Последний обоз (СИ) - Соло Анна (список книг .txt) 📗
Недалеко от Еловой горки нашлось озерцо, ровненькое, круглое, обросшее по берегам камышом. В одном месте к воде подходила оленья тропка. Именно туда и направил коня Вольник. Быстро раздевшись догола (благо из одежды на нём были одни лишь портки), он затащил Воробья на глубину и принялся тереть его шкуру ладонями, поливать спину и шею из горстей, вымывая из шерсти пот. Нарок заехал в озеро, не раздеваясь, думая просто дать коню освежиться и попить. Однако на обычно спокойного и покладистого Тууле вдруг нашёл весёлый стих: он закусил удила, выгнул шею кольцом, покопал немного перед собой копытом, поднимая фонтаны брызг, и… улёгся во взбаламученную воду. Не ожидавший ничего подобного Нарок успел соскочить с его спины, но всё равно оказался мокрым с головы до ног. Он с досадой подумал, что теперь уж точно придётся, уподобившись Вольнику, щеголять в одном исподнем. И как следует вымыть извалявшегося в иле Тууле, конечно, тоже придётся. Так не всё ли равно, заниматься этим голышом или в насквозь промокшей одежде? Но, видно, для Нарока настал один тех из дней, когда человеку дано хлебнуть стыдобы полным ковшом, на седьмицу вперёд. Он разделся, вымыл коня, а потом, выйдя из воды, полез было одеваться — и обнаружил лежащую поверх рубахи новенькую обережку, тканый поясок в дюжину нитей. Узор на нём изображал раз за разом повторяющийся широко раскрытый глаз, окружённый с двух сторон нежно-розовыми цветками лотоса. Нарок подобрал нежданный подарок и прошептал:
— Нехорошо-то как…
— Что нехорошо? — спросил Вольник.
— Омела приходила.
— Подумаешь, беда! Что она, никогда парня без портков не видала?
— Парня без портков, наверное, видала. А вот такие портки без парня — вряд ли. Я в них с самого отъезда жил безвылазно, они изнутри грязнее, чем снаружи. Омела теперь, верно, будет думать, что я совсем неряха…
Вольник от смеха чуть с Воробья не скатился.
— Ну ты, братец, даёшь! Девка об него все глаза проглядела, не знает, на какой ещё козе подъехать, а он переживает за грязные портки! Главное — ты сам ей нравишься, дурак! А портки и постирать можно. Тётки обычно с этим легко справляются.
— Думаешь? — с сомнением переспросил Нарок, осторожно разглаживая пальцами Омелину обережку.
— Уверен.
— С чего ты взял? Она никогда ничего такого мне не говорила.
— Она девка, ей самой затевать подобные разговоры никак нельзя. Девке положено быть скромной, кроткой и со всеми любезной. По-нашему первым подходить всегда должен парень, а она может только намекнуть, приятен он ей или нет.
— Вот как… У нас, в Загриде, девушки сами выбирают, кто им мил. А подходить к ним без приглашения — это дрэннэ, скверно.
— Чудаки вы там все, в своей Загриде. И хранитель ваш тоже тот ещё чудак.
— Наш кто? — удивился Нарок.
— А, не важно. А с Омелой ты поговори, не обижай девчонку. И имей виду, у дядьки Зуя сыновей нет.*
— Это важно?
— Ну… Кому как.
— Кажется, я понял! — горячо и взволновано проговорил Нарок, — Случись что с дядькой Зуем — их с сестрой кормить и защищать будет некому!
Вольник посмотрел на него как-то по-особенному, а потом вдруг протянул и снова опустил руку, словно собрался погладить его по голове и передумал в последний миг. Но Нароку было сейчас не до Вольниковых дурачеств.
— Послушай, — сказал он задумчиво, — Как мне правильно, по-вашему дать знать Омеле, что она мне очень нравится? Что я хотел бы узнать её поближе? Ну, так, чтобы не напугать её и не обидеть?
Больше всего Нарок боялся, что вместо ответа получит очередной ворох насмешек. Однако Вольник смеяться не стал. Вместо этого он сполз со спины Воробья, пошарил в воде под ногами и извлёк на свет Маэлев кусочек розового кварца**, похожий на маленькое сердечко. В середине его пересекала трещинка. Вольник аккуратно разломил по ней камень и протянул оба кусочка Нароку:
— Подари половинку ей. Она поймёт.
Тем временем на Еловой горке каждый был занят своим делом. Добрыня залез на облучок, снял с пояса кольцо с табличками и углубился в какие-то расчёты. Торвин завернулась в плащ и легла спать. Дядька Зуй всё ещё возился с гребнем. Вернувшись с озера, Омела села у очага чинить Нарокову куртку и рубаху, распоротую Ёлкой по шву. Рядом с ней пристроилась Тиша, вынула из котомки моточки ярких ниток и бёрдышко. Вдруг к ним подошла и сама тётка Ёлка, уселась возле девушек с веретеном.
— Слышь, Зуй, — сказала она чуть насмешливо, но строго, — Пойди-ка, прогуляйся, принеси дровишек на ночь. Дай нам с девчатами почирикать о девичьем без мужских ушей. В самом деле, я ведь не шучу: как стемнеет, безопасно будет только у меня на дворе, и тогда уж в лес за валежником не сбегаешь.
Убедившись, что никто их не может слышать, тётка Ёлка повернулась к Тише.
— Обережку любезному плесть вздумала? — спросила ведьма неожиданно резко.
Тиша кивнула, опустив глаза.
— И какому же, позволь узнать? С вечёрки-то давеча одна возвращалась. Чего так? Неужто к такой славнице и никто не подсел? — продолжала расспрашивать тётка Ёлка, настырно заглядывая ей в лицо.
— Малёк подходил, — неохотно откликнулась Тиша.
— А что ж провожать не стал?
— Я его прогнала. Не люб.
Тётка Ёлка возмущённо всплеснула руками.
— Ишь какая! Да ты в уме ли, голубушка? Вот так раз-другой покобенишься, а на третий к тебе никто и не подойдёт. А кому ж тогда обережку плетёшь?
— Вольнику, — прошептала Тиша почти неслышно.
— Добром говорю, забудь его. Не пара он тебе и не ровня.
— А всё ж мил, — сказала Тиша твёрдо, — Руки у него ласковые, губы медовые, и поёт, будто этл.
— Дуры вы, девки. Обе. Дай сюда, я сама зашью, — Ёлка резким движением выхватила рубаху у Омелы из рук, — Не в ту сторону смотрите, не по себе парней вабите***!
— Ах, тётушка Ёлка! Пошто ты мою работу распускаешь? — воскликнула Омела.
— Что ж я, по-твоему, не вижу, как ты красавчику загридинцу на рубаху приворотный шов кладёшь? Зачем парня неволить вздумала? Приворот, милая, есть обман и грех. Чарами на всю жизнь не привяжешь, только и свою, и чужую долю нарушишь. Да и такой ли парень тебе надобен, если в глаза сказать, что мил, смелости нет? Загридинцы трусих за себя не берут. У них девки с тётками знаешь какие боевитые? Случись что, умеют и словом, и делом за себя постоять, не ждут, чтоб за них во всём мужчины хлопотали. А ты, коли не смеешь рта раскрыть, то и сиди себе, жди на свою голову репоеда, который за тебя всё решит и слова твоего не спросит.
Отчитав так Омелу, Ёлка снова повернулась к Тише.
— Ну, теперь потолкуем с тобой. Медовые губки, значит? Да знаешь ли ты, распустёха, с кем связалась? Ты для него что ромашка при дороге: полюбуется, лепестки пообщиплет, и был таков.
— А всё ж мил, — упрямо повторила Тиша.
— Тьфу… Не веришь? Так на тебе подарок, — Ёлка почти силком сунула девушке в руки крапивный венок, — Пока не завянет, через него увидишь только то, что есть.
С этими словами тётка Ёлка схватила Тишу за плечи, заставила её поднять крапивный веночек перед лицом и глянуть сквозь него на сидящего на пороге избушки кота. Тиша ахнула, едва не выронив ведьмин подарок: вместо кота она увидела красивого, молодого, ладно сложенного мужчину. Совершенно голого. Из-под блестящих чёрных кудрей у него чуть виднелись острые кончики ушей. Заметив, что Тиша смотрит на него, "кот" улыбнулся и приложил палец к губам. Улыбнувшись в ответ, Тиша подняла глаза на крышу Ёлкина домика. Вместо тощей желтоглазой козы на травяном скате сидела стройная бледнокожая дева с лунно-белыми волосами до пят. Эта улыбаться не стала, только смерила девушку пренебрежительным взглядом и отвернулась. Горя от нетерпения, Тиша поскорее направила венок к возку, чтоб посмотреть на своего милого. Он показался ей ещё лучше, чем всегда! Слетела личина, делавшая сына силы похожим на простого хуторского парня: от него теперь ясно веяло лесом, своевольной дикостью, одновременно пугающей и манящей.
