Сказка зимнего Синегорья (СИ) - Рудышина Юлия (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
— Сказки ли? — Часиха глаз с нее не сводила. А глаза черные, цыганские, с искринкой бедовой — про бабу Нюру в молодости разное говорили, женихов у нее было — как травы на лугу, а выбрала косого да кривого Степку Часова, почему, про то молчала.
— Конечно! — отмахнулась беспечно Снежанка, пытаясь ночь эту из памяти прогнать — у страха глаза велики, а здесь, на Урале, в чертовщину всякую старухи до сих пор верили да страшные истории рассказывали — то про кладбище, то про мертвяков, то про домовых и шишиг с кикиморами.
— Тебе всё сказки да смех, — строго отвечала Часиха, — но не больно-то себе, девка, доверяй! Ежели за невестой Морозко пришел, то не уйдет с пустыми руками. К излому зимы силы его все сильнее, да и сам он хорош собою, сказывают, и терем его богат, и кладовые у него самоцветные… но вот заморозит он, выстудит кровь. Не ходи в метель.
— Что ты пугаешь-то? Или решила мне историю страшную рассказать, как в детстве? Помнишь, как было? Соберемся мы с девчонками с улицы — то у тебя, то у баушки, и заводим свое, расскажите, мол, как раньше жили… А бывало, и про домовых с призраками просили, и про ведьму! Помнишь, вы ещё говорили, что в доме угловом ведьма живет? Помнишь? — Снежанка засмеялась и чаю себе подлила — он у Часихи хороший был, с листьями земляники, черникой сушеной, с душицей и мятой. Пах одуряюще.
— А ты, девка, слушай нас, старух, слушай, мы дурного не расскажем, думашь, не видно-то, как ты на скалы да речку странно глядишь, думашь, не помним, как ты в детстве то банника встречала, то леший тебя из лесу выводил?.. Все мы помним, все знаем… Шубино-то на краю леса, а от него много бед. Блуждают в иной его стороне люди… Быват тако — ходит-бродит человек, и год, и два, а для него едино день пройдет. Вернется в родну деревню, а там все не так да не эдак… Ты, девка, не балуй, леший-озорник заведет в неведому чащу, куда путь обычным-то людям закрыт… не выберешься!
— А если и заведет, что с того? — вдруг задорно выпалила Снежка, а старуха едва чаем не поперхнулась.
Закашлялась Часиха отставив блюдце, сверкнула глазами своими чернющими.
— Чаво мелешь-то, малахольна! — нахмурилась она. — Ишшо и на ночь глядя затеяла! Услышат бесы, закружат в чертовой метели, вовек не дойдешь, куда шла! Бедовая ты у нас, бедовая… тебе бы замуж за какого-то парня хорошего, угомонилась бы, может? Вот Костя, что с Гуляевой улицы, который в угловом доме по низу проулка живет, чем не жених? Хозяйство у него большое, мать корову держит, ещё каку скотину завели бы, участок большой… баню того года нову поставил, сам сруб делал, золотые руки! И непьюшший!..
Снежанка невольно фыркнула, отворачиваясь, пока Часиха парня нахваливала — живы ещё были воспоминания, что по детству тот самый Костик все камнями да репейником ей вслед кидался да водой поливался, один раз в крапиву бросил. Хорош жених!
А за окошком темнело, и метель, кажется, начиналась. Снежинки бились о стекло белыми мотыльками, уже намело на карниз… и так тянуло туда, в завируху эту, от всех этих разговоров скучных про жениховство да коров…
— Ты, девка, не знаешь, как раньше жили-то, когда ещё бельгийцы над нами стояли, — вдруг завелась Часиха, — да потом, в войну, когда на заводе-то девки да робяты работали. Не цените вы сейчас того, что есть-то… Обычная пристань была-то, да пильна мельница, фабрика молотова, а тепереча громада стоит! Наш завод-то на всю страну славен!.. Костик на уважении в цеху-то, в почете…
Видно было, что городком своим, затерянным среди заросших лесом уральских гор, старуха гордится.
Тут Снежанка улыбнулась, она Усть-Катав всегда любила, даже подумывала переехать сюда. Но замуж… ещё и за Костика?.. Жуть какая! Пострашнее, чем ночью да в метель!
— Ни революции, ни война — ничто не погубило город-то. Люди-то наши какие? — спросила Часиха, задумчиво глядя в блюдце с чаем, будто видела там что-то, и сама себе же и ответила: — А люди наши-то, как скала. Уральский рабочий, он завсегда силен был…
— Да, у Бажова хорошо написано про это, — встряла Снежанка.
— Не знаю, кто таков, и что там пишет твой Бажов, ты меня слушай — я хорошо знаю, что без завода не выжили бы наши деды. Они когда пришли в леса, сами завод-то наш строили, беречь его надо. Годы-то голодны были, свого хозяйства мало, домишки на два окошка, а в семьях — не чета сегодняшним! — пятеро, а то и больше по лавкам. У моей мамки нас десять было — пусть не все выжили… Я с пяти лет с братьями нянчилась… даже мамка вон твоя, едва подросла, сразу отправилась стадо пасти. Мастеровые тяжко жили, да ещё тяжелее углежогам было… а ты вот иной заботы, кроме книжек своих, и не знаешь.
Снежанка слушала внимательно — нравилось ей, когда старуха такие истории рассказывала. Баушка тоже обычно любила говорить о том, как раньше жили — сестры убегали, когда заводили старухи свои песни, наслушались, видать, а вот Снежанка сядет тихонечко на лавку, коленки обняв, склонит голову набок, и слушает.
Старухам то по нраву было, они и болтали без умолку, а ежели и повторялись, не обрывала их Снежанка, даже когда совсем маленькая была. Ее-то на Урал стали возить едва ли не с пеленок, почти каждое лето она проводила в Усть-Катаве. Рядом с улицей баушкиной — река, лес, горы, что ещё для счастья надо? Бывало, по детству смеялись соседские дети над тем, как Снежанка говорит, как «шокает», как букву «г» смешно произносит — все ж таки говор отличался, но приноравливалась девчонка всегда быстро, и недели не проходила, как вовсю гласные тянула да окончания слов глотала.
Историю городка Снежанка знала хорошо, с детства любопытная была, а как подросла даже на исторический поступать хотела, жаль, что не сложилось.
До завода-то в устье реки Катав, в глухом уральском углу, коломенки строили — так при помещике Твердышеве баржи называли. Работали артелями, по четыре души в каждой, лес рубили по берегам реки, сплавляя его на пильную мельницу, к весне делали баржи, к осени их смолили. На картинках в какой-то музейной книге Снежанка видела эту коломенку — высокая мачта, с трехцветным флагом российским, а иногда и резным орлом… Это потом завод уже поставили, когда бельгийцы выкупили тут все. При них город и отстроился.
— А ещё в Верхней луке живет Петька Болышевский, — вдруг резко сменила тему Часиха, возвращая Снежанку в реальность.
Снова про женихов!.. Лучше бы про завод.
— Забудь, баб Нюр… — простонала Снежанка, уронив голову на скрещенные руки. — Ну, куда мне замуж? Да и если соберусь… я по любви хочу!
— Вот капризна девка! — Часиха едва ль не озлилась, чашку со звоном поставила на столешницу. — Что ваша любовь? Тьфу, горе одно! Вон тетку свою помнишь? Любила она свого мужа, ох, как любила! Отец-то видал, что озорник он, драться да вино пить, вот ему и вся любовь! А девка дурная, не послушалась, почитай убёгом за него пошла, и чё? Как в огне горела, сына с-под ружжа родила, я ее тогда у себя прятала. Мужик ейный злился, гонял ее пьяным… Горе-то, любовь эта ваша! Нужно искать пару, чтоб роботяшший муж был-то да тихий… Чтоб вино не пил!
— А я все равно без любви не хочу! — капризно ответила Снежанка.
Подняла голову, мечтательно на Шиханку в окошко поглядев, а там завируха началась. И в белой пелене увидела девушка снова красивое мужское лицо, что над Медведь-горой возникло, когда она к Часихе шла. Глаза у блазня колючие да опасные, словно изо льда, ветер локоны длинные треплет, что из-под шапки выбились. И улыбается он… кто таков-то?
Снежанка смотрит, глаз отвести не в силах, и не слышит, что там дальше Часиха говорит, а та будто не замечает, что гостья ее будто враз окаменела.
И вдруг замерло все вокруг, и старуха со своим блюдцем в руках, и кот, что с краем скатерти игрался, и даже огонь в печи трещать перестал. Тихо-тихо стало, слышно лишь, как вьюга метет над поселком, свищет-завывает. И вот чудо какое — как была в свитере и брюках, так Снежанка среди завирухи той и оказалась. Но не холодно ничуть — снежинки на ладонь садятся, тают, оставляя бриллиантовые капельки воды, ветер воет волчьей стаей, а может, и правда, серые бесятся — кто-то из шубинских на днях слышал, как с Медведь-горы вой несся.
