После (СИ) - Шнайдер Анна (книги онлайн полностью .txt) 📗
Она помнила, как Арен несколько раз просил ее принять помощь психотерапевта, помнила и то, как обижалась на это, но сейчас не могла сообразить, почему обижалась. Да и обида ли это была? Скорее, гнев. Виктория сердилась на мужа за подобные предложения.
— Я не сумасшедшая! — Кажется, именно так она тогда сказала.
— Я не считаю тебя сумасшедшей, — ответил Арен терпеливо. — Но ты из-за чего-то сильно нервничаешь, Вик. Тебе нужна помощь.
— Не нужна!
Эта его терпеливость… она раздражала сильнее всего, ведь настолько терпеливым можно быть только к тому, кто тебе безразличен. Вот и Аарон, когда Виктория однажды, где-то через месяц после свадьбы, восхитилась, сколько у мужа терпения, фыркнул: «Это не терпение, а равнодушие».
Эти слова проникли в нее, словно яд в кровь. И Виктория, присматриваясь к Арену, начала замечать то, на что не обращала внимания раньше.
Он всегда слушал ее, но будто бы не слышал. Легко решал ее проблемы, просто-напросто отметая их двумя-тремя фразами и не углубляясь ни во что. Если Виктория хотела лишь пожаловаться, Арен сразу пытался найти выход из ситуации, не понимая, что ей нужно не это, а немного его сочувствия.
«Ты что, — смеялся Аарон, — мой брат не любит слезы, сопли и жалобы, к нему бесполезно приходить с этим. Хочешь пожаловаться — иди к кому-нибудь другому, но только не к Арену. Он на жалость не способен. Да он даже в детстве ни разу не плакал, камень, а не человек!»
Виктория вздохнула и сжала чашку. Какой же она была глупой тогда, верила Аарону, каждому его слову… Верила просто потому что он был дружелюбен, улыбался, шутил, сочувствовал. И ведь даже упрекнуть его ни в чем нельзя: он не лгал ей, рассуждая о характере Арена. Лишь подавал все так, как это было выгодно ему. А она верила — словно он купил ее веру своими улыбками.
Во рту стало горько, и Виктория поставила чашку на стол. Ну почему, почему она не сообразила это гораздо раньше? Почему не рассказала Арену, не поговорила с ним? Хотя… о чем она могла ему рассказать? Аарон общался с ней очень осторожно, и только теперь Виктории стало ясно, что он виртуозно дурил ей голову, при этом абсолютно не используя ложь. Если только самую капельку…
Дверь открылась, и в комнату вошел психотерапевт, с которым Виктория общалась накануне. Это был молодой нетитулованный маг одного возраста с ее мужем, довольно-таки симпатичный, со светлыми волосами, правильными чертами лица и мягкой вежливой улыбкой. Вчера она поначалу смущалась его — Виктория вообще не привыкла к откровенностям, тем более с незнакомыми мужчинами, а вопросы, которые задавал Силван Нест, были очень личными, — но постепенно это ощущение уходило. Возможно, дело было в том, что ей действительно становилось легче, когда она обсуждала свои тревоги, и вместе со страхами уходило и смущение. Тем более, что она ни разу не заметила, чтобы Силван осуждал ее — ни словом, ни взглядом. Даже наоборот — он со своей мягкой улыбкой создавал ощущение надежной подушки, в которую можно поплакать, и которая не будет за это на тебя ругаться и никому ничего не скажет. Ну или почти никому.
Именно тот факт, что Нест решил поговорить с ней о своих отчетах Арену, оказался для Виктории решающим в пользу симпатий к этому психотерапевту. Ведь мог бы и промолчать, понимая, что она и так все знает. Но накануне, перед тем, как отпустить ее во дворец, Силван сказал, глядя на нее серьезными серыми глазами:
— Ваше величество, обычно я могу гарантировать, что никто, кроме меня и пациента, не узнает ничего из содержания наших бесед. Но сейчас особенный случай, я думаю, вы это понимаете.
Виктория кивнула, вновь немного смущаясь. Да, знать, что Арену обо всем доложат — да он при желании и прослушать может через браслет, — было не слишком приятно. Иногда это мешало расслабиться.
— Но я могу гарантировать вам другое. — Голос врача из мягкого вдруг стал твердым и внушительным, напомнив Виктории голос Арена. — Да, я обязан отчитываться императору, но отчитываться можно по-разному. Я не стану говорить ничего лишнего. И постараюсь сделать так, чтобы его величество вошел в ваше положение. Чтобы он вас понял. Это не пойдет во вред вашим отношениям — только на пользу.
— Не беспокойтесь, айл Нест, — произнесла Виктория, вздохнув. — Я восемь лет живу с эмпатом, который читает меня, как открытую книгу.
— Эмпаты не могут читать людей, как книги, — возразил психотерапевт, вновь мягко улыбнувшись. — Кроме того, если бы это было так, вам бы не понадобилась моя помощь.
— Да… вы правы.
Виктории понравилось то, что Силван решил уточнить с ней этот момент. После этого разговора у нее создалось впечатление, что он придерживается в первую очередь ее интересов, а потом уже выполняет приказ императора. Наверное, так и должно быть у врачей, вот только она давно не верила, что может быть кому-то интересна.
Нест, пройдя в салон, поздоровался с Викторией, поклонившись, и сел на диван в метре от нее. С любопытством оглядел накрытый служанками стол, доставая из сумки через плечо блокнот и ручку, и сказал:
— Вчера мы с вами уже кое-что выяснили, и я хотел бы узнать, как вы чувствуете себя сегодня, ваше величество.
— Глупо, — ответила Виктория, не задумавшись. Силван еще в госпитале объяснил ей, что так и надо отвечать — честно и не задумываясь.
— Отчего же глупо?
— Оттого, что я слушала не того, кого нужно было слушать, — вздохнула она. — И вместо того, чтобы обсудить с мужем свое беспокойство, я обсуждала все с другим человеком, и слушала его.
— Расскажите мне, что вас беспокоило, ваше величество. Что вы обсуждали с другим человеком?
Стало неловко. Рассказывать вчера о страхе потерять дочь было как-то проще, хоть и очень больно.
— Меня беспокоил тот факт, что муж меня не любит.
Если врач и удивился, то виду не подал, сохранив нейтрально-вежливое лицо.
— Почему вы так решили?
— Это очевидно.
— И все же, ваше величество. Необходимо, чтобы вы сказали это. Почему вы решили, будто вас не любит муж?
— Потому что он всегда относился ко мне, как к вещи. Он женился на мне не по любви, а только по необходимости — император должен быть женат. Выбрал, как породистую кобылу. А потом… Что бы я ни делала — он всегда оставался равнодушным, спокойным и терпеливым. Ни разу я не замечала в нем вспышки чувств, только расчет.
— А что вы делали, ваше величество?
Виктория не сразу поняла вопрос.
— Вы о чем?
— Вы сказали — «что бы я ни делала». Что вы делали? Тогда, когда этот вопрос начал вас беспокоить, что вы стали делать?
Она почувствовала, как горят щеки — словно их кто-то вдруг начал усиленно тереть чем-то колючим. Неловко… как о таком рассказывать? Еще и мужчине!
— Ваше величество, — произнес он мягко, — я врач. Вы можете рассказать мне все. Я не намерен осуждать вас, я хочу вам помочь.
— Я… — Виктория закусила губу, помялась в нерешительности, но в конце концов продолжила, тяжело вздохнув: — Я очень хотела вызвать в Арене… в муже чувства. Хотела, чтобы он показал, что все же небезразличен, что любит… хотя бы немного. Сначала я решила… прийти к нему в кабинет, когда он работал. Я попыталась его… соблазнить. Но Арен только посмеялся, сказал, что для таких вещей существуют ночи, а если он сейчас отвлечется, то на совещании станет клевать носом. Он… никогда не хотел меня так же сильно, как я его.
Лицо врача оставалось таким же беспристрастным, и от этого, как ни странно, Виктории было чуть легче откровенничать.
— Потом я начала капризничать. Смотрела его реакцию, пыталась вывести из себя, но Арен всегда был совершенно спокоен. И я тогда подумала… что у него, как у моего отца, наверное, есть любовница. У отца их было много — и пока мать была жива, и после ее смерти тоже, и не одна, а сразу несколько. Я начала следить за Ареном, пытаясь найти доказательства…
Виктория чувствовала себя прорванной плотиной — так ей вдруг захотелось все-все рассказать. И о своей безумной ревности, и о недоумении мужа — даже здесь он остался равнодушен! — и о постоянном раздражении, с которым почему-то не получалось бороться, и об отравленной горничной, и об истериках, которые становились еще более яростными во время беременности.
