Рыжая племянница лекаря. Книга вторая (СИ) - Заболотская Мария (книга регистрации .txt) 📗
Бывший демон, словно почувствовав мои колебания, оглянулся, и я впервые заметила небольшую перемену случившуюся в его внешности: глаза, ранее бывшие светлыми, серо-желтыми, стали почти черными, что куда естественнее сочеталось со смуглым скуластым лицом, но, вместе с тем, лишили его прежнего безмятежного выражения, так удивлявшего меня во время нашего недолгого знакомства. Ранее взгляд его, казалось, был внимательнее, яснее, пусть в этой спокойной ясности чувствовалась некоторая отрешенность.
«Ох, да он же превращается в человека! — поняла я, с ужасом глядя на разбитую бутылку, в которой до того я не видела ничего зловещего. — Господин Казиро говорил, что демон отказывался от человеческой пищи, чтобы дольше сопротивляться природе своего нового тела. Но раз он пил вино, то, стало быть, уже уступил! Сколько же времени осталось до того момента, как тело начнет убивать сознание?».
Хорвек не мог знать, что рассказал мне умирающий дух таммельнского дворца, однако выражение моего перекосившегося лица он истолковал верно.
— Теперь ты вновь боишься меня? — равнодушно спросил он, пошатываясь. — Самое время.
— Ты… ты пил вино, — заикаясь, пробормотала я, переводя затравленный взгляд с бродяги на пустую бутылку, лежавшую между нами на булыжной мостовой. — Оно же погубит тебя!
— Непременно погубит, как погубило многих людей до меня, — отозвался он после небольшой заминки. — Пьянство будет сводить людей в могилу до конца времен, но это отнюдь не самый скучный способ распрощаться с жизнью побыстрее…
Говоря это, он не сводил с меня глаз, и по лицу его пробежала странная дрожь, наверняка свидетельствующая о внутренней борьбе, происходящей в его изувеченной душе. Казалось, он едва сдерживается, чтобы не прогнать меня — мои слова причинили ему если не боль, то, по меньшей мере, вызвали гнев и злость, как это бывает, когда разговор становится слишком неприятным для одного из собеседников. Я сжалась и зажмурилась, ожидая то ли крика, то ли удара, но молчание затянулось, и я с опаской подняла взгляд на Хорвека. Он же медленно поднес руки к лицу, словно стирая с него невидимую грязь, а когда отнял ладони — его взгляд стал прежним, ясным и спокойным. Никогда бы я не подумала, что буду когда-то радоваться тому, что демон остался демоном, но теперь едва не заплакала от счастья, увидев знакомые светло-серые, с желтизной глаза.
Но не успела я выдохнуть с облегчением, как лицо бродяги снова исказилось, и Хорвек согнулся пополам — его скрутил приступ жесточайшей рвоты. Я бросилась к нему, пытаясь поддержать, и нас тут же принялись бранить прочие горожане:
— Грязные бродяги! Пьяницы! Упьются дешевой браги до полного изумления, а затем разносят скверну повсюду! Что за непотребство творится перед дворцом Его Светлости?! Где же стража? Нужно вышвырнуть отсюда этих мерзавцев и побыстрее… Подите прочь, пока кости целы! Вашими мерзкими испитыми рожами да вытереть бы эту смрадную лужу!.. Провалиться бы вам в ту выгребную яму, из которой вы выбрались! Вон! Пошли вон!!!
Мы с Хорвеком последовали этим настойчивым советам, и поторопились убраться подобру-поздорову. Я первое время поддерживала своего спутника, но вскоре он высвободился, и, помотав лохматой головой точно искупавшаяся собака, пошел сам, ступая лишь самую малость нетвердо.
Я опасалась что-то у него выспрашивать, уяснив себе одно: демону не хочется говорить о своем превращении в человека, и не из-за одной лишь досады — по всей видимости, стоило ему только задуматься о своем обреченном будущем, о противоестественности своего нынешнего существования, как безумие начинало точить его сознание вдвое безжалостнее. Он должен был жить одним днем — не помня о прошлом и не помышляя о дне завтрашнем, и только так мог отсрочить свой конец. Но человеческое тело властно требовало своего — еды и питья — и каждый кусок хлеба, каждый глоток вина был маленьким поражением демона Рекхе, становившегося все более человеком — но не могущим им стать.
— Нет, пожалуй, мне больше нравилось, когда ты меня боялась, — проворчал Хорвек, искоса глядя на меня. — От испуга твое лицо не становилось таким глупым, как сейчас. Сдается мне, тебе нужно немного отдохнуть. Где ты провела нынешнюю ночь?
— В могиле, — сказала я чистую правду, и меня начало трясти, точно я превратилась в куклу-марионетку, за нитки которой дергает проказник-кукловод. — В самой глубокой могиле на заброшенном кладбище. Я встретила там старого знакомого, и мы поделили этой ночью последнее прибежище. Вот только он и в самом деле умирал, а мне пришлось убираться оттуда — земля еще меня не принимает… Из моих волос крысы сплетут шнурки и нанижут на них монеты, а я нынче стала проклятой ведьмой…
Должно быть, любому другому мой рассказ показался бы сущим бредом, но Хорвек слушал меня внимательно, и, как мне показалось, сумел верно истолковать каждое мое слово, хоть ни о чем так и не спросил.
— Тебе нужно пообедать, — только и сказал он. — Твое платье никуда не годно, а лицо так грязно, что чародейка постыдится тебя собственноручно убивать, если ты все-таки попадешь в ее руки. Пойдем со мной — и хотя бы одну ночь ты проведешь в чистой постели, а не в чьей-то могиле, к тому же, занятой другим мертвецом.
Тут я утерла слезы — они отчего-то были холодными, словно растаявший снег — и разглядела, что Хорвек, в отличие от меня, одет вовсе не в штопаное крестьянское платье. Пусть его наряд и не казался образцом приличия, но всяко выглядел куда лучше моих грязных обносков.
— Откуда у тебя деньги? — я всплеснула руками, вновь заподозрив худшее. — Ты ограбил кого-то? Убил?
— Я не убиваю, — тут же быстро ответил Хорвек, и пусть тон его был легкомысленным, мне послышалась в нем звонкая стальная нота. Я прикусила язык: мне следовало сообразить, что убийство для бывшего демона сейчас означает худшее: начало кровавого безумия, которое он изо всех сил пытался сейчас отсрочить.
— Ох, Хорвек, прости! Я не хотела сказать, что ты способен на одни лишь злодейства, — извинения мои звучали неловко и глупо, но я все лепетала какие-то беспомощные оправдания. — И я вовсе не думаю, что у тебя не достало бы ума раздобыть деньги честно…
— Да нет, ты угадала почти верно, — отозвался он, сердечно мне улыбнувшись. — Я ограбил кое-кого этой ночью. Видишь ли, я способен смириться со многими бедами и неудобствами своей нынешней жизни, но не с дрянной крестьянской одеждой, которая приличествует только самому презренному сословию. Так низко пасть я не могу. Однако убивать мне никого не пришлось — монахи оказались так трусливы, что отдали мне добрую половину своих денег, стоило их самую малость припугнуть…
— Ты ограбил монахов? — вскричала я, уставившись на Хорвека, описывавшего свой поступок столь обыденно и легко, словно речь шла о случайной встрече с дальними родственниками, от которых удалось отделаться после обмена парой-тройкой бессмысленных любезностей.
— Думаешь, об этом стоит объявить погромче? — съязвил он, впрочем, безо всякого признака серьезного беспокойства.
— Но это же страшный грех! — я понизила голос, и оглянулась по сторонам. — За такое и пожизненную каторгу, пожалуй, присудить могут. Да что там — не станут разбираться, по благословению священников посадят в мешок, набитый крысами, и бросят в реку! Нельзя посягать на имущество милостивых богов!
— Не так уж они милостивы, если не желают делиться своим добром, да еще и внушают своим последователям, что воров следует топить в мешке с крысами, — отмахнулся Хорвек. — К тому же, монахи не станут жаловаться на понесенный ущерб.
— Отчего это? — спросила я вместо того, чтобы озвучить вертевшийся на языке вопрос: «Так что же — ты их прикончил все-таки, поганец?».
— То были наши старые знакомцы, тихонько присвоившие сундук с пожертвованиями для лесного храма, — Хорвек довольно ухмыльнулся, и мне показалось, что в нем вновь начала набирать силу человеческая природа — уж слишком лихой и беззаботной получилась эта улыбка. Именно так должен был скалить зубы тот бедовый парень, в тело которого вселился темный дух.
