Кровь и туман (СИ) - Усович Анастасия "nastiel" (читать книги полные .txt, .fb2) 📗
— А ты что?
— Послала его куда подальше.
Тишина. Лена и Полина переглядываются. Затем обе снова смотрят на меня. Я окончательно высвобождаюсь из объятий Шиго и встаю перед своими лучшими подругами, сложив руки на груди и ожидая, что же они скажут.
— Это хорошо, ведь да? — осторожно, неуверенно уточняет Лена. — Я киваю. — Тогда я очень тобой горжусь, — заключает она, улыбаясь.
Полина, стоящая ближе, треплет меня по плечу.
— Мы все гордимся, — говорит.
Что-то позабыла я. Глубоко заблуждалась.
У меня есть семья. Я сама её выбрала.
А она, в свою очередь, приняла меня такой, какая я есть.
Шиго держит меня за руку, переплетая пальцы. Её кожа очень горячая, но мне всё равно холодно, потому что я забыла в штабе куртку и стою в одной толстовке. Смотрю на Шиго, пока она наблюдает за приготовлениями Марса и других ребят. В её алых глазах отражаются редкие вспышки зажигалок и лампочки уличных фонарей, и это самое красивое зрелище в моей жизни.
Привстаю на носочки, тянусь и целую Шиго в скулу. Она поворачивается, позволяя мне украсть поцелуй и с губ.
— Пожалуйста, — говорю я. — Больше никогда не позволяй мне себя бросить.
Можно было бы добавить, что она, пожалуй, единственное хорошее, что мне светит в жизни, но это, кажется, и так очевидно. Один раз я уже сказала, что люблю её, но хватит ли у меня смелости это повторить — не знаю.
Надеюсь, Шиго умеет читать между строк.
— Ты найдёшь меня всё равно, — произносит Шиго, отводя взгляд. — Как и всегда.
О, да. Чертовски верное замечание.
— Сейчас та-а-ак рванёт! — восторженно восклицает Рэм, устанавливая в снегу очередной фейерверк.
Он ни чуть не изменился. Всё такой же бескорыстно добрый, сияющий своей белозубой улыбкой умный увалень. Между ним и Лизой даже без участия Славы что-то закручивается. Иначе зачем она сейчас пришла, если могла не принимать приглашение? Иначе зачем помогает Рэму, подавая фейерверки из коробки, если бы могла стоять в стороне, как и все остальные?
Ближе всех от нас с Шиго топчутся Слава с Беном. Или Бен со Славой, я их уже не понимаю. Ну, кроме одного: Бен влюблён. Хоть он доверил мне этот свой маленький секрет, его самого с потрохами выдают его глаза, его движения и эти скованные, смущённые улыбки.
Я искренне рада за Бена, и нет никаких «но с другой стороны», потому что мой старый товарищ уже знает, как больно лечить разбитое сердце, и не позволит себе обжечься на этом дважды.
— Поджигай!
Щелчки зажигалок. Хруст снега, когда парни отбегают прочь.
Хлопки. Много, и такие громкие, что в ушах звенит. Слава вздрагивает, но когда глядит на яркие переливы в небе, на её губах расцветает улыбка.
Первый месяц обучения, если не первая неделя: как отличить звук фейерверка от выстрела? Последний не оставляет после себя никакого эха.
Вот же и балда ты, Нинка. Параноик.
— С Рождеством! — весело кричит Марсель, подбрасывая в воздух свои варежки.
— Мы по маме евреи, — это говорит Виола.
Она встаёт рядом с Рэмом и говорит «мы». Это, может, и ничего не значит, но мне становится тепло и радостно за них.
— А я атеистка, — говорит Лия.
Они с Полиной принесли из штаба кастрюли с маринованным мясом и добавили их к остальной еде на импровизированном пикнике, где всё пластиковое: стол, стулья и посуда, но всё равно чертовски уютно.
Когда Лия подходит к Славе, они улыбаются друг другу.
— Это не важно, — громко заявляет Марсель. — Бог всё равно всех любит.
По толпе пробегает шум: кто-то возмущается, кто-то протестует, а кто-то откровенно смеётся над бедным парнем. И только Слава делает неуклюжий шаг назад, разворачивается на пятках. Я, стоящая чуть позади, оказываюсь преграждающей её путь.
— Кирилл так говорил, — произносит она грустно.
Шиго вопросительно косится на меня в ожидании пояснений. Видать, и Слава это замечает, потому что сразу говорит:
— Мой лучший друг умер, и я по нему скучаю.
— О, — протягивает Шиго. — Сочувствую.
— Это нормально, — уверяю. — Грустить по Кириллу.
— Знаю, просто… думала, что уже не будет так больно.
Я вспоминаю сегодняшний разговор с папой. Похоже, не всем нашим ожиданиям суждено было сбыться.
— Мы прикроем тебя перед остальными, если ты хочешь уйти и побыть одной, — заверяю Славу.
Но та отрицательно качает головой.
— Нет. После всего произошедшего, если я что-то и поняла, так это то, что никто не должен справляться со своими трудностями один.
— Слава права, — соглашается Шиго. Но смотрит на меня, будто знает больше, чем я говорю. И чуть крепче сжимает мою ладонь. — Для этого и нужна семья.
Раздаётся самый громкий взрыв. Мы все переводим взгляд на небо, освещаемое дождём из падающих в разные стороны жёлтых, красных и оранжевых звёзд. Я щурюсь от ослепляющих искр, вжимаю голову в плечи из-за пробирающего до костей холода.
Это не кончится хорошо. Завтра утром я наверняка проснусь простуженной.
Но по крайней мере я точно знаю, что в этом городе обязательно найдётся тот, кто принесёт мне в постель горячий чай с лимоном и скажет, что я хорошо выгляжу, даже если из-за высокой температуры мне придётся три дня не мыться.
Ведь, как сказала Шиго, для этого и нужна семья.
Глава 6. Слава
Мне просто повезло, что смерть Кирилла выпала именно на тот период для стражей, когда были дела гораздо важнее, чем размышление о морали, законах и о том, что хоронить первостепенного врага человека в этом времени рядом с его возможными жертвами — как минимум неправильно. И пока стражей кремировали без последующей отправки их праха в силовое поле, временно пряча урны в склепе, мне удалось выбить для Кирилла место под землёй: крошечный кусочек на окраине кладбища, со стороны которого прилегающая к нему церковь видна небольшим холмиком на горизонте.
Никаких надгробий, никаких крестов — условие этой самой церкви, отказавшейся отпевать Кирилла, причисляя его к тем, кто этого не достоин. Не то, чтобы это было важно для меня как для человека, и вовсе далёкого от религии, но мне так хотелось сделать что-то особенное для Кирилла, пусть и посмертно, что в итоге Дмитрию, после всех моих стенаний, всё-таки удалось уговорить батюшку на небольшую металлическую табличку.
«От любящих друзей, — гласит она. — Мы никогда тебя не забудем».
Я хотела прийти сюда одна, но не хватило духу. Поэтому Даня стоит со мной рядом. До этого он отлучался к могиле их тёти, позволяя мне немного побыть наедине с Кириллом, а сейчас вернулся и топчется по правую руку. Молчит. Только шарф иногда поправляет, натягивая его край выше на кончик носа.
— Призму починили, а вместе с ней восстановили и силовое поле, — бубнит Даня в ткань шарфа. — Сегодня всех умерших стражей наконец сделают Спящими.
— И дядю Валю?
— Ага.
Я перехватываю трость левой рукой, правой беру за руку Даню. Она у него в шерстяной варежке, а моя — голая. Поэтому кожу на пальцах так неприятно колет.
— Как это проходит?
— Обычно те, кто хотят проститься с умершими, вместе с кем-то из Совета поднимаются на крышу штаба, где проводится ритуал присоединения праха к силовому полю. Но умерших в этот раз столько, что, боюсь, всей крыши не хватит, чтобы собрать всех горюющих. Поэтому дядя Дима предложил распределить прощания в течение дня.
— Во сколько наше?
— В шесть.
— Хорошо.
Мои пальцы крючками цепляются за шерстяную ткань. В ответ в ладони Дани ни одна мышца не дёргается.
— Знаешь, что самое обидное? — начинает он с надрывом, и я мысленно готовлюсь поддержать его, какими бы гневными, абсурдными или странными не показались мне его слова. — Папа оставил Ване подарок. Часы, о которых он так мечтал. А я… мне — ничего. Совсем. Они с мамой в голос, перебивая друг друга, всю мою жизнь твердили мне, что я — его копия. Папин сын. Удивительное сходство во всём, начиная от привычки кусать щёки с внутренней стороны и до фанатичной любви к крыжовнику. — Даня улыбается. Даже сбоку вижу — нехорошая улыбка. — Папин сын, — повторяет он ядовито. — А толку? Несправедливо…
