Иная. Песня Хаоса (СИ) - "Сумеречный Эльф" (читать полную версию книги TXT) 📗
— А разбойники Однорукого все мертвые! — поражались новые голоса, но они звенели и исчезали, словно отражались ото льда.
— Да что тут стряслось?
— Не важно, несите ее в сани скорее.
Несколько рук бережно подхватили ее, она с разочарованием поняла, что окружным путем ее все-таки доставляют к постылому жениху. Если бы удалось выйти к родной деревне… Хотя что там? За ней бы второй раз приехали провожатые, повезли бы уже с большей охраной. А остаться в лесу с Вен Ауром не позволяла человеческая природа.
«Откуда они знали, что разбойники повезут меня именно сюда? А, впрочем, уже не важно… Вен… Вен Аур, не покидай меня… Пожалуйста! Мне так страшно!» — в отчаянии думала Котя, проваливаясь в небытие.
5. Клетка
Она шла, очень долго шла и шла по заснеженному лесу, а потом бежала. Ее преследовал злобный дух с горящими желтыми глазами. Уже не человек, уже без оболочки. Он гнал к самому Хаосу, заставлял кидаться в темноту, как в самый глубокий омут.
Или же она плыла? Да-да, она просто нырнула в жаркий летний день, а холодная вода обжигала горящую кожу, и водоросли тянули ко дну. Говорила ей матушка не плавать так далеко от берега, пугала, что утащат утопленницы да водяные. Но из темных омутов глядел неподвижно бархатистый покров, переливался бликами, как тот, в ночном небе. И он манил. Только в кромешном мраке люди видели, где на самом деле живут. Крошечный мир, слабый, уязвимый. Жестокий.
«Лишь половина мира… Другая откололась и плавает по ту сторону Хаоса в такой же пустоте. Как и сотни других расколотых миров», — шептала желтоглазая устрашающая тень, кусала за мочку уха, обжигала каждым словом. Вхаро. Снова пришел мучить и терзать.
«Вен! Вен Аур! Вытащи меня! Вытащи отсюда!» — бессильно просила Котя, и отбивалась, отбивалась руками, вскидывала ноги, но их притачали ко дну цепкие лапы водорослей. И она задыхалась, в горло заливалась вода… Или огонь? Что-то страшное, что-то темное, высасывающее жизнь, лишающее воли.
«Я люблю жизнь! Даже если невзаимно!» — безмолвно всхлипывала в бессильных попытках выбраться Котя, и лишь упрямее рассекала руками темную толщу, лишь напористее работала ногами. Но ее сдавливал кашель, скручивал тугим канатным узлом.
Она очнулась на какое-то время, с трудом приоткрывая глаза — ее куда-то везли, над головой светился Барьер, их вечное божество, их защитник, их залог жизни. А по ту сторону таился Хаос. Слишком тонкая стена для нашествия смутных теней. И Котя видела сквозь нее только мрак, только далекие неизведанные дали, ужасные, но по-своему притягательные.
Она рассмотрела в этой темноте тени, они приходили и среди света дня. Уже не монстры, но нечто иное, непознанное, далекое… и гибельное. Летающие скелеты в бледных одеждах, они дотрагивались до неясных созданий, обитателей потусторонней неизвестности. И те умирали, исчезали, рассыпались частичками пепла. От этого вида лишь пронзали новые волны трясучки.
«Разрушающие… Они — смерть, — со скрытым содроганием прошипела мрачная тень главаря Вхаро. — Они — смерть созданий Хаоса, они — смерть людей. Они — истинная природа Черной Дыры, начало Хаоса и его конец».
Котя ничего не осознавала, ее пронизывал страх. Она лежала на санях с широко раскрытыми глазами, но при этом ничего не видела, не слышала, не понимала, давясь кашлем и морозным воздухом, который выворачивал грудь, словно раскрывая ее острым ножом.
Она не помнила, кто и куда ее нес, только воздух потеплел. Обдало жаром натопленной печи, но духота вцепилась когтями в горло, вырвала сдавленный хрип. Потом чьи-то руки переносили ее тело на что-то мягкое, теплое и успокаивающее, наверное, лавку в горнице, а Котя глядела на себя, будто со стороны.
«Умерла я уже? Вен Аур, как жаль, что мы больше не встретимся», — печалилась она, рассматривая свои прозрачные руки. Но только желала вырваться из плена чужой большой избы, так сразу ударялась о шершавые доски. Что-то не так! Не так! Призраки умеют проходить сквозь стены, призракам не страшен Хаос и Разрушающие, и худые люди их не удержат, и мирские печали не поймают. А она только билась и царапалась зверьком в ловушке. Ей чудился то колодец, то погреб, то жаркое пламя печи, будто закрыли ее внутри, зажгли дрова и захлопнули заслонку. Ее сжигали заживо! Она глухо замычала, давясь не то воздухом, не то дымом, а крик застрял в горле, как гадкий клубок шерсти.
— Ой, как метается, — доносился чей-то гудящий голос. Чьи-то сморщенные руки переворачивали на спину, заставляя распахнуть глаза. Под спину подкладывали подушки, и тогда удавалось вздохнуть.
— Ну что, живая? — говорил кто-то с любопытством, без сочувствия.
— Да живая, живая. Дышит вон и дергается, — сварливо отзывался кто-то.
— Ох, и что теперь Игору сказать-то?
— Ничего не говорить! Выходить ее надо! За знахаркой иди, а я мёд пока разведу с брусникой.
Потом к губам подносили питье, заставляли глотать, но получалось с трудом, Котя выла и плакала, не осознавая, что от нее просят. Она не задумывалась, где находится, на нее надвигалось нечто ужасное из-за завесы Хаоса, нечто тянуло костлявые руки. Бледное лицо с черными провалами глаз — это смерть, ее смерть! Котя бежала и снова билась, снова чьи-то руки укладывали ее, обтирали лицо, снимали одежду, оставляли только в рубахе. Больно царапнули золотые браслеты, которые словно бы вросли в руку.
— А ей повезло, не успели лиходеи свое черное дело совершить, — говорил первый неуверенный голос.
— Да, чистая еще. Ничего, прогоним мы от тебя лихоманку.
«Я не дома… И это не мама», — с сожалением понимала Котя. Помнится, она сильно заболела только после побега отца, все плакала, сердилась, а потом однажды сбежала в лес. Ее, упрямую и озлобленную, нашли только через два дня. Случилось это осенью, она вымокла и продрогла. Так и слегла, еле отбили из жадных лап смерти, но с тех-то пор Котя поняла, что жизнь лучше прикосновений этого ледяного небытия. И теперь сражалась с ним, всеми силами, всей душой. Потому что если жив, еще возможно что-то исправить. А в смерти уже ничего — только лежать в колоде под всхлипы и причитания.
«Листопадная, листопадная… Лети-лети, листочек! Лети на самый край света!» — все заливался страшный голос Вхаро, он скакал смутной тенью, он тянул лапищи, которые обращались в щупальца. Но на чудовище из мрака вылетал ослепительный зверь с серебристой шерстью, вгрызался в черный студень мрака, отгонял его рыком.
«Вен… Вен Аур… Не дай мне пропасть», — твердила Котя, и цеплялась за этот образ, как утопающий. Она хотела еще раз увидеть его, она верила, что он не предал, просто у них не осталось выбора тогда в чаще.
«Как же я устала… Я просто немножко отдохну, немножко», — нестройно говорила себе Котя, когда вновь к ее губам придвигался переслащенный отвар, напоенный ароматами летних трав.
Тогда она спокойно заснула, и уже не отбивалась от видений, больше не тянули к ней лапы Разрушающие. А потом снова приходили страшные образы, чудилось, будто окунают в сугроб с головой, затем снова кидают в печь. И так по кругу. Она все скребла бревна, стесывая ногти, потом затихала, когда снова ее переворачивали на подушках.
— Очнулась. Вроде бы, — неуверенно промямлил кто-то, обтирая лицо влажной тряпицей. Котя слабо застонала и приоткрыла глаза — потолок, над головой оказался потолок. Только не привычный, низкий и серый, а высокий. С него свешивались охапки высушенных душистых трав.
— Почитай, две недели без памяти лежала. Ох, суровая зима выдалась, холодная, — снова послышался скрипучий сварливый голос.
«Это и есть терем тот, о котором твердили наемники?» — подумала Котя, постепенно приходя в себя. По вискам струйками сочился пот, но вместе с ним в теле как будто появлялась легкость, а в мыслях ясность. Частичками восстанавливалась картина случившегося, но две недели стерлись без следа, их украла хворь. Время пожрали Разрушающие, о которых говорил призрак. А взаправду ли все было или мороком — не узнать.
