Злато в крови (СИ) - Мудрая Татьяна (читать книги онлайн без .TXT) 📗
Я запомнил сентенцию нашей общей коллеги по сходному поводу:
— Не стоит слишком радоваться истреблению зла. Оно занимает в мире постоянную экологическую нишу; если ниша опустеет, ее тотчас же займет иное зло. И неизвестно, которое будет хуже.
Ну, а на третий день — как отрезало. Вмешательство в ее внутренние дела, видите ли. Я деликатно намекнул, что естественное орудие Селины не так уж удобно… для самостоятельных действий.
— Мальчик, чтобы вскрыть свою шейную вену, человеку нужна половинка безопасной бритвы, минута времени и малая толика храбрости. Ни один тонтон-макут не успеет вмешаться, — заявила она. — А тут чужая.
Еще одно обстоятельство, которое меня смутило, если не возмутило. Когда я после первого похода пожаловался ей, что в новоявленной Пальмире почти не стало достойной охоты, Селина отбрила:
— Не понимаю, почему для вас так мало пищи. Что нравственный уровень человечества повысился — допустим как гипотезу. Вместо отважных негодяев землю населили трусоватые ничтожества, которые убивают по преимуществу своим языком или руками посторонних. Семь с лишним миллиардов смертных законно топчут землю: если распылить их над тайгой, пармой и сельвой, то в буквальном смысле нам всем дышать будет нечем. Не удержатся и истребят всё, что растет, бегает и шевелится, ибо на первом месте у них свое бренное существование, а остальное — вовсе без порядкового номера. Жалеть природу они научились, а вот общаться на равных — никак нет. Не наше поле и не наше дело? Снова допустим, что так и есть.
Но сколько людей обречено на муки из-за воспрещения эвтаназии? Нам говорят, Бог их испытывает. Нам внушают, что Он знает время каждого. Но что, если в этом Он полагается на нас в той же мере, как и в делах безусловного, чистого милосердия? А если прокламация великой ценности каждой отдельной жизни означает, по логике «Дао Дэ Цзин», что ныне эта жизнь не стоит и ломаного гроша? Что, если объявляют ее святыней те, кто в душе хочет умереть, но боится прям до усрачки? И какое множество людей попросту упускает свой звездный час, тот день, который, как говорят индейцы, хорош для смерти?
Годами позже, когда мы трое были, кажется, в Испании, я, каюсь, подшутил над ней, и скверно: сказался мой ядовитый нрав. Вслух засомневался, что Селина по нежности своего характера обходится без помощи каких-то анонимов, может быть, из младших вампиров, которым она покровительствует.
— По нежности характера, — повторила она неторопливо. Ее лицо застыло в странной гримасе: будто Горгона Медуза увидела себя саму в зеркале и надела на себя маску из того, что перед нею предстало. Потом Селина взяла меня за рукав и потащила в свой малый кабинет — комнатку в доме моего Мастера, где она держала свое небогатое имущество, ожидая переезда в Дом:
— Вот, смотри, это редкий клинок мастера-ковача Даррана, особый заказ, практически точная имитация катаны. Таких и было всего-то два. Японцы испытывали остроту лезвия, связывая вместе двух пленников. Катана должна была перерубить обоих по талии с одного взмаха.
— Ты устраивала и такое? — в тот момент я готов был поверить.
— Не я и не с этим. Вот, гляди еще.
Она бросила «японский» меч в общий ларь и достала оттуда новый экземпляр: недлинную, круто изогнутую саблю.
— Это вот карха, любимое оружие конных степняков, что служили под моим началом. Покороче ятагана, подлиннее серпа. Заточка прямая и обратная. Для этого народа особый шик — располовинить врага от правого плеча к левому бедру. Будто донским казакам былых времен. Тренировки им требовались, однако. На пленных. Я запретила. Но в бою, знаешь… Когда позарез надо прорваться…Тут уж не ты думаешь, а твое оружие. Когда над тобой чужая сталь, одно спасение — провести карху изгибом внутрь за его шею и сдернуть чужую голову с плеч. И смотреть еще, чтобы тебя ею в лоб не контузило.
Селина помолчала. Я лихорадочно пытался сообразить, когда кавалерия последний раз участвовала в войнах. Получалось, что во время второй мировой: поляки, Коссиор… Концы никак не сходились с концами.
— А пробьешься через кордон, возьмешь пленных — обменять на своих, допросить. В самом деле разговоришься. И милейшие люди оказываются! С одним ты рядом на свадьбе сидела — там свадьбы играются месяц, все горы успевают перебывать. Другой тебе в детстве коника из соломы плел. Третий и вообще четвероюродный брат младшей жены твоего деревенского старосты: такая родня считается у нас очень близкой.
Селина положила и этот клинок обратно, прикрыла тканью:
— Джакши-ло. Чего хотел — то и получишь. Пойдешь со мной, для сегодняшнего дела мне понадобится прикрытие.
Мы облачились в темно-серые брюки и просторные куртки, черные приталенные рубашки до колен, шелковый батист которых был украшен спереди рядом мелких золотых пуговок, и в узконосые черные туфли. Еще я получил круглую восьмигранную шапочку, туго прилегающую к голове, а Селина прикрылась серым шелковым платком на какой-то плотной основе, так что он стоял на скрепленных узлом волосах коробом.
Затем мы взлетели в ночное небо, ориентируясь по незнакомым огням. До сих пор не знаю, где мы побывали, но бар, перед которым мы приземлились, назывался «Эль-Парсо» или «Эль Фарсо». Селина поприветствовала одинокого бармена словами:
— Это мой младший брат, я нахожусь под его опекой.
— Что угодно в моем ничтожном кабаке красивой ханум и ее такому же красивому брату? — спросил бармен. — Мы не нарушаем законов, но запретно не пить, а напиваться допьяна. К тому же хаджи Омар-Палаточник заповедал нам…
— Кофе обоим, — перебила она его словоблудие. — В джезве, поставленной на белый речной песок. С корицей, мускатным орехом и кардамоном. Да чтоб ложечка в нем стоймя стояла!
Хозяин указал нам столик в самом углу: меня поместили в глубине, Селину на виду. Кофе прибыл незамедлительно — турка и две крошечных пиалы: я понял так, что здесь он прилагался здесь к коньяку или чему-либо еще более крепкому. Но насладиться его запахом мы не успели. Появился несомненный ОН.
Лет шестидесяти от силы, стройный и породистый, как борзая. Элегантен — куда там джентльмену из Таламаски. Серые волосы, серые глаза, бледный чувственный рот. И от него буквально разило, смердело отборным злом тускло-рыжего цвета.
Хозяин обернулся к нему в легкой панике. Селина легонько кашлянула, заставив нового гостя посмотреть на себя. Сдвинула платок на затылок.
— О-о, моя леди Тэйн, — в его английском присутствовал легкий акцент. — Не зря мне сообщили… не будем уточнять имен. И раскрасавица, как и прежде. И кофе пьем, как до болезни. Пригласишь к себе?
Он уселся рядом, не спрашиваясь.
— Нет, какой сюрприз и какая радость, Мы все полагали, что ты умерла.
— Представьте себе, мой Ронни Ди Аль Динери, — и я тоже. Как говорится, тепло.
— Или эмигрировала.
— Еще теплее. Как вы можете заметить, мы трое не в усадьбе Ано-А сидим за праздничным обедом. Кстати, вы там как, хапнули мамино жалованное достояние или еще нет?
Он промолчал с двусмысленной усмешкой.
— Что же не представишь меня своему юному кавалеру? — спросил он чуть погодя. — Только не надо выдумывать несуществующие родственные отношения.
— Не будем, — кивнула она.
— Для охранника слаб.
— Холодно.
— Для любовника слишком молод.
— Еще холоднее, — тихо рассмеялась она.
— И так беден, что порядочного вина не может предложить, Тут есть «Руйо Сангре» двадцатилетней выдержки. Хочешь из моих рук выпить на дальнюю дорожку?
— Спасибо от всей моей души, не откажусь. Но попозже, — рассмеялась Селина. Вид у нее был дружелюбный на редкость.
— Попозже может не выйти.
Всё это время Селина успокоительно перебирала под столом мои пальцы. Как это Ронни Ди не видит, кто перед ним, не чувствует сияния, не ощущает ледяного холода нашей кожи, — думал я. И отчего я, напротив, всей этой кожей чую опасность, такую, какой никогда не подвергался во время моих одиноких охот?
— Как скажешь, начальник. А скажешь ты, я думаю, что половина твоих парней уже здесь.
