В плену отражения (СИ) - Рябинина Татьяна (книга жизни .TXT) 📗
И все же это объяснение полностью меня не удовлетворяло.
К середине февраля я наконец перестала притворяться, что жду появления Мартина только в качестве теоретического средства передвижения.
Света, ты рехнулась, да?
Ну а как тогда объяснить это смутное томление, которое охватывало меня, когда я думала о том, что до первого марта осталось совсем немного времени? С чем еще это могло быть связано, если не с ним самим?
Я вспоминала о Тони — и это была грусть и боль. Увижу ли я его снова? Сколько мы были вместе — в общей сложности и девяти месяцев не набежало. Слишком мало… И эти мои мысли о Мартине — я чувствовала себя так, словно уже изменила мужу.
Наконец этот день настал. Мрачным холодным утром Маргарет шла по галерее. Когда ей встретился довольный Калпепер, я мысленно хмыкнула: «Коты прилетели!». А ведь если б Маргарет сделала другой выбор, вполне возможно, именно она стала бы пятой женой Генриха. И назначала бы свидания в своем туалете Мартину Кнауфу. Ну, и, соответственно, окончила бы свои дни так же — на плахе. И мы с Тони не появились бы на свет.
Final countdown[3]. Кэтрин позировала Гольбейну, нетерпеливо ерзая в кресле: то ли от переполнявших ее эмоций, то ли после ночных радостей было больно сидеть. Фрейлины чинно скучали над рукоделием и жались к камину — от окон тянуло холодом. Только Джейн Болейн довольно улыбалась, вышивая в углу. Маргарет в тот момент почувствовала странное смятение, ей стало трудно дышать — Мартин уже шел по коридору. Но со мной-то что происходило? Почему у меня темнело в глазах от волнения?
Маргарет встала, направилась к двери, игнорируя молчаливый вопрос Джейн. Вышла в коридор — и столкнулась с ним. Их глаза встретились. Маргарет прошептала: «Джон…» и сползла по стене. Мне не было никакого дела до Джона и до сходства с ним Мартина, но словно захлестнуло горячей волной. Маргарет отключилась, и я вместе с ней погрузилась во тьму.
Пробормотав невнятное немецкое ругательство, Мартин осторожно похлопал ее по щеке. Потом еще раз, уже сильнее. Рука скользнула по ее шее, пару секунд помедлила на груди.
— Эй, кто-нибудь! — крикнул он, но ответа не дождался.
Возможно, он хотел пойти за помощью, но тут Маргарет пришла в себя. Мартин помог ей подняться и повел по коридору к ее комнате. От руки, которой он поддерживал Маргарет, разливалось жгучее тепло. Это было мое ощущение — не ее, потому что шло не от тела, а от мыслей.
Она шла по коридору, не глядя на Мартина. Но это было и не обязательно. Он был таким же, как и прежде. Поношенное немецкое платье серо-коричневых оттенков с множеством разрезов, черный плоский берет с тусклой пряжкой, башмаки «коровья морда»[4], сума на поясе. Прямые волосы, подстриженные не модной уже прической «кольбе» с короткой челкой, закрывали шею. На портрете, который я нашла в интернете, у тридцатипятилетнего Бернхарда была довольно длинная борода, но в молодости он брился гладко. Сочетанием светлых волос и карих глаз, не слишком изящными чертами лица: крупным носом, тяжелым подбородком, широкими скулами — Мартин действительно напоминал Джона Брэкстона. Но по сравнению с жизнерадостным двадцатилетним юношей он выглядел изрядно побитым жизнью (и пороками?) мужиком.
Мартин вызывал у меня антипатию с… в общем, с того самого момента, когда эта встреча произошла впервые. Мало того, что мне никогда не нравился такой типаж, он и сам по себе был довольно неприятным. Была в нем какая-то холодная наглость, но не трусливая, как у Калпепера, а идущая от ощущения вседозволенности. Он сколько угодно мог прикидываться бедным ремесленником, но было очевидно: это всего лишь маскарадный костюм.
Мартин производил впечатление человека, который привык брать свое, добиваться желаемого любой ценой, перешагивать любые преграды и отбрасывать без сожаления ставшее ненужным. То, что он смиренно мыл кисти для Гольбейна, было всего лишь прихотью, игрой, которую можно закончить в любой момент.
Я не раз задумывалась о том, действительно ли Мартин любил Маргарет, хотел вернуться, жениться на ней? В той книге, которую я нашла в интернете, было написано: ходили слухи, будто в Англии он был влюблен в некую придворную даму, но не смог на ней жениться, поскольку она умерла. Имелась ли в виду Маргарет? К тому же этот слух мог запустить и сам Мартин в качестве отмазки от женитьбы: отстаньте от меня, я скорблю по своей вечной любви. Ведь летописи Баден-Дурлаха о супруге маркграфа Бернхарда IV не упоминали. Хотя нет, у наследника такой номер не прошел бы, у его холостого статуса должно быть другое объяснение.
И вот Маргарет шла по коридору рядом с ним, а я при этом волновалась, как девочка на первом свидании. Все это уже было со мной. Недавно. В реальной жизни. Не в прошлом — в настоящем.
Промелькнуло в памяти: Стэмфорд, ясный теплый вечер, мы с Тони идем по узким улицам, иногда задевая друг друга руками, и каждое такое прикосновение — как разряд тока. Короткие взгляды, которые мы бросаем друг на друга, тут же отводя глаза. Беспричинные улыбки…
Прости меня, Тони, прости, но я ничего не могу с собой поделать! Кажется, я влюблена в него по уши — хотя он мне совершенно не нравится! Как объяснить это: я люблю тебя — но влюблена в него? Откуда эта внезапная страсть к человеку, который до сих пор не вызывал у меня ничего, кроме неприязни? И что мне теперь делать?
Впрочем, сделать я ничего и не могла. Маргарет все уже сделала когда-то. Но как мне справиться с этим ненужным, непонятным и неприятным чувством? Теперь было ясно, что же происходило со мной в эти два месяца. Я действительно ждала Мартина. Скрывала это от себя — и ждала.
В своей комнате Маргарет весь день бесилась и лила слезы, потому что Мартин напомнил ей о Джоне. Это был тот редкий случай, когда ее слова или действия позволяли мне выплеснуть наружу свои собственные эмоции.
Вечером Мартин пришел к ней. Маргарет говорила с ним сухим, раздраженным тоном, а я… Если б я могла хоть что-то сказать или сделать сама! Кто знает, может быть, бросилась бы ему на шею с дурным воплем: «Ваня, я ваша навеки!». Конечно, я знала, что и так будет все, но ждать три с лишним месяца… Я и так слишком много ждала в последнее время.
День за днем, день за днем… Мартин, судя по тому, что я о нем уже знала, да и по его поведению, был опытным мастером съема. Сообразив, что произвел впечатление, пусть даже не сам по себе, а навевая некое воспоминание, он забросил удочку. Пришел тайно, рискуя своей и ее репутацией, выказал интерес и сочувствие, сообщил о себе нечто загадочное и удалился, прервав разговор на полуслове. А потом сделал вид, что этого самого ночного разговора не было. Вообще ничего не было.
Какую девушку это не зацепит, хотя бы краешком? Когда Мартин понял, что рыбка на крючке, он стал, как называют это современные пикаперы[5] и психологи, пинговать: напоминать о себе. Все эти якобы случайные встречи в коридорах и переходах дворца, вежливые поклоны с непроницаемым лицом, мимолетные взгляды… И когда Маргарет спросила Гольбейна о его ученике, художник — я нисколько в этом не сомневалась — доставил вопрос по назначению: да ты парень не промах, леди интересовалась тобою. А тут еще новость об очередном престарелом женихе…
Gotcha[6]!
Все это я видела и прекрасно понимала. И все это было мне безразлично. Любовь, как говорится, зла, а козлы этим пользуются. Только это не было любовью ни разу. Если кратко, меня тянуло к нему, как магнитом. Словно я вдруг разглядела то, чего раньше никогда не видела. Но ведь не было же в нем ничего, что было бы мне незнакомо. Или… было?
Мартин писал миниатюру, которая должна была отправиться в Лиссабон. Маргарет сидела перед ним с грустным видом — я помнила ее страх перед грядущим замужеством и тайную надежду на то, что жениху не понравится портрет. Ее чувства уже пошли в рост, робко пробиваясь, словно подснежник сквозь сугроб. А я во время сеансов думала о том, что из всех мужчин, с которыми Маргарет имела дело, сэр Грегори был самым достойным. Неизвестно, как сложилось бы у нее с Джоном, но пожилой дипломат наверняка стал бы ей верным другом и заботливым мужем. Если бы только она не бросилась с головой в любовный омут. Да, он был бы для нее наилучшим вариантом. Для нее — но не для меня.
