Последняя любовь царя Соломона - Сандлер Шмиэл (читаем книги TXT) 📗
Все это на фоне людей процветающих и не прилагающих для этой цели особенных усилий, привело меня в состояние глубокой социальной апатии. Я не голосовал ни за левых, ни за правых. Я перестал доверять государству, и нашел, что оно все более и более делает крен в сторону полицейского режима.
Каждый сорился с каждым и по любому поводу. Политики самого высокого ранга не стеснялись строчить друг на друга доносы в полицию. Разборки, поклепы и сведения счетов с участием виднейших адвокатов современности тянулись годами. Страна изнывала от бюрократии. Страна содрогалась в социальных конвульсиях. Страна билась в религиозной истерии, и над знойными городами иудейского царства витал призрак коллективной шизофрении.
А мир в это время активно жил и развивался. Русские с успехом приобщались к капитализму. Американцы высадили астронавта на луне. Просвещенное человечество с надеждой вступало в век технологии и прогресса. В Израиле же все еще жили по канонам средневековья и от слов выжившего из ума дряхлого раввина, порой зависело, какая именно партия придет к власти.
Я не мог вынести все это, отошел от политики, забыл дорогу в синагогу и сосредоточился на наших семейных неурядицах.
Я бурно переживал бесчисленные ссоры с супругой и на этой почве потерял уверенность в себе. Еще бы, если тебе ежедневно твердят, что ты ничего не стоишь как мужчина и как человек, то, в конце концов, ты действительно начинаешь верить в это.
В итоге я окончательно уверовал в собственную ничтожность, и моя личная жизнь превратилась в сплошное унижение. Почти каждый в ком было хоть немного уверенности в себе, мог обидеть меня. Поначалу я пассивно отвечал на оскорбления, но вскоре зачерствел душой и почти перестал реагировать на них. Я уже ни с кем не общался, а только и делал, что поглощал дешевые сосиски и обвинял себя во всех смертных грехах.
Друзей я потерял, куда-то подевались и родственники, а на работе только и ждали случая, чтобы уволить меня без выходного пособия.
Что касается сексуальной жизни, то ее у меня вроде как и не было. Нет, любовью мы с женой занимались, но не часто. Меня расхолаживали ее ворчливые и надоедливые попреки, а когда все же нам доводилось побаловаться в постели, особых восторгов мое умение у жены не вызывало. Напротив, неумелые попытки внести разнообразие в нашу интимную жизнь, приводили к разлитию у нее желчи и сарказма.
— Мадам, — предложил я дрожащим голосом, — изволите что-нибудь выпить?
— С удовольствием, — задорно отвечала Вероника.
Она почувствовала мое волнение и пыталась приободрить меня.
— Человек, — заорал я, стесняясь своего срывающегося голоса.
Тут же в покои вошел толстяк в тюрбане; в руках он держал поднос с напитками.
Кокетливо наклонив головку вбок, Вероника пригубила красное вино, а я тем временем бросил мимолетный взгляд на просвечивающий через прозрачную ткань темный лобок под вздрагивающим загорелым животом.
«Господи, да она же голая!»
— Сударыня, в чем заключаются ваши обязанности? — неуклюже я пытался скрыть свое волнение.
— Я отвечаю за внешний вид и хорошие манеры ваших жен, — сказала она просто, по-прежнему пытаясь приободрить меня своей доброй улыбкой.
— А они что, в этом нуждаются? — я не узнавал свой голос, он стал чужим, непослушным, то и дело срывался и дрожал. Я был похож, наверное, на человека, который первый раз выступает перед публикой и от страха забыл все, о чем намеревался говорить.
В горле у меня пересохло, но мне и в голову не приходила спасительная мысль о напитке, который я секунду назад любезно предложил Веронике.
— Сказать по правде, вчера вот к вам была доставлена девушка из австралийского племени. Ясно, что понятие о вилке или ином столовом приборе у нее довольно смутное.
— А вы где-то учились, Вероника?
Она была спокойна и ее уверенность в себе стала понемногу передаваться мне. Дыхание у меня выровнялось, и я мог, по крайней мере, внятно и без дрожи в голосе задавать вопросы.
— Я училась в московском институте кинематографии.
— Ах, так вы артистка? — с невольным восхищением сказал я.
Моя искренность и понятное волнение тронули Веронику и в открытом взгляде ее я увидел признательность — Увы, — с горечью, — сказала она, — артисткой я так и не стала… Когда пришло время съемок фильма, режиссер предложил мне разделить с ним постель.
— Гад ползучий! — непроизвольно и по-детски вырвалось у меня.
— Я проплакала всю ночь, но мне очень хотелось стать звездой и я согласилась… Это был мой первый мужчина….
Она на секунду призадумалась, и я почувствовал болезненный укол ревности в сердце.
— Правда роли я так и не получила.
— Но почему?
— Через неделю мне стало ясно, что таланта у меня ни на грош, а быть куртизанкой я могу и за деньги. И вот я тут. Делюсь опытом с вашими женами…
Она виновато улыбнулась и я понял, что ей очень хочется произвести на меня хорошее впечатление.
— У вас есть талант, — с искренним участием сказал я, — талант хорошего человека.
— А вы добрый, во всяком случае, до сегодняшнего дня моя история никого не интересовала, так как вас. Вы так внимательно слушали меня.
Глаза ее заблестели и на какое-то мгновение мне показалось, что она вот-вот заплачет.
О, да она такой же романтик, как и я!
Любая сентиментальная история вызывала у меня слезы. В такие минуты, если рядом были люди, я совершал что-либо дерзкое, чему потом удивлялся сам. Это была попытка застенчивого человека, такими вот радикальными средствами справиться с конфузной ситуацией.
То же самое, с целью не расплакаться, сделала сейчас Вероника: опустив бокал на поднос, она властным жестом приказала служке удалиться и плавно пошла на меня.
Я замер от подступившего к горлу восторга.
Изящным пальчиком она нежно провела по моим губам, и это естественное движение красивой женщины вызвало в мятущейся душе моей бурю неизведанных доселе чувств. Неукротимое и неведомое ранее острое возбуждение волной прокатилось по моему истосковавшемуся по женской ласке телу. Если бы моя законная жена умела так прикасаться. Боже, ведь все эти двенадцать лет я не знал, что такое настоящее наслаждение Легкие прикосновения ее наэлектризованных пальцев будто вливали в меня дикую энергию страсти, переполнявшую все мое существо.
Но вместо того, чтобы закрыть глаза и отдаться этому сладостному ощущению волшебной эйфории, я поймал себя на дурацкой мысли о том, что именно это восхитительное ощущение сладчайшего томления, очевидно, подразумевал Зигмунд Фрейд, когда говорил о либидо.
Интеллигент ты сраный, — с горечью упрекнул я себя, — в кои-то веки выпало счастье овладеть женщиной, и в этот самый момент ты ударяешься в глубокие размышления.
Теоретически, не без влияния фрейдовой науки, я знал, конечно, что такое наслаждение, но как же я был неискушен, как далек от практики и как незабываемо сладостны были Ее прикосновения. Остановись мгновение!..
Вероника проворно сбросила с меня халат, подвела к ложу, усадила и, нагнувшись к взбухшему у меня в паху комку мускулов, бережно взяла его в руки и стала ласкать. Это было трогательно и прекрасною. Со стороны она казалась молодой мамой, которая нежно играет с ребенком.
Я почувствовал, как неудержимо надвигается оргазм.
Ужас охватил меня, неужели все кончится, так и не начавшись толком. «Держись, Шура!» Приказал я себе. Вероника наклонилась к нему, явно намереваясь удостоить меня оральным сексом. Она лишь коснулась губами головки члена, и это было уже выше моих сил. Ничто на свете не удержало бы меня сейчас от столь позорной эякуляции.
Я кончил, но как кончил! Оргазм был необыкновенно бурным, поток спермы, казалось, был бесконечным. Я залил ею все лицо Вероники. Нет, она не проявила недовольства, она приняла эту благодатную жидкость с непонятным вожделением. Но мне все же показалось деланным ее вожделение, и я мучительно страдал от проявленного мною, постыдного бессилия.
