Кровь и туман (СИ) - Усович Анастасия "nastiel" (читать книги полные .txt, .fb2) 📗
Полнейшая звукоизоляция. К счастью, окошко, перед которым я стою, открывается в обе стороны. Осторожно тяну за щеколду. Появляется крошечный зазор, но мне и этого вполне достаточно.
— Я очень старался, — слышу голос Артура. — Поэтому даже если тебе не понравится, сделай, пожалуйста, вид, что лучшего подарка в мире нет.
Девчонка смеётся. Кажется, Дмитрий называл её по имени, когда приглашал на переговоры, но память отказывается мне помогать. Артур выставляет между ними до этого спрятанную за спиной руку. В ней плоская коробка. Или нет? Кажется, книга. Секунду девчонка глядит на обложку, затем подпрыгивает на месте.
— Это же сборник стихотворений Ахматовой! Как… как ты узнал?
Облегчение на лице Артура я бы прочитала и без слов.
— Лена сказала, что книги с поэзией в вашей комнате — не её хозяйство. Я решил — значит, твоё.
Девчонка хватает книгу, прижимает её к груди. Артур прячет освободившиеся ладони в карманах джинсов, вот только зря и крайне опрометчиво, потому что уже спустя мгновение они нужны ему, чтобы обнять повисшую на его шее девчонку в ответ.
Я хочу сделать шаг назад, но спотыкаюсь о собственную ногу и валюсь на спину. Снег хрустит подо мной, холодит голую шею и поясницу, открывшуюся из-за задравшейся куртки. Не знаю, слышали ли меня эти двое, да и выяснять не хочется. Быстро поднимаюсь на ноги и пускаюсь бегом в сторону штаба.
Только оказавшись внутри, я успокаиваюсь. Даже если они слышали меня или успели увидеть, это ничего не значит. А подойдут и спросят — я что-нибудь придумаю.
На крайний случай всегда можно уйти в нападение и сказать, что им показалось.
Внезапно понимаю, что тяжело смотреть вокруг себя. Когда мы только пришли, свет в коридоре горел обычный — в лампах под потолком. А сейчас выключено всё, кроме ярких огней, развешанных по стенам, и именно они, разноцветные, мигающие, давят на глаза. Они слезятся, и я тру их, но этим вызываю лишь ещё больший дискомфорт.
Зато секундная потеря зрения усиливает слух, поэтому кого-то, кто спускается по ступенькам, я слышу уже на самой первой из них.
— Чего ты там крадёшься? — спрашиваю я.
Подтираю слёзы рукавом куртки. Пытаюсь не останавливать взгляд на самых ярких лампочках, смотрю только на лестничный пролёт. Скоро там появляется фигура.
— Я не крадусь, — отвечают. Узнаю Рэма. — Ты почему не со всеми? Твой брат в центре внимания. Рассказывает смешные истории, поедает рулетики с ветчиной в огромных количествах и, кажется, я даже видел, что он отпивал шампанское из чужого бокала.
— Я здесь по работе, а не ради развлечения.
— Одно другому не мешает.
— А сам-то почему ушёл?
Рэм качает головой. Делает ещё несколько шагов мне навстречу. Теперь я хорошо вижу его лицо, подсвеченное красными и жёлтыми огнями, и выражение его лица заставляет меня насторожиться.
Он… напуган?
— Я нашёл сестру, — говорит, постукивая ногтем по бокалу, который держит в руке. — Точнее, искать даже и не пришлось… Я поспросил у Славы узнать у директора, возможно ли вскрыть какие-нибудь записи или архивы, а она… ответила, что со всем сама разберётся. Привела меня к девушке по имени Виола и говорит, мол, знакомьтесь: брат — сестра, сестра — брат. Я, конечно, не поверил сначала, но потом в ход пошли семейные фотографии и женщина на них, которая очень похожа на ту, что я видел на кадрах с родительской свадьбы…
Рэм тараторит запоем. Я слушаю молча, безучастно.
Люди странные. Он только что узнал, что у него есть сестра, а выглядит так, будто перед ним разворачивается настоящая трагедия.
— Она тоже не знала о моём существовании. Мы позвонили родителям, но отец не смог отпроситься с работы, и тогда Виола сказала маме приезжать в больницу, где он работает. Очная ставка, так сказать.
— И?
— Они рассказали нам правду. О том, что так официально развод и не оформили и что были вынуждены разделить нас, а иначе разбирательства, суд, и чёрт знает, чем бы всё кончилось. Ничего не говори, — добавляет Рэм после секундной паузы. — Сам до конца ничего не понимаю.
— Родители не стали бы специально причинять вам вред, — говорю я. — Да и никто не узнает уже, как было бы, поступи они иначе. Может и правда самого плохого удалось избежать.
Рэм согласно кивает. Молчит. Ждёт от меня ещё чего-то?
— У тебя теперь сестра есть, — подытоживаю я. — Думаю, это определённо радостная новость. Если девчонка, конечно, нормальная.
— Да, — протягивает Рэм. Улыбается. В его глазах играют зелёные и синие огни. — Вроде хорошая.
Улыбку Рэм скрывает за тем, что делает глоток из своего бокала. Морщится. Причмокивает губами.
— Пузырьки — мерзость, — заявляет он.
А затем снова прикладывается к стеклянному краю.
Люди странные. Они легко мирятся с плохим, но до последнего не верят в хорошее. Они ненавидят себя, но когда кто-то со стороны начинает причинять им дискомфорт, они вступают в борьбу. Они становятся палачами, но ещё они соглашаются быть мучениками, если это станет чьим-то спасением. Они не стыдятся просить помощи в невозможном деле, но потом оказываются готовыми платить за оказанную услугу до конца своих дней.
Люди странные, но не больше, чем оборотни. Я тоже спасала и убивала, ненавидела и любила, дорожила и уходила, не оставляя после себя ничего, кроме чувства сожаления.
«Мы не такие уж и разные, — говорит голос папы в моей голове. — Когда-нибудь вы с Таем сами дойдёте до этого, и тогда каждое моё слово и каждое моё решение как альфы больше не будет вызывать у вас вопросов».
Люди странные. Но есть в них и то, что помогает мне чуть меньше скучать по старому дому и всё чаще думать о том, что самое время начать строить новый.
Теперь я всё понимаю, пап. Теперь я всё понимаю.
Глава 4. Влас
Я пытаюсь хоть немного поспать, но, закрывая глаза, только даю возможность кошмарам проникнуть в своё сознание.
Эти картинки — не игра воображения. Воспоминания. Самые ужасные. Их столько, что кажется, будто в моей жизни вообще никогда не было ничего хорошего.
Одно за одним, одно за одним… Смерти, смерти, смерти. Гибнут родители, гибнут друзья, приятели, товарищи, хорошие и плохие, близкие и незнакомцы.
Я помню каждую трагедию в деталях, даже если не видел её лично.
Родители попадают под завалы во время вызванного взбунтовавшимся ведьмаком землетрясения; я чувствую песок на своей коже. Бабушка зарезана во сне проникшим в её дом грабителем; я чувствую режущую боль в области живота. Родион и Аполлинария Булгаковы, принявшие меня в семью после того, как моя собственная от меня отказалась, сгорают заживо в сорок третьем в доме, атакованном фашистами. Их старшая дочь Софья тонет в озере; мои лёгкие сводит судорогой, и я не могу вдохнуть. Их младшая дочь Анастасия умирает от рака; мои губы слипаются от крови, которая подступает от желудка к самому горлу.
Все, кем я дорожил, рано или поздно умирали. Всё, что мне оставалось — это любить их, пока было время, а по его истечению заставлять себя не кричать слишком громко, не разбивать колени слишком сильно, падая на землю, и обязательно собираться по частям, в насколько бы мелкое крошево я не превращался.
Я был обречён на то, чтобы тонуть в горе всю бесконечность своих дней. Единственным решением было бы не привязываться ни к кому, но с самого начала, с того самого момента, как чужая семья приняла меня к себе, я уже знал, что ничего из этого не выйдет.
Знал и отдавал себе отчёт о возможных последствиях.
Отдавал, но не был готов к тому, что будет так больно.
Я всегда блокировал эти воспоминания, чтобы иметь возможность отдыхать наедине с собой, но в городе бездушников я потерял слишком много сил и сейчас могу лишь лежать, парализованный собственным разумом, и смотреть самый страшный фильм в истории картин, основанных на реальных событиях.
А после того, как королева Зимнего двора огласила свою цену за нашу свободу из созданной ею ловушки, к бесконечным смертям добавилось ещё одно событие, поставившее очередную насечку на внутренней стороне моего черепа.
