Сказка зимнего Синегорья (СИ) - Рудышина Юлия (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
— Погоди-ка, — остановилась Снежка, побледнев. — Это что же, я умереть должна была, поэтому смогла на Ту Сторону попасть?
— О тебе ничего не знаю, — покачала головой подруга, потянув девушку вперед, — айда, некогда нам останавливаться, время не ждет… Успеть нужно и на сбор хмеля, и к твоей родне — нельзя тебе надолго зимний лес колдовской покидать. В крови твоей теперь — стужа лютая, сердце твое — изо льда.
— Но почему же я не замерзла? — всё Снежке любопытно было, всё хотела она понять суть волшебных существ. — Почему я чувствую, дышу, почему плакать могу или печалиться? Я думала, что зимние люди холодны и не могут любить!
— Вспомни сказки старые, — улыбнулась Таня, — Снегурочку вспомни, которая ради любви ушла к людям… Зимние девы холодны, но чувствовать им все же дано. И холодная их любовь посильнее людской может быть!
Снежка больше ничего не спрашивала, шла, задумавшись, пытаясь не оступиться в тумане. Потом вдруг с изумлением заметила, что подол ее юбки цвет сменил — был синий шелк блестящий, с узором белым и серебристыми цветами, а теперь обычная ткань, грубоватая на вид, серая какая-то, затертая… Вместо рубашки из тонкого льна — кофтейка пестрая, с пышными рукавами и мелкими пуговками, перетянутая пояском узорчатым. И Таня в похожем наряде простецком — не горят больше самоцветы на зеленом платье, что от блеска их каменным казалось, и в косе нет жемчуга — лента вьется там светло-зеленая. На груди — бусы агатовые дешевенькие, да уж, странно видеть дочку Хозяйки в такой одеже.
— А ты что, думала, мы царевнами пойдем к кострам лесным? — рассмеялась Таня и рукой взмахнула, отчего туман перед ними рассеялся, и в синем мареве показался ельник невысокий молодой. — Смотри, к твоему времени прямо по тропе еще нужно пройти, мы сюда вернемся чуть позже, а вот если вправо сейчас двинемся, через старый ельник, так прямиком и попадем туда, где певец мой живет… Слышишь, поет кто-то?
И, прислушавшись, Снежка поняла, что несется по лесу что-то разухабистое да разбойничье, и голос поющего высок да силен, а еще гармонисты играют, дудочники… Весело, видать, у артельских костров.
— Артели стали создавать после того, как крепость отменили, — рассказывала Таня, пока шла со Снежкой на голоса да музыку мимо пушистого ельника, окутанного туманными белыми клочьями, — но тут, на Урале, не сразу даже и узнали, что больше нет барства, а потом с завода людей не отпускали. Да и куда пойдешь, когда изба твоя стоит при поселке заводском, а в ней — семеро по лавкам? Но люди, как могли, пытались жизнь себе облегчить — ватагой-то проще, чем одиночке. Вот мастеровые и объединялись, вместе, единой силой, можно было больше заработать, чтобы семью прокормить. Чиновники, конечно, пытались мешать, не давали заказы частные брать без разрешения местного начальства, дров и угля не давали, да и устав принять не сразу получилось… а все же вскорости люди своего добились, выгрызли себе право жить и работать, как сами того хотят. Тогда же и дети начали в школы ходить… хорошее было время, хоть и нелегкое. Впрочем, когда людям жилось больно легко? Никогда, наверное…
— Ты поэтому в гору ушла? — тихо спросила Снежка.
— Я ушла, потому что тоскливо мне было, когда певца моего деревом придавило, — медленно ответила Таня, остановившись возле большой елки, за которой поляна огромная начиналась — на другом конце ее и горел костер. — А ещё ко мне приказчик один сватался, кривой да косой. Боров этот проклятый проходу не давал, нельзя было ни на завод пойти, ни с подругами погулять, стоит выйти за ворота, он тут как тут. Пузо поглаживает, глазеет сально, да все нагайкой поигрывает, так и хочет, видать, в дело ее пустить… Он-то еще при крепости в приказчиках ходил, привык своевольничать…
Снежка молча слушала, не перебивала, и ей, рожденной в свободной стране, выросшей в любящей семье, так страшно было осознавать, как раньше люди жили. Получается, вот так любой мерзавец мог схватить понравившуюся девку, даже если она просватана была? Лес тревожно шелестел кронами, птицы пронзительно кричали, а гармонь у костра притихла, словно не хотела мешать Таниним откровениям. Видать, давно ей выговориться хотелось.
— Его барин вообще зверь был, — продолжила Таня, — он даже замужнюю женку мог приказать к себе отвести, если ему она больна приглянулась, говорили, соседка моя, Степановна, в юности больно хороша была, ее барин в услужение взял, но она умудрилась как-то выскочить замуж за углежога одного, чтобы защита ей была… так не посмотрел на то барин… пришли однажды от приказчика, прям из избы мужниной увели. Парень, конечно, попытался жену спасти, в драку бросился… да что он один супротив пятерых? Батогами его забили. А как Степановна домой вернулась поутру, нашла его искалеченным. На ноги он больше не встал, а она, сказывали, не утопилась только потому, что не на кого была горемыку оставить, кому он калечный нужен? Так и жили они…
Таня губу прикусила, и взгляд ее зеленый затуманился от воспоминаний, она нахмурилась, будто больно ей было говорить, но и в себе держать не хотелось.
— Я в тот вечер валенок через забор кидала… гадание такое было, куда он упадет, с той стороны и жених придет, — вздохнула дочка Малахитницы, теребя косу свою, — он и пришел… приказчик проклятый этот. С гостинцами, пряниками да леденцами, с тканями дорогими… Матушка его прогнала, ещё и пригрозилась, что самой Хозяйке пожалуется на то, что он своевольничает. Вот после того Тимку моего и привалило на вырубке… Надо же, имя вспомнила!
И Таня лицом просветлела, потянула Снежку на поляну, улыбаясь весело. Глаза стали яркими, как листья хмеля, которые по легендам таинственной силой наделены были. Не зря именно его шишками молодых на свадьбах в древности осыпали. Вьющиеся лианы ползли по низкому колючему кустарнику, по траве змеились, свиваясь кольцами, и молодые побеги, из которых салаты да щи люди делали, цеплялись за подолы юбок, но не могли остановить бегущих девушек.
Как будут объяснять свое появление у костра — Снежка с Таней не думали, впрочем, о том не стоило переживать, многие духи лесные выходили на звон колокольцев да песни гармонистов, и люди всегда привечали тех, кто из сумерек к ним шел.
Лес вокруг наливался густой синевой, из оврагов туман наползал, и тьма заполоняла мир, заливая его красками заката, отчего казалось, что пожарище на острых верхушках елей разгорается. Полыхали они, а синь со всех сторон хлынула, пытаясь погасить все, взять в полон свой сумеречный.
Начались заросли ивы и ольхи — среди них чаще всего хмель и рос, и сейчас, когда стремительно темнело и каждый шорох стал отчетливей слышаться, казалось, оживали побеги зеленые. Виделось — ползут змейки юркие по травам да цветам, и ведут эти змейки к костру, что приветливо разгорелся в лесу, окутанном вечерними сумерками. После трудового дня уставшие люди собрались возле огня, чтобы песни петь, байки травить, да пару себе присматривать. И сейчас, когда стихла гармонь, которую Снежка с Таней слышали издалека еще, принялся какой-то парень сказки сказывать.
— И вот вижу я, сидит утопленница на мостках, среди камыша, а глаза у нее — ну тина болотная. Волосы, как змеи, шевелятся…
— Да что баешь! — рассмеялся его товарищ, который, видать, и был гармонистом — возле него инструмент лежал. — Ты бы русалку сразу испужался! Айда вон в лес вечерний, коли такой смелый! Докажи, что блазней не страшишься!
Парень тот и утих сразу, а Таня расхохоталась громко. Стоит у огня со стороны леса, сумерки ей — плащ да фата, руки в боки, ногу выставила, в глазах — черти пляшут. Хороша лесная девка, с косою длинной да в нарядном платье праздничном.
Никто из сидевших у костра людей не испугался появления незнакомок, никто не попытался прогнать их, даже взглядов косых не было. Наоборот, приветствовали их, к огню приглашали, чаем смородиновым угощали и пирогами с кислой капустой. Выспрашивать о том, кто они да куда путь держат, тоже не пытался никто, словно бы понимали люди все и без слов.
