Черный принц - Демина Карина (книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Кейрен в доме, и надо ему помочь, иначе…
— Какая-то ты бледненькая. — Грент легонько шлепнул по губам, и если бы не рука в волосах, Таннис упала бы. — Немощная… и вправду приболела? Это будет печально, если ты загнешься от болезни.
— Если вы не выйдете немедленно, я… — Марта вцепилась в рукав Грента.
Старуха в смешном платье из розовой парчи.
…в зверинце Кейрен показывал розовых фламинго, располневших и грязных, словно сшитых из перьевых лоскутов, и Марта похожа, толстый старый фламинго.
— Я Освальду пожалуюсь.
— Жалуйся, — бросил Грент, но руку разжал и толкнул в грудь, опрокидывая Таннис на кровать. — Но мы ведь оба знаем прекрасно, что ему не до того…
Он наклонился, дохнув в лицо табачной вонью, и вытер пальцы о ночную сорочку.
— Не надейся, детка, что я о тебе забыл.
— Осмелел, — буркнула Марта, когда Грент отступил к двери. Выйти он не вышел, прислонился к косяку, скрестив руки, и смотрел… — Ничего, и на него управа найдется…
Марта вытащила из шкафа свежую рубашку.
— Отвернись!
Грент сделал вид, что не слышит.
Плевать на него. Забыть. И стянуть влажную, пропитавшуюся испариной ткань. Кожа мгновенно покрывается сыпью, и теплые салфетки, которыми Марта вытирает пот, не помогают. От них только холоднее.
Хорошо.
В голове проясняется. И злость тоже помогает. Чай пить нельзя, но откажется — и Грент с преогромным удовольствием вольет этот чай в горло. Иначе надо, но…
— Кушай, деточка. — Марта помогает пересесть в кресло и заботливо набрасывает на плечи собственную шаль, некогда розовую, пуховую. Пух вылинял. Цвет поблек. К растянутым ниткам приклеились крошки печенья. От шали воняло плесенью и сердечными каплями.
— Кушай. — Марта сунула в руки высокую миску. — Тебе надо…
…надо, чтобы были силы.
Ложку. И еще, вкус почти не ощущается, только то, что суп жирный и этот жир оседает на языке. Он покрывает нёбо, и само горло, и кажется, желудок тоже. Но Таннис послушно глотает.
Ложку за ложкой.
Закусывает кисловатым хлебом.
И старается не думать о Гренте, который следит… почему он?
Освальд обещал…
…нельзя верить. Не друг.
Не враг.
Кто?
— И печенье, печенье попробуй… а я тебе волосы расчешу… вот так, а то спутаются, обрезать придется… а жаль, мягкие какие…
Марта что-то еще лопотала о волосах и гребнях, о лентах, которые она любила, но собственные ее косы давно поредели. Да и в ее ли годах о лентах думать? Таннис слушала, глядя в мутное зеркало, не видя в нем себя, но лишь Грента.
Не уходит.
Почему он не уходит? Не верит, что Таннис и вправду слаба?
— Он сволочь, — доверчиво сказала она Марте.
— Еще какая, — ответила та, не уточняя, кого именно Таннис имела в виду. И наклонилась, пытаясь поймать непослушный локон. — Мальчика я выпустила.
Что?
Таннис показалось, что она ослышалась.
…выпустила…
…старуха в розовых платьях, с круглым нарисованным личиком, на котором давным-давно прижилась виноватая улыбка.
— Сказала, чтобы уходил… он вернется за тобой.
Ушел.
И вернется.
И значит, все будет хорошо, если… нет, зачем Марте лгать?
— Ульне умирает. — Она бросила быстрый взгляд на Грента, казалось, потерявшего всякий интерес к тому, что происходило в комнате. — Всем не до того… я знаю этот дом, девочка. Я очень хорошо знаю этот дом…
Она положила гребень перед Таннис.
— Освальд разозлится, — одними губами произнесла Таннис.
— Еще как. Он меня убьет. Он давно собирался, но Ульне ко мне привыкла. А он ее и вправду любит. Но Ульне не сегодня завтра умрет.
Марта вздохнула и поправила шаль, подхватив длинные ее хвосты, завязала узлом.
— И я с ней… так оно, может, и правильно будет. Всю жизнь вдвоем.
Грент отлип от стены.
— А ты пей чай. — Марта улыбалась широко, радостно, только руки ее, лежавшие на плечах Таннис, мелко дрожали. — Пей… так оно для всех будет лучше.
И Таннис безропотно приняла чашку.
Кейрен ушел.
Вернется.
А она подождет его на берегу… на белом-белом берегу, на котором в шахматном порядке лежат перламутровые раковины. Здесь море пахнет молоком и медом, а на песке остаются глубокие следы.
Кейрен найдет ее.
Когда-нибудь.
ГЛАВА 33
Кэри снились вороны. Черные-черные вороны с острыми перьями. Они кружили, заслоняя небо, и смеялись над Кэри.
— Кыш, кыш! — Кэри взмахивала руками-крыльями, но взлететь не могла.
Жарко.
И окно приоткрыто, тянет сквозняком, но ей все равно очень жарко.
Брокк ушел.
Куда?
Голова раскалывается просто и жажда мучит. Наверное, Кэри заболела. Конечно, иначе отчего комната так кружится? Стоять невыносимо тяжело. И она садится, вернее падает на кровать.
…ерунда какая, последний раз Кэри болела… давно болела.
— Ты проснулась? — Брокк явно всю ночь не спал.
Работал? Заработается он когда-нибудь. Глаза вон красные, воспаленные.
— Как ты себя чувствуешь? — Холодная ладонь легла на лоб.
— Лучше.
— Голова кружится?
— Кружится, — согласилась Кэри. С ним легко соглашаться, и хорошо бы, чтобы он не уходил. И хмуриться перестал.
— Пить?
— Хочется.
— Кэри… послушай меня, пожалуйста. Тебе нельзя пить много. И нельзя пить воду.
— Почему?
…потому что болезнь эта очень странная. И внезапная. Несвоевременная, хотя вряд ли в принципе существуют своевременные болезни. Но эта непонятная слабость и боль в висках, собственный пульс стучит быстро, мелко… мешает сосредоточиться.
— Что со мной?
— Ты заболела, но ничего серьезного…
…ложь. А прежде Брокк ей не лгал, и оттого вдруг становится страшно. Кэри пытается сжать пальцы, удержать его руку, но пальцы ее не слушаются.
— Ты поправишься. — Брокк, наклоняясь, целует в лоб. — Обещаю, Кэри. Ты поправишься и очень скоро. Верь мне.
Ей хочется, но страх не позволяет. И страх заставляет просить:
— Не уходи.
— Я должен. Я скоро вернусь. Обещаю, что ты соскучиться не успеешь.
Брокка выдает голос, нервный, нарочито-ласковый.
— Все серьезно, да? — Ей приходится отпустить руку.
— Все серьезно, — эхом отзывается он. — Ты меня простишь?
— За что?
— За то, что не уберег.
Рядом с ним страх отступает, и Кэри обнимает мужа, прижимаясь к плечу, от которого пахнет серебром и еще канифолью. Кажется — бертелью, которой он стекло заваривает.
— Я должен был отправить тебя в Долину… или на край мира…
— И что бы я там делала одна? — Улыбаться тяжело, она словно сама обманывает его этой улыбкой, на которую едва-едва хватает сил.
— Жила бы. — Брокк целует раскрытые ладони. — А теперь закрывай глаза…
— Ты расскажешь мне сказку?
— Обязательно. О чем?
— О драконах. Ты начинал вчера, я помню… знаешь, я ночью вновь летала. Только у моего дракона были черные крылья. Это неправильно. Чернота — для воронов…
— А какие крылья ты хочешь?
— Белые. — Кэри зевнула, неудержимо проваливаясь в сон.
Все-таки странная эта ее болезнь…
Белые крылья — у чаек. И Сверр, забравшись на парапет, руки раскрыл. На ладони его — куски хлеба, и чайки подлетают, кружат над Сверром, а хлеб не берут. Кэри сидит в тени, но даже в тени ее мучит жара. Соломенная шляпка не спасает от солнца, и к вечеру нос снова обгорит.
…или руки.
Чешутся жутко, Кэри скребет их, оставляя на коже красные полосы. Наверняка за них станут ругать, да и сама она понимает, что расчесывать руки некрасиво. Но зуд сильнее разума.
— Прекрати. — Сверр сбрасывает хлеб, и чайки, еще недавно не обращавшие на него внимания, сплетаются визгливым комом. — Ты ведешь себя как ребенок.
— Я и есть ребенок.
Здесь, во сне…
…они никогда не были на море, чтобы вдвоем. И сейчас он выглядит взрослым.
Белая рубашка. И белые волосы, стянутые в хвост. Лицо тоже белое, искаженное болью.
