Дом на Уотч-Хилл (ЛП) - Монинг Карен Мари (книги онлайн полные версии бесплатно .TXT, .FB2) 📗

Я стояла как в трансе, переводя взгляд от шкафчиков к кухонному островку, от техники к травам в горшках и обратно, представляя, как эта комната наполнится разговорами и смехом друзей. Я представила, как Эсте приедет в гости, как мы вместе будем узнавать новые рецепты южных блюд, проводить день под музыку у бассейна с ледяным кувшином маргариты и бокалами с солёной кромкой, а затем вечер в «Госсамере» или «Тенях». Танцевать без забот, поскольку мои счета оплачены, а мои мысли не были одержимо зациклены на доме, где моя мать медленно и ужасно умирала, без достоинства, но как будто с неисчерпаемой грацией.

Господи. Могла ли я действительно быть последней живой наследницей этой умершей женщины?

Само собой, завтра кто-то осознает, что они допустили ужасную ошибку, и меня живо отправят обратно в Индиану с моей сумкой вещей, маминым прахом и горьким, слишком скоропостижным послевкусием невероятной мечты, обжегшей мой язык.

Сбросив с себя ступор, я вновь сосредоточилась на своей миссии. Я больше ничего не могла осмысливать. Я поспешила к холодильнику, навалила на тарелку хлебцев и куриной запеканки, разогрела в микроволновке, схватила столовые приборы, а затем, глядя строго перед собой, потому что я уже испытала полную визуальную и эмоциональную перегрузку, я тем же путём вернулась к лестнице, схватила сумку и поспешила найти комнату, которую объявлю своей на эту ночь.

Я смогу изучать дом лишь небольшими кусочками за раз, и похоже, что время ради разнообразия было на моей стороне. По словам Джеймса Бальфура, если я выберу остаться, у меня будет три года на изучение — целая жизнь, в течение которой я могу перекрасить экстерьер в небесно-голубой или изящный весенне-зелёный цвет.

Я до сих пор притворялась, будто ещё не приняла решение согласиться, но в тот момент, когда я увидела лёгкое просторное помещение, где я могла всласть печь, которое я могла заполнить друзьями по праздникам, и возможно однажды даже своими детьми, тонкая брошюра ужаса была отложена в сторону и спрятана между толстыми томами взбалмошности и изумления. Дом так легко соблазнил меня; моя душа в обмен на кухню.

Спальня, которую я выбрала, находилась прямо над этим местом, тоже выходила видом на бассейн, с парой французских дверей, открывавшихся на балкон из кованого железа, обвитого жасмином и бугенвиллией, с маленьким столиком и стульями, где я могла бы пить кофе утром, под дубовыми ветвями, мягко покачивавшимися на ветру. Я пришла к выводу, что, должно быть, выбрала хозяйскую спальню в доме. При ней имелась своя гостиная, просторная ванная и роскошная гардеробная — в центре комод с мраморной столешницей, туалетный столик с подсветкой и стена с тремя зеркалами и пьедесталом, где можно крутиться и оценивать свой наряд — и всё это для женщины, которая могла на пальцах одной руки пересчитать свои наряды и уложить все вещи в половину одного ящика.

Я ошеломлённо покачала головой, нашла светильник, который могла оставить с приглушённым светом, и поспешила обратно в спальню, где подводные огни от бассейна отражались голубым танцем воды на потолке.

Я заперла дверь, бережно поставила мамин прах на комод и быстро поела. Мистер Бальфур прав; домашняя еда была изумительной. Затем я выудила из сумки зубную щётку и почистила зубы. Пусть весь день я жаждала душа, но сейчас пропустила его и, всё ещё чувствуя на себе запах Келлана, упала в кровать, чтобы разделаться со своим плачем и проснуться утром достаточно отдохнувшей, чтобы попытаться обдумать мою нынешнюю ситуацию.

Через считанные минуты, безо всяких слёз, я погрузилась в глубокий сон.

Я проснулась посреди ночи, не имея ни малейшего представления, где я, и вспомнила своё местоположение ровно в тот момент, когда осознала, что моя мать сидит на краю кровати и смотрит на меня с напряжённым выражением на лице. Она была более молодой версией себя, полной хорошего здоровья. Я видела её фотографии в этом возрасте, и мне всегда сложно было поверить, что она когда-то была такой энергичной и сильной. Её тёплые золотистые глаза были ясными, не налитыми кровью от болезни и лекарств; её длинные каштановые волосы с медными прядками, отливавшими металлом на солнце, совсем как мои, были роскошными и густыми, а не с проседью, и я поразилась тому, какими похожими мы были. К тому моменту, когда я перешла в среднюю школу, стало сложно видеть сходство. Мама всегда как будто дымкой просеивалась сквозь наши дни, будучи бледнее и слабее всех остальных. Это заставляло меня свирепо оберегать её.

Я моргнула, зная, что иллюзия исчезнет, но она по-прежнему была там, такая реальная, что я могла чувствовать её запах — никакого парфюма, лишь тот запах, который всегда источала Джоанна Грей: лёгкий намёк на сирень и что-то землистое от работы в саду, а также что-то цедровое от выпечки в те дни, когда она ещё могла стоять на кухне с излюбленными кулинарными книгами, напевая себе под нос, импровизируя с ингредиентами, в зависимости от того, сколько денег на продукты было у нас в ту неделю.

— Мама! — воскликнула я.

— Зо, моя дорогая! — улыбаясь, она развела руки в стороны, и я бросилась к ней, крепко обнимая.

Тогда я поняла, что сплю, потому что нам не даётся второй шанс для прощания. Люди умирают, а мы остаёмся позади с разбитыми сердцами и потрескавшимися душами. И всё же сны предлагают утешение, которое можно перенести в дневную реальность, и я изголодалась по утешению от моей матери. Уткнувшись лицом в её шею, я глубоко вдохнула, наслаждаясь роскошью момента, все мои чувства были включены, пока запах Джоанны Грей не сменился гадким гниением, будто рак разошёлся метастазами и в её кожу, заставляя плоть разлагаться, и я давилась в рвотных позывах, испытывая отвращение от вони.

Её руки до боли крепко сжались вокруг меня, выдавливая всё дыхание из лёгких так свирепо, что я не сумела даже вскрикнуть, и пусть я не могла видеть её лицо, я знала, что это не моя мать и никогда не была ей, и что это даже не человек. То, что держало меня в студёной, крепкой как тиски хватке, было стручком плоти, кипевшим жадностью таких ошеломляющих масштабов, что она высасывала кислород из комнаты, оставляя лишь безвкусный, крадущий жизнь воздух. Я начала задыхаться, моя грудь работала как отчаянные кузнечные меха, рот широко раскрылся от натуги. То, что стискивало меня, не имело ни морали, ни принципов, ни совести. Оно жаждало всего, постоянно; оно было паразитом, сапрофитом по своей злобной природе, решительно настроившимся прикрепиться, сломить, поглотить и приумножить.

То, что держало меня, не боялось тьмы. Тьма сама боялась его.

Оно могло сожрать тьму и всё равно жаждать большего.

Оно могло сожрать меня, не оставив ни единого следа моего существования.

И в тот самый момент я пережила страннейшее предчувствие, что если оно каким-то образом, необъяснимо, сожрёт меня, то никто даже не заметит, что я пропала. По мне не будут скучать. Ни единой секунды.

Я лихорадочно продиралась к сознанию. «Проснись проснись проснись, Зо!»

Затем я резко оказалась сидящей на кровати, обнимающей руками пустоту, вонь гниения оседала в моих ноздрях, рот раскрылся в беззвучном крике, и я была одна в комнате. Ударив себя кулаком по груди, я наконец-то сумела втянуть глубокий отчаянный вдох.

Затем я что-то услышала. Или мне так показалось. Но слабый, насмешливый звук был таким невозможным, что я знала — это мог быть лишь отголосок кошмара, наложившийся на странность моей ситуации и местоположения и спровоцировавший моё гиперактивное воображение.

Я готова была поклясться, что услышала, как глубоко в стенах дома кто-то рассмеялся.

Глава 7

Когда мне было тринадцать (мы солгали и сказали, что мне пятнадцать), я начала убираться в домах вместе с мамой.

В то утро, когда я впервые села с ней в машину, её глаза блестели от непролитых слёз, и я знала, что она отчаянно желает, чтобы её дочь уехала наслаждаться беззаботным летом в горы Блу-Ридж, а не надевала импровизированную униформу и шла работать. Но с деньгами было туго, и мы никогда не знали, когда нам снова придётся переехать.