Бар «Безнадега» (СИ) - Вольная Мира (читать бесплатно полные книги txt) 📗

- Я проверю, но это все, что я могу сделать.

Плечи Игоря опускаются, он расслабляется, откидывается на спинку стула и ерошит короткие волосы, на лице отражается какая-то эмоция… Надежда? Какое… какое убожество.

- Игорь, - цежу я сквозь зубы, - проваливай из моего бара.

Мужик вскидывает голову, резко поднимается, застывает напротив меня, острая, колючая улыбка искажает его лицо, натягивает мышцы лица, превращая эту улыбку в оскал. Очень самоуверенный и наглый оскал. Но за этой бравадой, за показным, убогим выступлением я ощущаю страх, усталость и отчаянье.

- Ты думаешь, что все знаешь, что все можешь, Зарецкий… - хрипло шипит мужик у моего лица. – Но что ты будешь делать, когда помощь понадобится тебе? Ты думаешь, тебя вытащит «Безнадега»?

Короткий, рваный смешок, почти безумный вырывается из его нутра. Похож на карканье простуженной вороны, скрипит в ушах гвоздем по оконному стеклу.

- Я думаю, что тебе надо проспаться, Игорь. А еще думаю, что ты тратишь мое время, портишь настроение посетителям и съезжаешь с катушек.

Он и правда выглядит, как безумец: в глазах нездоровый блеск, осунувшееся лицо, тени под глазами и потрескавшиеся, иссохшие губы, щетина. Его пальто застегнуто не на те пуговицы, шарф затянут так сильно, что еще немного и он задушит бывшего смотрителя, на брюках грязь почти до колена.

Он производит жалкое впечатление, с ним рядом неприятно стоять, не то что дышать одним воздухом, кажется, что можно заразиться вот этим всем. И мне совершенно неинтересно, что такого могло случиться с бывшим смотрителем, что за несколько месяцев из самоуверенного мудака он умудрился превратиться в жалкое подобие твари мыслящей.

Дело даже не в том, что он пришел сюда, не в том, что пытается провернуть за моей спиной какую-то гнусь. Дело в том, что, несмотря ни на что, он не может переступить через собственную гордыню.

Ему достаточно просто попросить.

Но Игорь скорее сдохнет, чем обратится ко мне с просьбой.

Что ж… Его проблемы. Хотя остатков света, что еще тлеют у мужика внутри, мне действительно жаль.

- Знаешь, Зарецкий, когда ты… - он обрывает себя на полуслове, хмыкает, а потом поворачивается и направляется к выходу. – Я желаю тебе удачи, выродок. Скоро, ты станешь так же одержим, как и я.

Дверь закрывается за его спиной, и смотритель исчезает на улице, оставив после себя желание догнать и вытрясти из него остатки души.

Кстати, о душах…

Я перевожу взгляд на Громову, оглядываю внимательнее стол и саму девушку. Собирательница пьет лавандовый раф из огромной кружки, сбоку на столе шлем, кожаная куртка расстегнута у горла, волосы немного влажные.

Я подхватываю стул за соседним столиком, разворачиваю и сажусь сбоку от Элисте, изучаю ее выражение лица, фигуру, позу. А Громова снова смотрит на меня завороженно так, как будто… Странно смотрит: жмурится, щурится и молчит.

Что же в тебе сломано, девочка?

 - Что он хотел от тебя?

- Шелкопряд, - произносит Громова на выдохе и больше не говорит ни слова, цедит через трубочку свой кофе, изучает мое лицо в ответ. Расслабленно, немного отстраненно. Она не пьяна, но почему-то впечатление производит именно такое.

- Элисте…

- Он хотел мой список, всего лишь, как и ты… - она застывает на миг, скользит взглядом по моим плечам и шее, груди и ногам. Не понимаю, что она старается разглядеть, но я не тороплю. В ее глазах нет похоти или желания, там… странное, непонятное любопытство. Громова снова делает глоток. - Или это не ты? Не тебе нужен был список с самого начала, а Игорю, да?

Я не считаю нужным отвечать. Громовой мой ответ не нужен.

- Мальчишки и их игры, - притворно вздыхает девушка, прикусывая трубочку зубами, улыбаясь. А я вдруг понимаю, осознаю полностью только сейчас, что Элисте Громова, она… От нее прет и тащит, и продирает, до самого нутра и на вылет. Жестко, сильно, резко. От того, что я вижу внутри нее. От острых скул, пухлых губ, от тонкой, хрупкой фигуры, затянутой в черное, от изящных длинных пальцев, грациозной шеи и длинных ног. От немного хищного сейчас выражения лица. Физически продирает.

- Скажи, - тихо, тягуче продолжает Элисте, - ты не обижаешь Федора Борисовича?

Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, о чем она, точнее о ком.

- Можешь спросить у него сама, - я щелкаю пальцами, и на столе рядом с кружкой кофе возникает шарик с туманом.

Эли на миг вздергивает брови, склоняет голову набок, отчего короткие рваные пряди скрывают часть лица, падают на острые скулы. Она всматривается в мои глаза, не спешит прикасаться к сфере с душой внутри.

- И что ты за нее хочешь?

- Услугу.

- Какую?

- Пока не знаю, - пожимаю плечами, скрещивая на груди руки. Элисте закусывает нижнюю губу, не соблазняет намеренно, но… все во мне напрягается от этого жеста, от дерзкого взгляда, от какой-то почти мистической тяги к Эли. Все темное, все запретное поднимается, растекается ядом в венах, адским пламенем в нервах. Я хочу ее. И то, что внутри нее. Просто попробовать, просто почувствовать. С этим очень сложно бороться. Воздух между нами вдруг накаляется, у Громовой меняется взгляд. Становится острее, напряженнее. Собирательница, будто проснулась.

- Зачем такая, как я, понадобилась такому, как ты?

Она чувствует. Чувствует, что все изменилось, что я изменился. Контроль рядом с Громовой сгорает в одно мгновение. От девушки пахнет дождем, осенью и кофе с ликером. Хмелем.

- Я пока не знаю. Не забывай, это ты пришла ко мне, Элисте Громова.

- Это предупреждение?

- Это факт.

- Ага.

- Зачем ты приходишь в «Безнадегу», Элисте? – спрашиваю, зная, что она поймет вопрос.

- За кофе и выпивкой, - девушка все-таки берет сферу с душой в руки, убирает во внутренний карман куртки. Я хмыкаю. - Разве не все за этим сюда приходят?

- Ты знаешь, что нет.

- Каждому свое, - произносит Элисте, останавливает блуждающий до этого взгляд на моем лице и подается ближе. – Я согласна. Любая услуга, кроме списка.

- Любая?

В ее глазах что-то странное. Вспыхивает и исчезает. Эли подается еще ближе, кладет руки мне на плечи, приближает губы к уху.

- Любая.

А потом накрывает мой рот своим.

И у меня внутри, где-то очень глубоко, замыкает какой-то важный рубильник. Fatal error, мать его. Потому что я выдергиваю девчонку из-за стола, поднимаюсь на ноги, вжимая ее в себя, и через миг вдавливаю в стену в собственном кабинете. И мне насрать, что ей двигало, когда она решила меня поцеловать. Даже если хотела просто подразнить. Дразнить такую тварь, как я – непередаваемо дерьмовая идея.

Может, у собирателей фишка такая. Пофиг.

Поцелуй сносит крышу и заводит. И это, мать его, еще страннее, чем все то, что было до него. Ну… хотя бы потому, что мне не пятнадцать и даже не двадцать пять. Я не бросаюсь на все, что движется, насколько бы хорошеньким это что-то ни было. Но с ней сейчас клинит.

Язык Громовой толкается мне в рот, горячий и влажный. Тело, зажатое между мной и стеной, гибкое, тонкое, охренительное. Ее руки на моих плечах натягивают тонкую ткань свитера почти до треска, ворот впивается в шею, в штанах тесно, в мозгах – пусто. Это правда, что мужики думают членом.

Я сминаю губы Громовой, сдергиваю с плеч чертову куртку, оставляя болтаться на локтях, сжимаю сзади шею, чтобы зафиксировать голову, чтобы мне было удобно трахать языком ее рот. Этот порочный, горячий рот.

Между нами искрит и рикошетит. Я не знаю, где сейчас жарче, в аду или в полутемной тишине кабинета.

У Эли вкус чертового рафа и терпкого, пряного глинтвейна. У нее осенний вкус.

Собирательница тяжело и шумно дышит, протяжно, тягуче стонет, прогибает спину, ловит мой язык и губы, не желая уступать. Короткие волоски сзади на ее шее все еще влажные, прохладные, как и руки, и этот контраст – между ее губами, телом и прохладой пальцев и волос – отчего-то заводит только сильнее. Меня давно так не выскребало и не выдирало из себя.