Тринадцатая Мара - Мелан Вероника (первая книга .TXT, .FB2) 📗
«Что ты скажешь мне дальше? – думал Сидд. – Чтобы я её отпустил? Будешь просить помиловать?»
Веда смотрела слепыми глазами в ночь. На ее запястьях горели обе руны – темная и светлая. У Маризы – он до сих пор с ненавистью даже мысленно произносил это имя, – не горело ни одной. Неопределенная. Ни на что не решившаяся мелкая тварь.
Он полагал, Веда, закончив рассказ, уйдет. Оставит его принимать решение самому, но она заговорила вновь.
– Семь дней и ночей после она лежала у алтаря, просила забрать её силы навсегда. Не поднималась, не отходила, молила лишить могущества.
У Аркейна от тихого голоса Веды почему-то перед глазами рисовались картинки – темный зал, свечи, множество свечей, священный камень по центру.
– … но алтарь не ответил, а ведь бывали такие случаи в истории, когда он забирал. Если мара ошибалась так, что не исправить. А после Мариза поднялась. Ушла к себе…
Бабка замолчала, и Сидд впервые ощутил её печаль – ненавязанную, настоящую.
– Она перерезала себя… Я успела заговорить её вены в последний момент, успела сохранить ей кровь, затянула раны так, чтобы не видно. Я… приказала ей жить. Заставила. А вчера сказала искать самого сильного мужчину.
Старуха впервые посмотрела на Инквизитора прямо, и, хоть глаза ее были слепы, взгляд этот проник ему в душу.
– Быть может, ты видел её. Если так, передай, что бабушка её ищет.
Больше она не добавила ни слова. Поднялась медленно, тяжело оперлась на палку и зашагала прочь, забирая странные сдвиги пространства за собой, шепотки, светящиеся в воздухе руны.
Но Аркейн продолжал слышать речь уже в голове. Очень тихую, но различимую.
«Виновата ли линза в том, что существует? Виноват ли яркий луч в том, что падает на любую поверхность? Или же в трагедии повинен тот, кто совмещает линзу и луч под выгодным ему углом. А после пожар, катастрофа. Но виновата ли линза в том, что существует…»
Он так и сидел на лавке, хотя Веда уже ушла. Почему-то видел алтарь, у которого неделю лежала Мариза.
Так вот почему она так легко согласилась, когда он предложил отнять её силу.
Сидд понял, что замерз. Поднявшись со скамьи, он зашагал к дому.
«Виновата ли линза в том, что существует …»
Он смотрел на неё, сидящую в углу, долго. В ее глазах покорность – ни тени вчерашней злости. Хорошо, потому что, если бы она была, он продолжил бы пытать. Но она сделала то, что он хотел, чтобы она сделала – впитала всю черноту обвинений, она согласилась с ней, она приняла её. Единственный намек на дерзость заставил бы его убить.
Пятерня чужих когтей через лицо, след от удушья. Жалкая мара, неспособная смотреть на него прямо.
– Уходи, – бросил он глухо, зная, что, если не скажет этого сейчас, не скажет уже никогда. – Тебя ищет бабушка.
Пусть знает, что о ней просили, что за неё ходатайствовали. Что она сама ни за что и никогда не вымолила бы его прощения. Собственно, он и не простил.
И удивился, когда Мариза подняла на него глаза – в них застыло ее собственное решение, несмотря на разрешение уходить. И это решение шло вразрез с просьбой старой Веды отпустить. Она была готова нести наказание дальше – не играя, не притворяясь, – но, вместо того чтобы восхититься, он ощутил один из худших наплывов ярости.
– Вали отсюда, – процедил зло. Зловеще. – Вали, я сказал.
Плюнул напоследок черным – как на плесень, как на вонючую субстанцию на хорошем деревянном полу.
Пусть знает, что даже её убийством он мараться не будет, слишком много чести, слишком много внимания.
– Не люби, – приказал жестко, отменил собственное предыдущее колдовство – пусть ненавидит его до конца жизни – и прикрыл глаза, чтобы не видеть, как она, наконец сумев подняться, проходит мимо к выходу.
Тимми прав: Лиру этим не вернуть. Наружу вышла хотя бы часть гнева.
Пусть эта тварь идет, пусть уходит.
Глава 7
Три дня спустя
Мариза
Когда твое нутро выжжено напалмом, покрыто пеплом и лишь самый глубокий живой пласт натужно кровит под растрескавшейся землей из обвинений, мысли приходится выбирать осторожно. Любая, направленная не туда, станет ядовитым дротиком. А снова втыкать в себя вилки, пусть и воображаемые, мне не хотелось.
И потому – пена от кофе. Густая, местами горьковатая, местами сладковатая. Бархатная, плотная, ароматная. И облака в небе. Кьяра учила, что хорошее лечит. Я искала все то хорошее, что могла отыскать, сидя на лавке, чтобы впоследствии приложить целебной мазью хотя бы к сантиметру искореженной внутренней себя. Получалось плохо. Да чего врать, практически не получалось, но я целенаправленно держала внимание на стаканчике с кофе в руке и облаках. Что-то изменится однажды. Наверное.
Инквизитор забыл «включить» мою силу обратно. Обесточил, но на место все не вернул, и потому вот уже три дня я сидела на обезболивающих таблетках. Рука заживала медленно, все остальное, включая разбитое лицо, передавленную шею и смятые ребра, тоже.
Я ходила в кофейню, но за стойкой не стояла. Любой, кто увидел бы меня там, вызвал бы скорую, и мне хватило взгляда Элины, чтобы понять: вид у меня не просто плох – он ужасен.
Зато в заднем кабинете я пригождалась. Кто-то должен был разбирать бумаги, ставить подписи, совершать заказы. Когда я собственноручно мыла полы в подсобке, никто не осмелился задать мне ни единого вопроса: ни работники кухни, ни поставщики, ни даже уборщица, которую я временно лишила работы.
Сидеть на парковой лавочке я тоже не могла ввиду того же ужасающего прохожих внешнего вида. Еще неделю назад мне хватило бы шепотка, чтобы синяки и отметины исчезли. Я могла бы легко натянуть личину, навести в чужих умах морок, сделать… что-то, но теперь, лишенная «спецвозможностей», я равнялась по силе обычному, очень слабому человеку и училась, как будто меня вдруг лишили интернета, гаджетов и соцсетей, просто слушать мир, смотреть на него, воспринимать то, что мне в нем осталось, не гадая, удастся ли вернуть былое могущество. Да и нужно ли?
Не сама ли я однажды просила алтарь забрать у меня силу? Это сделал не алтарь, но сторонний мужчина по имени Сидд – результат одинаков.
И мне осталась лавочка на задней стороне кофейни – тихая, усыпанная листьями.
Сидд
Тимми сказал: «Забудь. Просто живи».
Он честно пытался и забыть, и просто жить. С детства привыкший к жесткой самодисциплине, Аркейн пытался занять ум привычными вещами – чтением старинных книг, например, – но ум впитывать строки не хотел.
Тот же кабинет в доме отца, те же фолианты за спиной. Старое кресло, потертый край столешницы.
Сидд никогда не любил проводить здесь время, предпочитал свою квартиру, но, так или иначе, проводил его здесь много. Так вышло.
Этот дом достался ему со смертью отца.
Сложно быть взрослым, когда тебе девять, но он смог. Поблагодарил дядю за то, что тот оформил на себя опеку, отказался от переезда и попросил лишь одно: «Найми мне учителей». Никогда не мог посещать обычную школу ввиду особой чувствительности к людям, способности видеть их с потрохами. Когда внутри тебя чудовищная боевая магия, любой конфликт становится чрезвычайно опасным делом. Не для него – для кого-то другого.
Дядя сделал все, как попросил племянник: нанял педагогов, и те ходили в отцовский дом, получая щедрое жалование, многие годы, пока Сидд не вырос.
Именно здесь, в этом кабинете, благодаря старинным книгам Аркейн понял, кто он и на что способен. В этом кресле он подолгу сидел с закрытыми глазами, разбирая древние заклятия и символы, здесь когда-то читал про мар: историю, столкновения, противостояния. Собственно, он читал все подряд и всегда знал, что живет с этими существами бок о бок. Контакта не имел, чуял: встреча тех, кто изначально принадлежал разным лагерям, добрым разговором не закончится.
