Сначала жизнь. История некроманта (СИ) - Кондаурова Елена (читать хорошую книгу txt) 📗
— Отправляй, дядька Снасий, отправляй! — прошипел он. — Только я все равно сбегу и сюда вернусь. Мой отец мать сжег за то, что она его кинула, а я тебя подожгу, понял? Святой семеркой клянусь, подожгу!!! И всю деревню тоже! Мне терять нечего. Не порадуетесь моим добром, сволочи!
— Ах ты сучонок! — завопил староста, но маленькие глазки забегали, и Тось понял, что этот здоровый мужик его испугался. — Он еще грозить тут будет, сопля зеленая! Да подавись своей коровой, больно она мне нужна! Но учти, замерзать зимой будешь, о помощи не проси! Даже не заикайся, паразит!
— Очень надо! — огрызнулся Тось, уже поворачиваясь, чтобы идти за коровой.
Староста еще что-то кричал, но мальчишка уже не слушал. Милка в хлеву узнала его голос и теперь радостно мычала, зовя хозяина. Под враждебными взглядами батраков Тось выпустил корову из стойла, и та, ласково мукая, резво потрусила домой. Еще бы она не признала в нем хозяина, он же доил и кормил ее все последние месяцы.
Если Милку Тось вызволил без особых проблем, то со всем остальным имуществом пришлось потрудиться. Односельчанам не слишком-то хотелось расставаться с доставшимся надармовщинку добром, и Тосю пришлось перескандалить со всей деревней, чтобы забрать то, что ему принадлежит. Чего только ему не пришлось выслушать. Было вдоволь и ругани, и советов, и предложений продать скотину, чтоб не мучилась. Советы большой мудростью не отличались и заключались в том, что Тосю нужно как можно быстрее вернуться к тетке, чтобы не сдохнуть зимой от голода и холода, а цену за скотину давали настолько смехотворную, что будь Тось круглым идиотом, а не сообразительным двенадцатилетним подростком, и то бы не продал.
Всего ему вернуть, конечно, не удалось. Да он и не знал, сколько точно у них в амбаре было мешков муки, зерна и круп. Он их что, считал, что ли? Их и отец, наверное, не считал. Кур Тось точно не досчитался десятка полтора, не меньше. Но они одинаковые у всей деревни, рябые, как их вычислишь? К поросятам тоже в морды без толку заглядывать, все равно своих не отличишь, а если и отличишь, то не докажешь. Поэтому, как ни жалко было трех справных хрюшек, Тось предпочел махнуть на них рукой. А вот на двух пуховых коз, бесследно растворившихся на просторах Краишевки, махать рукой не хотелось. Уж больно пух они давали хороший. Мать вязала из него платки и носки лучшие во всей деревне, на зависть всем остальным хозяйкам. И хотя Тось не умел вязать, жаба все равно душила. Он с руганью и угрозами обошел всю деревню и заглянул в каждый сарай, но козы как сквозь землю провалились. Пришлось плюнуть и оставить все, как есть. Пусть подавятся.
Водворив имущество на прежнее место, Тось немного успокоился. Голодная смерть, по крайней мере, в этом году, ему не грозила. А по поводу того, что односельчане смотрели теперь на него с доброжелательностью волков, Тось решил не беспокоиться. Ну их, он и сам справится. Тось был настолько в этом уверен, что этой веры не поколебало даже то, что ему не хватило силенок отодрать доски, которыми были забиты двери его дома. Кое-как он сумел отковырять только нижнюю, что позволило ему пролезть внутрь. В комнатах было темно, потому что окна доброжелательные сельчане тоже заколотили, и холодно, потому что со вчерашнего дня избу никто не топил. Но это ничего, протопить он протопит, а с окнами можно потом что-нибудь придумать, пока сойдет и так. Главное, что он дома, и он, наконец, один.
Одиночеством Тось наслаждался весь грязень. В склизень наслаждение стало не таким острым, а к концу долговоя сошло на нет. В холодень оно уже стало слегка раздражать, в лютотреск же настолько обрыдло, что Тось отдал бы всех оставшихся коз за возможность просто с кем-нибудь поболтать. Удерживало его понимание того, что коз-то односельчане заберут со всем удовольствием, а вот разговаривать с ним, скорее всего, не станут. Возьмут за шиворот и отправят к тетке, если не еще куда-нибудь похуже. С них станется, особенно со старосты. Поэтому Тось решил держаться во что бы то ни стало. Никому не показывать, как ему плохо, а потом зима кончится, и они все увидят, что он справляется, и станут относиться к нему нормально.
Все дни Тося проходили одинаково. Утро начиналось со вторыми петухами дойкой кареглазой кормилицы Милки. Тось давно уже навострился доить не хуже, чем покойная мать, а может даже и лучше. Упругие струи белого молока резко били в дно подойника, как набатом, сзывая кошек и щенков со всей округи. Из подойника поднимался пар и лился теплый вкусный запах, от которого кошки внимательно приподнимали ушки, а щенки начинали жалобно поскуливать. Тось не был жадиной и, закончив доить, наливал попрошайкам немного молока в большую плоскую миску. Потом относил оставшееся молоко в дом, откуда возвращался в обнимку с кастрюлей каши для поросят. Этим толстомордым обжорам всегда привилегии, даже кормить надо первыми, иначе оглушат своим визгом. Одно утешает — за свинину всегда дают хорошие деньги. А дальше — по порядку: Милке, козам и овцам — сено, Орлику — овес, курам, индюкам, гусям и уткам — зерно. А когда хлев, наконец, наполнялся жадным чавканьем, можно было вернуться в дом, немного передохнуть и позавтракать самому. Тем же Милкиным молоком и куском собственноручно испеченной лепешки.
После завтрака Тось опять шел в хлев, и для него наступала самая веселая пора — чистка стойл. Отец справлялся с этим играючи, а от Тося такая работа требовала большого напряжения. Навоза было столько, что к концу зимы на заднем дворе выросла куча величиной с сарай. Отец, чтобы не захламлять двор, обычно вывозил все это добро по весне в поле и скидывал в одну кучу. Там навоз перепревал, а осенью получившийся перегной раскидывали по полю, чтобы земля была лучше.
Тось, когда смотрел на кучу, сомневался, что у него получится провернуть такое дело. Ее ведь нужно сначала погрузить, потом отвезти, а потом еще и выгрузить. А у него пока кое-как получалось справляться с ежедневной порцией, и то под вечер руки отваливались.
После чистки стойл Тось возвращался в дом. Дальше по плану шел обед, который состоял опять же из молока, густой каши, щедро заправленной салом, и лепешек по изобретенному самим Тосем рецепту. Их он замешивал на молоке и пек прямо на печке, не заморачиваясь ни дрожжами, ни закваской, ни всякими там сковородками. Честно говоря, при виде этих лепешек деревенские бабы, скорее всего, дружно принялись бы плеваться, но самому Тосю они нравились. Хлеб, он и есть хлеб, чего еще надо? Кроме того, у Тося в погребе еще оставались соленья, заготовленные покойной матерью — целые кадушки квашеной капусты и соленых грибов и длинные ряды горшочков с залитыми медом фруктами. Иногда у него на столе бывало и мясо. Скорее редко, чем часто, Тось все еще надеялся сохранить скотину, чтобы по весне получить приплод. Он очень долго и тщательно выбирал, кого отправить в котел, а кого оставить до весны. Правда, ни ножом, ни топором Тось пользоваться толком не умел, и лишал жизни своих подопечных старым, испытанным еще на стрекозах методом. Резко захватывал контроль над сознанием, а остальное было делом техники. Сначала Тось пытался поиграть с перехваченными животными, заставить их выполнять разные штуки, но быстро понял, что мясо после этих игр быстро портится, заванивается, становится невкусным, и перестал. Теперь держал контроль только до того, как надрезал горло, чтобы выпустить кровь, а дальше животное или птица умирали естественным путем. Их собратья после такой процедуры несколько дней шарахались от Тося, как от чумы, как будто что-то понимали. Даже Милка во время дойки нервничала и неодобрительно косила на хозяина большим коричневым глазом. Но потом все забывалось, и животные снова вели себя по-прежнему. Тось за это считал их очень глупыми, и никогда не разговаривал со скотиной на равных. Только приказывал.
После обеда Тось делал кое-какие домашние дела, обходясь самым минимумом, и шел отдыхать.
