Кроваво-красный (СИ) - "Ulgar Ridt" (читаем книги .TXT) 📗
Спикер поднял перекатившийся под ногой чудом уцелевший флакон "вина летаргии" и безотчетно убрал в карман.
— Без зелья Дангора не обошлось, как я вижу. — Драдас Рендар подошел неслышно, ступая между осколков чужой жизни с неожиданной для него тактичностью. Он встретил Спикера на дороге и коротко, не растрачиваясь на эмоции, сообщил последние вести. И потом, наверное, так же тихо, подобно тени, следовал за ним по коридорам, давая свыкнуться с изменившимся положением вещей.
— Где он сам?
— Пропал до того, как пришли с обыском. — Данмер оглядел черные стены, кривя тонкие губы в неприятной усмешке. — Оставил записку, что зелья украли. Но решил не рисковать...
Весть о бегстве алхимика не вызвала почти никаких эмоций. Все катилось к Дагону уже давно, и от новых убийц не приходилось ждать верности. Расходный материал, набранный на первое время, был не так глуп, чтобы не понять этого, и впоне ожидаемо спасал свою шкуру. Спикер прекрасно понимал Дангора. Босмер был неглуп и единственный из всех новичков без лишних вопросов понял, почему убежище, куда их привели, пустовало. Даже в том, как он брал в руки алхимические колбы и пробирки в лаборатории, было какое-то почти суеверное почтение, выказываемое им прежним хозяевам. И вряд ли он врал, оставляя записку. Давно преступившему закон алхимику не было смысла предавать тех, кто предоставил ему крышу над головой и возможность развивать свой непризнанный талант. Из убежища его изгнало не преступление, а чутье, безошибочно подсказавшее, что его словам не поверят, и он отправится вслед за теми, чье место унаследовал.
И самым отвратительным было то, что к пониманию босмера добавилось и желание последовать его примеру.
— Что с остальными? — Люсьен Лашанс развернулся и шагнул в коридор, ловя в пятне света отблески стеклянного крошева, смешанного с углями. Под ногой рассыпался пеплом искореженный черный свиток, хрустнули керамические черепки.
— Тилмо нашли мертвым на следующий день. — Дредас Рендар ожидаемо не выказал ни капли сожаления. — Я вывел Бригит и Антония, отослал на задания. Терис не появлялась. Впрочем, она и раньше не заглядывала в убежище... Про арест и казнь ничего не слышно. Раньше Легион о таких вещах не молчал.
Каменные стены коридора вытягивались к черному провалу арки в зал, и чернота не прятала в себе ничего кроме следов недавнего погрома. Про книги, обожженные и изодранные, можно забыть. Единственное, на что стоит надеяться, так это на то, что при подсчете количество обгорелых черепов будет равно количеству скелетов, стоявших на страже форта.
— Сейчас тяжелые времена, многие гибнут. — В интонации данмера закралась осторожность, призванная смягчить еще одно давно нерадостное известие, ожидаемое с тех самых пор, как он возник из темноты форта, — Ж`Гаста и Хавилстен мертвы.
Спикер замер, взглядом шаря среди обгорелых обломков мебели и черной трухи книг. Попытался отыскать в себе хоть каплю сожаления, но выжженная Очищением душа породила лишь смутную смесь из предчувствия новых бед и почти кощунственного облегчения. Если там, на границе Сиродиила, именно их смерть дала о себе знать, то есть надежда, что Терис еще жива. Пусть лучше они, чем она. Хаджит последний год избегал его, как чумы, как будто бы страшась, что дурная репутация убежища Чейдинхолла как проказа пристанет и к нему. Он не замолвил и слова за Корнелия. Он не выступил против, когда на совете решали вопрос об Очищении. Правда, он не убивал и Альгу — лишь потому, что в бою против мага был бесполезен. Что до Хавилстена — немой норд, живший отшельником где-то около Брумы, всегда казался далеким и чужим настолько, что даже его имя узнавалось не сразу. Он никогда не занял бы место в Черной Руке. Теперь убежище Брумы унаследует Белезарис Ариус и, может, в скором времени убежище Чейдинхолла перестанет быть худшим.
— Легионеры? — Спикер не оторвал взгляда от груды горелых костей в углу — хорошо знакомых, склеенных после того, как полукровка завела скелета в ловушку. Тогда ей несказанно повезло, и хотелось бы верить, что так же везло и сейчас. Она могла залечь на дно, укрыться в том же «Дурном знамении» у того вора, с которым она была знакома не первый год. Ворье и торговцы скумой — не лучшая компания, но там, около Бравила, сейчас безопаснее.
Затянувшаяся пауза заставила обернуться. Данмер, смотревший прямо, необнадеживающе качнул головой.
— Обоих нашли на дороге. Недалеко от таверны. — Дредас Рендар умолк, предоставляя право самому озвучить очевидный ответ на вопрос и вновь позавидовать Дангору, успевшему сбежать раньше, чем ему предъявили обвинение в предательстве.
****
Над башнями Брумы вились цветные флаги, холодный ветер гулял в закоулках между домов, донося с площади песню, перекрывающую гомон пестрой толпы. Непривычно яркий и шумный северный город праздновал победу над силами Обливиона, вошедшую в историю. Шестнадцать лет назад у стен Брумы полчища даэдра были разбиты, и рухнули Врата, оставив после себя черные зубцы и обломки чудовищных размеров осадной машины. В тавернах шептались, что она, похожая на разорванное пополам насекомое, и по сей день иногда шевелится, словно пытаясь подняться, но таким россказням не было доверия, а некоторые и вовсе могли пригрозить рассказчику обвинением в ереси. Враг был повержен и не имел права оставаться хоть сколько-то живым даже в байках подвыпивших гуляк.
На высоком помосте светловолосый бард, перебирая струны лютни, пел о великом подвиге павших в бою защитников Брумы и клинков, о воплотившем в себе Акатоша Мартине Септиме и Защитнице, «прекрасной и чистой как зимний рассвет».
Песня лгала не меньше, чем рассказы завсегдатаев таверн, а то и больше. Терис не видела, шевелятся ли ночами обломки осадной машины, но видела Защитницу в разрушенном Кватче. Терис вспоминала обожженное лицо уже не юной наемницы, ее ругань и исходивший от нее запах горелой плоти и крови, и знала, что она не появлялась ни на одном празднике. Если верить Манхейму, она едва ли покидает свой дом недалеко от Скинграда, и если и бывает в этих краях, то только в Храме клинков, у могил погибших соратников. И почему-то слова старого вора вызывали большее доверие, чем многочисленные баллады, склонные превращать живых людей в безупречных во всем полубогов.
Высокая фигура в черном, знакомая и изученная до мелочей, мелькнула впереди, своим появлением стирая все сторонние мысли. Песня барда исчезла, потускнели краски, и гомон толпы превратился в шум моря — монотонный, прячущий звук собственных шагов и скрывающий ее приближение к жертве.
Терис следила за ним уже около часа. Ловила его движения, просчитывала шаги, угадывала его путь, сама оставаясь отделенной от него несколькими домами. Идти за ним по следу не позволяло чутье, заставившее свернуть на соседнюю улицу сразу же, как оба они вышли из таверны.
Будь у нее хоть малая часть уверенности в успехе, она отравила бы его так же, как хаджита и норда. Хозяин той забытой аэдра таверны взял ее мыть посуду без лишних расспросов и лишь на второй день работы поинтересовался ее именем а услышав его, как будто бы тут же забыл. Сонный и медлительный, он надолго отлучался с кухни, и подмешать яд в эль посетителей не составляло труда. Они же не обратили внимания на невзрачную трактирную девку, слишком занятые своим разговором. Хаджит долго и красочно расписывал преимущества рукопашного боя, а норд внимательно слушал его, ни разу не перебив ни жестом, ни звуком, и, когда полукровка принесла им полные до краев кружки, поблагодарил ее кивком, даже не взглянув ее сторону. Она дождалась, когда их стаканы опустеют, и невидимкой покинула таверну. Слухи о смерти двух путников на дороги догнали ее уже вечером на постоялом дворе у стен Брумы, и она вместе со всеми пожелала обрести им покой в обители Девятерых.
Когда данмер переступил порог таверны в Бруме, Терис хватило одного взгляда на него, чтобы отказаться от мысли убить его тем же способом. Высокий, с искалеченной рукой и длинным худым лицом, он вызвал бы у нее опасения, даже не знай она, что перед ней убийца из Мораг Тонг. Ледяные глаза, горевшие углями на сером как пепел лице, видели все насквозь, и полукровка благодарила высшие силы за то, что его цепкий пронзительный взгляд ни разу не коснулся ее. Он говорил с трактирщиком недолго и негромко, и она не рискнула повернуть головы в его сторону, чтобы услышать хоть слово. Будь ее воля, она бы не осталась ночевать с ним под одной крышей. Любой притон, служащий пристанищем скуумовым наркоманам и уличным головорезам, в тот вечер казался ей безопаснее, чем таверна «радушие Джерола». О том, чтобы отравить его, не возникало и мыслей. Нездорово обострившееся чутье подсказывало ей, что он, хранимый Мефалой, необъяснимым образом распознает любой яд и даже не прикоснется к отравленному питью или еде. И также безошибочно узнает ее среди других постояльцев, и его искалеченная рука нисколько не помешает убить ее на месте.
