Тепло наших тел - Марион Айзек (электронную книгу бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Когда они заметили меня на пороге, то не остановились и даже не среагировали. Просто посмотрели и продолжали трудиться. Я кивнул, вернулся к выходу номер 12, и это была последняя капля, подкосившая мои колени. Я упал на пол и уснул.
Не знаю, почему я уже проснулся, когда прошло всего несколько часов. Мысли все еще давят, но вряд ли я теперь смогу уснуть. Мой разум не спит, терзается от странного гула и звона в ушах. Хватаюсь в за единственное, что может мне помочь, — достаю из кармана последний кусочек мозга.
Когда жизненная энергия мозга угасает, первым исчезает ненужный сор. Цитаты из фильмов, заставки радиопередач, газетные сплетни и политические слоганы — все они тают, и остается лишь самое важное, самое яркое. Когда мозг умирает, заключенная в нем жизнь очищается. Стареет, как хорошее вино.
Комок в моей руке уже чуть-чуть съежился и посерел. Почти испортился. Если повезет, то я смогу выжать из него еще несколько незабываемых минут жизни. Закрываю глаза, кладу комочек в рот и думаю: не бросай меня, Перри. Еще чуть-чуть. Еще немножко. Прошу тебя.
Я вырываюсь из темного, тесного туннеля во вспышку света и шума. Меня окружает воздух — сухой и холодный. С моей кожи вытирают последние воспоминания о доме. Острая боль — что-то отрезали — меня вдруг стало меньше. Я — это всего лишь я, крошечный, жалкий и чудовищно одинокий. Наконец меня поднимают на головокружительную высоту, переносят через бескрайние пространства и отдают Ей. Она, такая огромная и мягкая, что изнутри я не мог и вообразить, окружает меня собой, и я заставляю себя открыть глаза. Я вижу Ее. Она необъятна, Она — космос. Она — это весь мир. Мир улыбается мне и говорит голосом Бога — безбрежным, исполненным смысла, звучащим в моем белоснежно чистом мозгу как полная белиберда.
Она говорит…
Я в темной, тесной комнате, собираю медикаменты в коробки. Со мной небольшая команда гражданских, каждого из которых лично выбрал полковник Россо. Каждого, кроме одной, которая выбрала сама себя. Которая посмотрела мне в глаза и испугалась. Которая хочет меня спасти.
— Ты слышал? — спрашивает Джули, нервно озираясь.
— Нет, — резко отвечаю я и продолжаю работу.
— А я слышала, — говорит Нора, отбрасывая кудри со лба. — Перри, может, нам…
— Все в порядке. Мы все разведали, тут чисто. Пошевеливайтесь.
Они непрестанно следят за мной, как больничные ординаторы, чуть что готовые вмешаться. Я не стану подвергать их опасности, но это ничего не меняет. Со мной все решено. Когда-нибудь, когда я останусь один — тогда. Я найду способ. Они не сдаются, но красота их любви только загоняет меня еще глубже на дно. Почему они не понимают, что уже поздно?
Шум. Теперь и я слышу. Шарканье ног по лестнице, хор стонов. Неужели у Джули настолько острее слух? Или я просто перестал слушать? Хватаюсь за дробовик, оборачиваюсь…
Нет!— кричу вдруг я. — Только не это. Я не хочу на это смотреть.
Неожиданно все замирает. Перри смотрит на меня — на голос с небес.
— Ничего, что это моивоспоминания? Ты тут Гость. Не хочешь смотреть — сплюнь.
Вот что такое шок. Воспоминание не по сценарию. Как можно разговаривать с разумом, который переваривается в моем желудке? Не знаю, что здесь принадлежит Перри, а что мне, но меня уже понесло.
Мы должны смотреть на твою жизнь!— кричу я. — А не на это! Зачем напоследок обязательно повторять свою грязную, бессмысленную смерть?
— Считаешь, смерть бывает бессмысленной? — возражает он, закладывая патрон в дробовик. Джули и остальные собрались у него за спиной, как статисты. Они нетерпеливо ерзают, дожидаясь окончания внепланового перекура. — Разве ты отказался бы узнать, как умер сам, если бы получил такую возможность? Как иначе ты превратишься во что-то новое?
Новое?
— Конечно, дубина ты мертвая. — Он поднимает дробовик и осматривает комнату через прицел, на секунду задержавшись на Берге. — Во вселенной тысячи разновидностей жизни и смерти, и я сейчас говорю только о физических разновидностях. Или ты хочешь на всю жизнь так и остаться мертвым?
Нет, но…
— Тогда расслабься и дай мне сделать то, что надо.
Сглатываю комок в горле.
Хорошо.
…хватаюсь за дробовик, оборачиваюсь. Тяжелые шаги уже поднялись на наш этаж. Дверь распахивается, и они вваливаются с ревом. Стреляем, стреляем, стреляем, но их слишком много, и они быстрые.Как могу, закрываю собой Джули.
Нет. Господи. Я хотел совсем не этого.
Высокий, тощий зомби вдруг возникает у меня за спиной и хватает за ноги. Я падаю и ударяюсь о стол. Все заплывает красным. Все не так, но когда красное сменяется черным, у меня вырывается ликующий возглас, последний всплеск эгоизма, прежде чем я усну навсегда; наконец-то!
И вдруг…
— Перри. — Тычок в бок. — Перри!
— Чего?
— Не вздумай мне тут заснуть!
Я открываю глаза. Солнце битый час заливало мои сомкнутые веки, и теперь все вокруг окрашено сине-серым, как старая киноафиша в заброшенном видеопрокате. Поворачиваюсь и вижу Джули. Она лукаво улыбается и снова тычет меня в бок.
— Не обращай на меня внимания. Спи дальше.
За ее головой нависают белые балки стадионной крыши, а за ними — бесконечное лазурное небо. Я медленно перевожу взгляд с нее на небо, позволяю ее лицу расплыться в персиково-золотистое облако и снова обрести прежнюю четкость.
— Чего ты? — спрашивает она.
— Скажи что-нибудь обнадеживающее.
— В каком смысле?
Сажусь, обняв колени. Смотрю на город внизу, на рассыпающиеся дома, пустые улицы и одинокое небо, чистое, пустое и мертвенно-тихое без самолетов.
— Скажи, что это не конец света.
Минуту она лежит неподвижно, созерцает небо. Потом приподнимается, выдергивает из путаницы светлых кудрей наушник и осторожно вставляет мне в ухо. Бряцание сломанной гитары перерастает в оркестр и подвывания студийного хора и усталый, обдолбанный голос Джона Леннона, поющего про безграничную, бессмертную любовь. Все, кто делал эту запись, давно лежат в могилах, и все же они здесь, требуют внимания, настойчиво зовут за собой. С последним аккордом у меня внутри что-то рвется, и на глазах выступают слезы. Нестерпимая правда и неизбежная ложь сидят рука об руку, как мы с Джули. Могу ли я получить все? Выжить в этом обреченном мире и не потерять Джули, которая мечтает о чем-то большем?
Сейчас, привязанный к ней тонким белым проводком, я чувствую, что могу.
Ничто не изменит мой мир,— повторяет Леннон. — Ничто не изменит мой мир.— Джули подпевает чуть выше, я — ниже. Мы смотрим вниз с раскаленной крыши последнего оплота человечества на наш безумно, безнадежно, безвозвратно меняющийся мир и поем:
Ничто не изменит мой мир. Ничто не изменит мой мир.
Я снова пялюсь в потолок. Бросаю в рот самый последний кусочек, жую, но ничего не происходит. Выплевываю его, как хрящ. Фильм окончен. Жизни больше нет. У меня снова горят глаза — требуют слез, на которые мои железы уже не способны. Я как будто потерял кого-то очень дорогого. Брата. Близнеца. Интересно, где теперь его душа? Или я и есть его загробная жизнь?
Наконец я снова засыпаю. Погружаюсь во тьму. Атомы моего мозга разлетелись повсюду, и я плыву сквозь маслянистую черноту и ловлю их, как светлячков. Каждый раз, засыпая, я знаю, что могу больше не проснуться. И разве можно ожидать чего-то иного? Роняешь свой крошечный, беспомощный разум в бездонный колодец, скрещиваешь пальцы на удачу и надеешься, что, пока ты тянешь его обратно на тоненькой жалкой ниточке, которая вас соединяет, его не сожрут затаившиеся внизу безымянные чудовища. Надеешься вытащить хоть что-то. Наверное, поэтому я сплю не чаще нескольких часов в неделю. Не хочу снова умереть. В последнее время я сознаю это все острее и острее, даже не верится, что такая мысль может быть моей. Я не хочу умереть. Я не хочу исчезнуть. Я хочу быть.
