Универ Вредной магии (СИ) - Шин Миара (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
В стволе дерева стало как-то очень напряженно тихо, потом открылась дверь, показались ноги в красных сафьяновых сапожках.
— Фу, срамота, — высказались не ноги. — Чай, только на метлу села?
— Ага, — отозвалась я, прилагая титанические усилия, чтобы не свалиться.
— Ну, стало быть, залетай, Григорьева, — смилостивился домовой.
— Станислава я, — выдохнула, когда метла осторожно влетела.
— Стаська, стало быть, — решил домовой. — А я Никодим. Водки будешь?
Тут я попросту разжала пальцы и бухнулась на пол. Благо, падать было невысоко. И уже там, лежа на теплом древесном полу и разглядывая аккуратное жилище, выдохнула:
— Буду. Чай малиновый. Есть?
— Есть, как не быть, — усмехнулся домовой.
У домового мне очень-очень понравилось. Три круглых окошка давали много света, сам дом очень теплый, атмосфера дружелюбная, столик светлого дерева, а на столе книга… из серии про "как", в смысле, эта была "Как приструнить чертей".
— Да давить их, гадов, надо! — в сердцах выдохнула я.
И с этого момента между мной и старшим домовым установилось абсолютное взаимопонимание.
Спустя час, три чашки чая для меня и пять стаканов водки для него, дядь Никодим учил меня жизни:
— С подарками ходить начнут — гони!
Я понятливо кивнула, да что там — кивнула — я записывала! Для чего мы выдернули из книги несколько листов, а домовой мне от щедрот душевных цельный огрызок карандаша выдал.
— Угрожать станут — не слухай, — продолжал дядь Никодим. — Ты вот что обмозгуй, Стасенька: на территории университета меж студентами драки да побоища ни-ни. Записувай.
"Драки ни-ни", — послушно записала я.
— А вот коли порядки наведут, тады и подписувай… на денек, стало быть.
"На денек можно", — торопливо записала, и мы с домовым похихикали подленько и гаденько очень.
Ибо чертей ждали суровые времена.
— И сколько так чертей мурыжить можно? — поинтересовалась я.
— Неограниченное количество предписаний, — обрадовал меня дядь Никодим.
Мы, стало быть, собирались вновь подленько похихикать, но тут в дом постучали. Не в двери там, не в окно, а в дом. Отчего дом весь задрожал.
— Входи уж, — отозвался домовой.
И в комнату вползла голова нечта: огромная, темная, двенадцать глаз мигнули красным, — и нечто вопросило:
— Договор?!
— Нема договора, — хихикнул дядь Никодим.
— Черти! — взревело вновь чудище.
— Действуй согласно инструкции, — весело посоветовал домовой.
— Понял, — еще один рык.
И чудище убралось из домика.
— Ну, за успех! — провозгласил домовой.
Мы чокнулись — я чашкой с чаем, он кружкой с самогоном — и выпили.
— А что, дядь Никодим, давно ли вы в УВМ служите? — спросила я. Домовой ухнул, закусил огурчиком соленым, после подпер щеку кулаком — взгляд его затуманился — и начался рассказ:
— О ту пору, как молод был, жил я в деревеньке Утятино — домик мне выделили знатный, ведьминский — и, стало быть, зажили мы с Ульяной Никиморовной душа в душу. Она на ночь на облет владений своих, я ей и приберу, и с котом Борькой дров натаскаю, и тесто замешу, и пирогов напеку румяных. А она вернется, раскрасневшаяся с мороза, румяная, что яблочко наливное, улыбнется белозубо, да и впорхнет в избушку-то, а у нас уж и пироги, и самовар. И сидим до рассвета, чаи распиваем, о жизни да о делах разговоры всякия…
Он вдруг умолк. А я жадно спросила:
— Дальше? Дальше-то что было, а?
— Дальше, — дядь Никодим тяжело вздохнул. — А дальше, Стаська, случилось горе-горюшко: заехал в деревеньку нашу боевой маг.
— Ой, — вскрикнула я.
— То-то и оно, что "ой", — домовой сник. — Закружилось у них, завертелось, не вернулась под утро моя Ульяна, токмо к закату пришла… Глазки-то шальные, на щеках румянец, да не с морозу, коса расплетенная, губы — губы-то пунцовые, и улыбка така, что не сходит. И, стало быть, заговоришь с ней, а она сидит, в одну точку глядит, словно в неведомое, да улыбается.
— И… и… и, что? — спросила отчего-то шепотом.
— А чего уж тут рассказывать — и ничего, — в сердцах ответил Никодим. — День ходила счастливая, второй, да пятый, а опосля маг-то тот с нечистью болотной разобрался, ведьму-то поцеловал, по заду шлепнул, сказал "бывай, красавица", да и был таков.
— Ох, ты ж, черт!
А что тут еще скажешь? Черти, они гнусные, прям как эта ситуация.
— Ой, и тосковала она, ох, и плакала, чуть волосы на себе не рвала. Исхудала вся, одни глаза-то и остались, уж как не выплакала, я и не ведаю.
Мы помолчали, после я спросила:
— А потом? Потом что было-то?
— Потом… — лицо домового стало вдруг жестким, — ушла она, Стасенька. Точнее будет — улетела. По ночи, не прощаясь.
— Куда улетела?
— Дак, к нему в столицу, — дядь Никодим плеснул себе еще. — Это я все потом узнал от знакомого домового. Прилетела она к этому, чтоб его черти порвали, любовь она, Стась, гордости-то лишает. Да только зря летела: у него таких ведьм две штуки — покорные, красивые, а уж что гордость давно забыли, про то и речи нет.
— И он ее… выгнал? — я уже исключительно шептала.
— Лучше бы выгнал тогда, — тоже шепотом ответил домовой. — С ним она жила, полюбовницей-то.
Недоверчиво гляжу на домового. То есть, не то чтобы словам не верю, нет, домовые народ честный, просто как понять "с ним жила", коли там еще две ведьмы имелись.
— Д-долго жила? — спросила осторожно.
— С год где-то, — произнес дядь Никодим, — а мы с Борей ждали и ждали-то, что вернется, одумается, что проснется гордость-то четвертой полюбовницей у энтого, с кровью демонов, жить.
И тут я как заору:
— Чего?!
Домовой как раз себе самогона еще наливал, а от моего вопля едва не расплескал все. Взглянул укоризненно, рукавом стол вытер и хмуро спросил:
— Чего орешь?
Ну, я раскрывать-то карты не стала, просто уточнила:
— Речь-то случаем не о лорде Тиаранге-то?
И замерла, ответ ожидаючи.
— О нем, будь он трижды проклят, о нем, изверге.
Слов нет, одна ругань позорная. Правда и вопросик:
— Дадь Никодим, вы сказали, что две ведьмы у него было, а потом говорите, что четвертой полюбовницей стала. А что, и третья была?
— Была, магиня какая-то, вродь, даже адептка из этой ихней АБМ, тож с ними в одном доме жила. Дом-то большой, комнат много, вот он и поделил дом на две половины, стало быть, на одной эти живут, между собой не ссорятся, а на вторую половину им ходу нет, он сам коли хочет — приходит, а коли нет — так и кукуют они в одиночестве.
— Э-э-э, — все еще слов нет, — а что он, ко всем?
— Нет, Стаська, не ко всем, а к кому пожелает, к той и придет.
Дадь Никодим выпил залпом и продолжил:
— К моей-то ходить совсем перестал. Месяц она ждала, второй, третий, да и, собрав вещи, ушла поутру, только…
— Только что?
Махом выпив все из кружки, домовой ударил ею о стол и в сердцах ответил:
— Вот только не отпускал он ее!
И только я собиралась дослушать жутко слезливую историю, как в домик снова постучали. Не в пример сильнее: бутылка едва со стола не свалилась, а после раздался рык:
— Никодим, ты что творишь?
Домовой охнул и прошептал:
— Ох, Владлен Азаэрович!
И полез под стол.
— А кто это? — тоже шепотом спросила я.
— Д-декан, — заикаясь, ответил домовой, — ч-ч-чертового факультета… Меня нет!
Следующий удар заставил покоситься картины на стенах и жалобно заскрипеть шкаф.
— Никодим! — рявкнул взбешенный черт.
— Нет меня, нет, — настолько тихим шепотом, чтоб никто не услышал, выдал домовой.
И тут одна из картин со стены грохнулась и стекло защитное взяло и разбилось.
— Охохонюшки, — жалобно простонал владелец дома.
— Никодим, разнесу к демонам всю твою хибару! — заорал черт.
И у меня сдали нервы. А когда у меня сдают нервы, чертям лучше на глаза мне не показываться!
