Равновесие (СИ) - "Урфин Джюс" (библиотека электронных книг txt) 📗
– Нахрена тогда движ?
– Память у меня хорошая, выберемся отсюда – переведу.
– А мы выберемся?
– Не знаю. Не знаю, но думать о том, что сдохнем тут, желания нет.
Дим сел у стены и уставился на небо, которое, словно так ценимая в этих местах бирюза, дразнило упущенной свободой. Нот, привалившись рядом, потребовал:
– Не опирайся на стену. Замерзнешь быстрее. Давай ближе к центру держаться. Спина к спине. Энергии на обогрев будет тратиться меньше.
Дим послушно переполз к центру, оперся на спину Нота и закрыл глаза.
Неужели все? Даже если их кинутся искать, то это произойдет как минимум через неделю, на раскопках привыкли к тому, что они срываются с места и пропадают дня на три-четыре. Из Академии вообще раз в месяц дергают – интересуются, живы ли. Если только Костик поднимет волну, но кто послушает домового? И больше некому. Хреновая жизнь.
– Жалеешь? – нарушил тишину Нот. – Жалеешь, что влез в это все?
Дим помолчал. Жалеет ли? Нет. Жалеет об упущенном времени, о том, что сначала отрицал, потом молчал.
– Жалею, – признался он. – Что мало узнал, что мало себе разрешил.Я, пока тебя не встретил, уже даже не барахтался, а просто медленно тонул в своем дерьме. Не жил.
– Мало разрешил?
Дим повернулся и обнял Нота, пристроил подбородок на его плече:
– Мало. Правильно ты говоришь, я тормоз, – Дим уткнулся носом в шею Нота и жадно вдохнул его запах.
Нот дернулся под этим выразительным жестом, но тут же обмяк. Его рука несмело погладила щеку Дима и зарылась в волосы. Дим прижался сухими губами к шее и замер. Это даже не поцелуй, это признание. Горькое, опоздавшее признание себе и Ноту. Пережив волну горечи, которая скопилась комком в горле, Дим стал рассыпать ее мелкими поцелуями по шее. Сердце Нота стучало прямо в ладонь Дима, в самый ее центр.
– Какой же я дурак, – выдавил из себя Нот. – Все пытался куснуть тебя побольнее, за то что так нравишься, за то что так тянет.
Он развернулся в руках и оседлал Дима. Утопив лицо в своих ладонях, медленно оглаживая его большими пальцами, всматривался в глаза. Дим потянул его к себе, пробуя губы, неторопливо смакуя каждый миг. У них осталось не так много времени, чтобы смять его быстрогорящими ласками. И парни растягивали каждую секунду, насыщали ее до предела, отбросив в сторону всю шелуху. Дим изучал ладонями, губами, каждой клеточкой того, кто прятался за всеми этими вечно встопорщенными иголками. Дим раскрывался, не откладывая ничего на потом, отдавал, нашептывал все, что хранил под знаком «Только мое. Личное». Для кого хранил? Для чего берег? Он узнавал на вкус каждый миллиметр кожи, открывал для себя разные степени вдохов и выдохов, учился слушать трепет тела. Узнавал себя через прикосновение горячих ладоней. Все вопросы – можно ли, правильно ли – остались на поверхности. Они потеряли свою актуальность, потому что Дим понимал, чувствовал Нота как самого себя. Знал, как нужно, что нужно. Он впервые получал удовольствие от ласки, которая не была прелюдией, которая была признанием. Он впервые занимался любовью, растворяясь в партнере, отдавал, наслаждаясь, погружаясь в этот мир на двоих, где удовольствие перестало быть физическим действием. Оно переросло границы тела, перейдя на другой ментальный уровень, слилось, стало общим. Нот, опрокинув его на спину и не разрывая зрительного контакта, развел его ноги.
– Будет больно, – предупредил он, проникая в Дима.
Дим задрожал от болезненного спазма, горячим кольцом обжегшим внутренности. Он обхватил ладонями лицо Нота и всматривался, бесконечно всматривался в глаза, пока тело мелкой дрожью билось от боли. Мелко и рвано дышал, привыкая и принимая такую форму любви. И то, что он находил во взгляде Нота, заставляло его мышцы расслабиться, подчиняясь желанию отдать все, что можно, взять то, что отдают. Нот, плавной волной изгибаясь и раскачивая амплитуду, наполнял его гудящей, острой от боли чувственностью, делая тело отзывчивым до чистейшего звона. Когда каждое движение растекается волной, топит, заставляет желать прикосновений с большей силой. Диму казалось, что он не выдержит, что он сейчас расколется криком, вспыхнет снопом искр и на века осядет перегоревшей копотью на каменной кладке ямы.
– Подожди. Подожди меня, – отшептал его Нот от полета в бездну.
Дима била дрожь. Ему хотелось выгнуться, впечатать Нота в себя и получить ту придержавшую его секунду.
– Подожди, – уговаривал его Нот, меняя позицию. Устраиваясь уже поверх в позе наездника.
Дим, стиснув зубы, ждал. Пока Нот опускался сверху, пока он будто в трансе раскачивался, находя тот ритм, то проникновение, которое было необходимым. Но когда он, выгнувшись и запрокинув голову, сорвался на быстрые резкие фрикции, Дим не выдержал и, вцепившись в его бедра, выгнулся, вколачиваясь в самое нутро, чувствуя, как Нот сокращается, и слыша хриплый почти слезный стон. Потом он по каплям собирал испарину, выступившую на коже Нота. Говорить не хотелось, хотелось дышать его запахом, хотелось раз за разом оглаживать его тело, хотелось слушать ладонями ритм его сердца.
Нот пробежался лаская пальцами по шее Дима и зацепился за амулет. Стянув его, он словно маятник раскачивал камушек перед глазами, а потом швырнул в стену. Камушек, звякнув, выпал из обоймы и застыл каплей воды на полу.
– Что за хрень? – тут же подобрались парни к капле.
Дим подхватил ободок амулета, капля, булькнув, увеличилась вдвое, потом еще раз вдвое, став уже небольшой лужицей.
– Дим. Одежда, – Нот не глядя напяливал на себя первое попавшееся под руку. – Что-то подсказывает мне, не зря водник так бился за стекляшку.
Дим, не отрывая взгляда, тоже стал лихорадочно одеваться, уже даже понимая каким-то шестым чувством, что произойдет дальше. Капля, лихорадочно задрожав, вдруг залила дно яму по щиколотку, вода стала толчками заполнять колодец. Парни, цепляясь за неровные выступы каменой кладки, поползли, подталкиваемые ею, к верху. Выплеснувшись на поверхность, они откатились от края, но вода, мощным толчком вырвавшись из ямы, стала затапливать округу. Дим лихорадочно вытянул ободок амулета, повертел его в пальцах, растерянно оглядывая наступающую воду, и уронил. Ободок, коснувшись влаги, тут же заполнился чистой прозрачной водой. Вода закрутилась маленьким водоворотом и начала впитываться в стекляшку.
– Елки, – выдохнул Дим, когда последний ручеек, против всех законов физики выползший из ямы, был поглощен стеклышком. Амулет опять лежал на пропитанной влагой земле, влажно поблескивая под ярким солнцем. – Вот так фиговина, – он поднял его с земли и повесил на шею. – Ты как догадался? – обернулся он к Ноту.
– Догадался? Да я просто вспомнил, как из-за нее тебя чуть не убили, вот и…
– Нам с тобой надо меньше думать. Плохо получатся, – счастливый Дим притянул к себе Нота.
Он зарылся носом в разномастную копну волос напарника, прижал к себе и, стоя посреди пустыни, без малейшего представления что делать, без грамма воды, без еды, с минимальным шансом выбраться, был оглушительно счастлив.
