Донор (СИ) - Доминга Дылда (книги онлайн TXT) 📗
- Катя, там блинчики на плите с яблоками, еще теплые, - прокричала бабуля из своей комнаты, где она по расписанию смотрела свой очередной сериал. Бабушка и телевизор давно уже срослись и стали близнецами-сестрами. Оставалось загадкой лишь то, как кот еще не присоединился к их сообществу. Но Тарас Григорьевич, как окрестила его бабуля за насупленную морду и хмурый взгляд, и, как и повелось дальше, был мужчиной в самом расцвете своих сил, и видимо потому не торопился проводить свои дни на диване, а предпочитал гоняться за кошками по окрестностям и сражаться за честь хвоста с остальными самцами. Бабуля, бывало, долго причитала и вела душеспасительные беседы с Тарасом Григорьевичем, замазывая ему полученные в боях раны, и он вроде слушал и соглашался, но потом все равно поступал по-своему к немалому ее огорчению.
- Ба, ну зачем ты их полила сметаной, - с досадой произнесла я, рассматривая разбросанные по кухне и покусанные оладьи. Конечно, Григорьич был не дурак: сметана в открытом доступе. И нет бы - взять, сколько надо, и съесть - разбросал почти все содержимое миски по кухне. Самого виновника нигде не было, впрочем, я и не надеялась: в чем ему было не отказать, так это в сообразительности. Если уж он делал шкоду, то прекрасно понимал, что подобное действо одобрено не будет, и сваливал своевременно куда подальше.
- Фиг ты у меня получишь рыбу, - сказала я в сердцах и стала убирать следы погрома.
- Варенье, Кать, варенье в шкафу, если хочешь, возьми. - Вещала бабуля из комнаты. Я потянулась к верхним дверцам шкафа, и достала банку вишневого варенья. В конце концов, с батоном - чем не блинчики. Вишни у нас всегда было завались, как и яблок, и груш. Даже когда бабуля хворала, варенье все равно делалось исправно: тогда она руководила мною, сидя у окна в кресле. Каждое лето у нас были недели вишневого, яблочного и грушевого варенья. А еще были дни лазанья по деревьям, но сбор никогда не утомлял меня в отличие от варева на кухне, в жаре с кучей пара и банок. Мне нравилось забраться на верхушку дерева и раскачиваться на ней вместе с ведром под порывами ветра. Такие вещи напоминали о детстве, о чем-то незапятнанно счастливом с кучей надежд и ожиданий, которые теперь сменились постылой однообразной работой в офисе с начальницей-дурой и злыми тетками вокруг. Но нам с бабулей надо было как-то жить, и дом содержать в порядке, и Тараса Григорьича худо-бедно кормить, так что выбора у меня не оставалось.
Иногда бабушка в перерывах между сериалами начинала сетовать на то, что я до сих пор сама. Заводила старую песню, что пора мне найти парня, отправиться в кино или театр, - кто знает, почему она считала, что именно там нужно знакомиться, мне так и не удалось понять - завести семью, нарожать детей. И чтоб дом наш наполнился жизнью, потому что ей уж недолго осталось, и порадоваться бы за меня на старости. Да и на кого она меня может оставить - в этот момент бабуля обычно с укоризной смотрела на Григорьича, и тот смущенно удалялся, не выдержав ответственности.
Но я знала, что мне лучше просто подождать, не переча ей, пока начнется следующий сериал и бабушке вновь будет не до меня за картонными персонажами и сюжетами. Тоскливей всего мне становилось тогда, когда она пыталась учить меня жизни, приводя в пример Марию Хуаниту или дона Карлоса из очередной мыльной оперы. Невозможно было объяснить ей, что мы живем не в Мексике, да и в самой этой прекрасной стране в реальной жизни нет ничего общего с тем, что на экране. Я не пойду работать служанкой к богатому одинокому красивому хозяину, и он не влюбится в меня до беспамятства, и его мать не окажется и моей матерью, или сестрой моего давно почившего отца. Я уже работала на стерву, с которой меня, слава богу, не связывали никакие родственные узы.
- Что ты все дома и дома сидишь, - произнесла бабуля, когда я уселась рядом с ней в кресло с банкой варенья смотреть новости. - Прям как старуха какая. Это мне уже некуда больше пойти, а тебе-то.
- Ба, уже поздно для кино или театра, - буднично произнесла я, ныряя ложкой в банку и доставая ягоды со дна.
- Поздно, - хмыкнула бабуля, - а раньше-то о чем думала? Что сидишь тут сиднем. Мы с Григорьичем и сами тут справимся, а тебе надо о будующем думать.
Я не знала, откуда у нее взялась эта смешная манера говорить 'будующее', может, по аналогии со словом 'следующее', но когда-то в детстве я говорила его также, в точности уверенная, что так правильно, пока дети в классе не посмеялись надо мной. С тех пор я на всю жизнь запомнила, как правильно его произносить и всегда говорила верно, но бабулю не поправляла: мне казалось, что если она начнет говорить его иначе, то в ней что-то неуловимо разрушится. Потому теперь я лишь тепло улыбалась, когда она в очередной раз произносила это слово.
- А где это Григорьич? - тем временем вопрошала бабуля, вертя головой в разных направлениях.
- Гуляет, - со вздохом произнесла я, вновь подумав о навеки потерянных блинчиках.
- Вот видишь, - сказала бабуля, словно это был последний железный довод в ее теории.
- Если б я брала пример с Тараса нашего Григорьича, - осторожно произнесла я, - то правнуки у тебя точно появились бы, бабуля, чего не могу сказать обо всем остальном.
- Э-эй, - взмахнула рукой бабушка, качая головой, - лишь бы вот это говорить всякие глупости. Смотри-ка, - подслеповато прищурилась в экран, - и что это Тимохин делает, ай-яй-яй, что творят, что творят, - и ее рука потянулась к столику в поисках очков. Я бесшумно поднялась и положила их в ее пальцы. Бабуля даже не заметила - она уже вся была снова в телевизоре. Политику она любила почти также сильно, как и сериалы. Я тихо ушла с полупустой банкой, потому что после рабочего дня у меня обычно не было никаких сил сопереживать каким-то дебатам в телевизоре, лучше уж мерный стук часов на кухне.
В окне показалась осторожная морда Тараса Григорьевича, и, не заметив признаков разъяренности на моем лице, он тихо скользнул в кухню, а затем, аккуратно приблизившись, потерся головой о ногу.
- Не-а, - произнесла я, не реагируя на него, - ничего не получишь. Хватит с тебя блинов.
Но кот продолжал урчать, ходить и тереться - он был куда терпеливее меня и, когда нужно, умел засовывать свою гордость куда подальше.
Техничка в халате обернулась, не выпуская ведра из рук, но так ничего и не увидела. Она была почти уверена, что какая-то тень скользнула по стене, но ни вслушавшись в тишину коридоров, ни всмотревшись в полумрак в промежутках между лампами, не заметила ничего необычного. Женщина пожала плечами, словно сердясь на себя саму за мнительность, и продолжила шествовать дальше к умывальнику со шваброй и ведром в руках.
Он остановился уже за дверями холодильной камеры. Здесь всегда был один и тот же синий цвет, казавшийся ему как можно более подходящим всему тому, что хранилось на полках. Упаковки с кровью: четвертая положительная, вторая отрицательная, полное разнообразие всех видов и типов, любой свежести. В отличие от людей ему не нужно было читать надписи на пакетах, чтобы различить дату или группу. Его пальцы пробежались по полиэтилену, и он подумал о том, чего бы ему хотелось сегодня. Четвертой он пресытился накануне, тем более, в том, что сегодня здесь лежало, было слишком много алкоголя, а его воротило от той дешевой бурды, которую употребляли доноры. Он чуть поворачивался, втягивая ноздрями воздух, и, наконец, остановился на первой положительной. Она была нейтральна, и, судя по всему, ее сдавали сегодня приличные люди, по крайней мере, отвращения она явно не вызывала. Андрей вскрыл первый пакет. Густая темная жидкость потекла по его горлу, насыщая, растворяясь в его организме. Кое-кто из его расы терпеть не мог холодную кровь, ему же она казалась своего рода вином, выдержанным в холодильнике при определенной температуре. Потом, такая кровь меньше пахла человеком, а ему давно уже не нравились человеческие запахи. Если бы кровь могла быть пастеризованной, он выбрал бы ее, охлажденную, пахнущую синтетикой, безликую. Он предпочитал кровь из банка не из каких-либо гуманных соображений, а только из-за разнообразия, доступности и ее нейтральности. Он больше не хотел видеть в крови ее владельца, ощущать его эмоции, страх, любовь, ненависть. Ему нравилась мертвая кровь, не хранящая никакой памяти о своем хозяине. Второй пакет оказался чуть хуже: несмотря на обезличенность, он почти с уверенностью мог сказать, что мужчине, который ее сдавал, было за пятьдесят. Старая кровь имела неприятный оттенок, и Андрей с отвращением сплюнул ее в раковину неподалеку.
