и ловкости, оставшись на земле и потрясая своим «грозным» оружием. Сначала она требовала немедленно слезть, но иногда Котю не удавалось пересилить никому. Она чувствовала, что на высоте до нее никто не доберется, при этом сама не помнила, как это ей так удалось.
— Точно кошка! Рысь! — немного остыв, уже спокойнее злилась старшая жена. — Ух, тварь лесная! Кем только был твой отец? Не созданием ли Хаоса? Чужеземец проклятый!
— Да нет, сама я такая уродилась, — почти насмехалась девчонка. — Какое же создание Хаоса! Он как человек выглядел.
— Мало ли как выглядел, змеюка ты этакая! У тварей Хаоса нет формы, они тебе превратятся в кого угодно при желании. Ну! Ты слезать собираешься?
После того случая Котя все-таки доказала, что годится не только для прялки: ей разрешили охотиться на зайцев и другую мелкую дичь. Только времени на это совсем не оставалось. Быт женщин вращался плотно вокруг двора и дома, где неизменно находилось множество важных дел. С возрастом строптивости поубавилось. За два года появилась некая степенность, если не сказать проще — обреченность.
— Это несправедливо. Мы работаем-работаем, а никто даже не видит, — еще в детстве протестовала Котя.
— Таков труд женщин. Если мы перестанем работать — увидят. И это уже будет худо, — настойчиво объясняла мать. Тогда в ее тоне появлялись прежние ласковые нотки, словно она вспоминала, как когда-то задорно смеялась. Впрочем, тут же возникало какое-нибудь важное поручение, и она снова отсылала от себя дочь. Коте все больше казалось, что мать воспринимает ее как главную ошибку своей жизни, а редкие проявления любви к своему чаду — это временное забытье, воспоминание о тех коротких пяти годах рядом с торговым гостем, рядом с отцом.
«Может быть, я найду его однажды!» — думала иногда Котя. И в зависимости от настроения фантазировала. Иногда она представляла, что отправится в далекие странствия на большом корабле, чтобы отомстить отцу, ворвется в его богатый дворец — который она видела большой избой — приставит ему нож к горлу и потребует ответов за содеянное. Но если в тот день случалась ссора с матерью, то воображение рисовало уже другие образы: вот она мчится под косым парусом на большом корабле, возвращается к убежавшему отцу, а он вспоминает ее и оставляет жить рядом с собой в довольстве и неге. Но потом либо наступало утро, либо кто-то отвлекал, и оживающие иллюзии таяли, точно облачка тумана над многочисленными болотами.
Она неизменно оставалась пленницей двора, выходили женщины в основном летом-осенью в страду или за ягодами или грибами. В остальное время Котя убирала за скотиной, вычищала золу из печи, подметала полы, а до более приятных дел — например, почти священной выпечки хлеба — ее и не допускали. В большой семье отчима ее считали чужой. Кажется, общее негласное клеймо с годами начала разделять и мать.
— Ты-то здесь никто, сиди тихо, — негромко говорила она, когда они лежали рядышком на широкой лавке перед тем, как заснуть. — Меня вон вроде как женой взяли, а тебя вот-вот выдадут замуж за какого-нибудь старика или убогого.
— Зачем меня замуж? Я не хочу, — устало отвечала Котя. Она не считала, что замужество принесет ей хоть что-то хорошее. Быть хозяйкой в своей избе рядом с постылым человеком — никакой радости. Хотела бы она по любви, по зову сердца, делить скорби и радости. Как говорили перед духами в день заключения брака: две жизни — одна судьба. Вот так и мечтала Котя, надеялась, что все-таки найдется ей однажды красивый любящий муж.
Но добрые симпатичные парни из общины на нее и не смотрели, вернее, им запрещали отцы, напоминая о мрачном чужеземце, который разорил их лес, вогнав деревню в страшную нищету. Об их селении со времен отплытия торгового гостя, кажется, никто не вспоминал. Только летом приезжали за данью князю.
— Ну, надо так. Всех выдают, даже если приемная, — вздохнула мать. — Красивая ты в отца, вот вторая жена и злится. У нее-то две дочки не пойми что, рябые, кривоногие. Тьфу! А сначала их надо, потом уже тебе жениха искать. Сбагрят тебя, кровинка моя несчастная, и не увидимся больше.
Котя только плотнее прижалась к матери, но та не отвечала на мимолетную нежность, не позволяла себе снова оттаять.
Она как будто боялась, что ее отвергнет собственная дочь. И со временем Коте уже не хотелось проявлять ласку и искать защиту у матери. Долгими ночами они просто лежали на узкой старой лавке спина к спине: отчим не очень-то часто приглашал мать к себе. Обычно он спал на печи с первой женой, которую еще в юности взял по любви.
Вторая же появилась, когда все думали, что первая больше не родит детей. Но тощая болезненная женщина произвела на свет только двух дочерей, которые к тому же переболели в младенчестве какой-то пакостной хворью, едва не умерев и оставшись несчастными дурочками. Зато первая жена в то время с гордостью показывала всем свой живот и через положенный срок родила здоровых мальчиков-близнецов.
Котя подсчитывала, что рябым несуразным девочкам уже исполнилось четырнадцать весен, через год или меньше отец бы уже начал искать для них жениха. Значит, и ее ждала подобная участь, но еще не очень скоро. Пусть и наступала скоро ее восемнадцатая весна, но приемную дочь не выдали бы раньше родных, в деревне ее уже считали почти перестаркой. Но Коте это не претило, она даже радовалась, ведь хотя бы ночью ее никто не трогал. Не скоро, еще не скоро — от этой мысли в тот вечер удалось успокоиться и заснуть.
А потом всего через пару дней мать вбежала на двор с лихорадочно горящими глазами. Дочь испугалась, что родную хватил удар или преследует злой дух из леса.
— Котя! Котя, доченька!
— Что с тобой? Родная, что с тобой? — вскинулась она, отвлекаясь от квохчущих кур и птичьего помета на соломе.
— Тебя выдают замуж!
Что-то оборвалось, сердце замерло, а в глазах потемнело. Неизбежность этого события всегда маячила где-то далеко на горизонте. Но теперь страшная весть влетела слишком быстро вместе с растрепанной матерью, платок которой вился по ветру, словно плащ вьюги.
— Ох, и за кого… За кого! Котя, доченька моя, — стенала мать, из глаз ее брызнули слезы. И в тот миг словно выплеснулись все эмоции, которые она сдерживала все эти годы.
— Расскажи все по порядку! Я ничего не понимаю! — решительно прикрикнула на нее дочь, хотя саму ее сковывал страх.
— Да, да… за кого. Отчим твой ездил на торг в богатое селение, возил наши шкурки на продажу. Чем мы еще богаты…
