Дочь Лебедя - Бак Джоанна (книги регистрация онлайн txt) 📗
— Ты не считаешь, что это глупо? — бормотал Мишель.
Он стоял рядом со мной у двери, когда отец заставил консьержку обойти вокруг экспоната, стоявшего посредине комнаты. Его интересовало мнение простой женщины, ему было нужно ее восхищение. Она бормотала:
— Браво, месье, это так красиво! Сделано великолепно!
— Ты поняла? — спросил меня Мишель. — Она считает, что это работа твоего отца.
— Откуда она может что-то знать, она же консьержка.
Этрусская парочка была самой интересной и практически единственной вещью в нашей пустой гостиной. Фриз, лошадь, бронзовые кошки, фигурки из слоновой кости, сидящая Исида и пригнувшийся Осирис, — все они покинули нас, чтобы заплатить за эту парочку. Туда же ушли терракотовые наяды, гарцующие по волнам, проволочные свирепые солдаты и многое, многое другое.
— Мне нравится так много свободного пространства, — заметил Алексис, увидев, какой пустой стала наша гостиная.
— Да, — сказал эксперт Британского музея, увидев Будду, стоявшего на кофейном столике. — Как приятно снова увидеть его.
Отец стоял рядом с этрусской парочкой. Потом эксперт, мистер Смит-Джонс в твидовом пиджаке, потертом от времени, обошел вокруг этрусской скульптуры несколько раз и, не сказав ни слова, пошел и сел на диван.
— Боже, — шептал Мишель, он стоял у дверей вместе со мной. — Пошли со мной.
На кухне он приготовил маленькие английские сандвичи, а я заварила чай, как будто мы предлагали жертву, чтобы умилостивить судьбу. К тому времени я уже достаточно давно работала для отца, чтобы знать, насколько плохим может быть плохое мнение.
Когда мы вернулись в гостиную с подносами, сандвичами и чаем, отец сидел на диване. Его руки были как пустые перчатки, они безжизненно торчали из красных рукавов. Ни он, ни эксперт из Британского музея не сказали ни слова, пока мы находились в комнате. Я вышла, и за мной последовал Мишель.
— Неважные дела, — сказал он, потрепав меня по плечу. — Этот тип распознал фальшивку. — Я вдруг четко осознала, что настало время моему отцу расплачиваться за его упрямство и грехи. Это было неприятное и противное ощущение.
— Он же не собирается продавать этот «шедевр». Так что какая разница? — спросила я.
— Не уверен, — ответил Мишель.
С тех пор отец постоянно названивал по телефону в Лондон, Калифорнию, Грецию, Турцию, Лихтенштейн и Базель.
— Ты же не собираешься продавать их, правда? — с надеждой спрашивал его Мишель.
— О, — отвечал отец, — как только ты приобретаешь вещь, все сразу меняется. Настоящий азарт бывает только тогда, когда ты стараешься завладеть вещью. Теперь, когда она побывала в моих руках, я, пожалуй, могу с ней расстаться. Кроме того, — продолжал отец, — ни одно произведение искусства не должно оставаться надолго в одних руках. Коллекция — это всего лишь защита на случай плохих времен, финансовая прокладка. Есть только один способ сохранить вещь у себя навсегда — это разбить ее на мелкие кусочки! — Как же он был прав!
— У тебя мало времени, — предупреждал Мишель. — Дурная слава бежит очень быстро.
— Не будь дураком и не впадай в истерику, — храбрился отец.
Были письма и телеграммы, к нам приходили люди. Многие хотели купить Куроса. Иногда в день было по два или три визита. Наконец этрусков купил небольшой американский музей. Меньше чем через месяц после того, как парочка прибыла к нам, приехали упаковщики предметов искусства, чтобы забрать ее у нас.
Отец и Мишель были страшно рады, так что мы уехали на две недели в Агадир в Средиземноморский клуб.
Мой отец расслаблялся на террасе, плавал в бассейне. Мишель и я сидели в баре, расположенном под нескончаемыми окнами номеров, выходящих в сад и на бассейн.
Мы ездили на пляж на верблюдах и пили холодное шампанское. В конце концов мне все надоело.
— Что мы здесь так долго делаем? — спрашивала я.
— Джекоб хотел отдохнуть и погреться на солнце, — отвечал мне Мишель.
— Но у нас столько друзей, владеющих прекрасными домами, что мы здесь делаем среди всех этих незнакомых нам людей?
— Джекоб хотел перемен, — объяснил Мишель и добавил: — Гораздо лучше расслабляться среди незнакомых людей…
Отец, увы, продал парочку не тем людям! В том провинциальном музее в Америке был умница профессор, трехголовый змей, — у него оказались знакомые в Британском музее. Мы узнали об этом позже — в то время казалось, что нам просто не повезло.
Отец мог оказаться в тюрьме за мошенничество. Ему еще повезло! Пришлось вернуть деньги американскому музею. Огромная сумма! Были арестованы все ценные бумаги и счета отца, начались бесконечные проверки.
Мы позднее узнали, что парочка была весьма церемонно разбита в американском музее в присутствии куратора и экспертов по этрусскому искусству.
К сожалению, вся эта история просочилась в прессу. Журналист, писавший о художественных аукционах в «Интернешнл Геральд Трибюн», разразился статьей под названием «Мошенники процветают». Мишель страшно испугался, как это отзовется на его добром имени.
«Кого волнует Дюпюи? — спрашивала я себя. — Это отец сел в лужу».
Отец как-то пришел ко мне и сказал, что все деньги Джулии он угрохал на покупку этрусской парочки.
— Неужели ты действительно считал, что эта вещь подлинная? — спросила я отца, когда мы уже жили в маленькой квартире. — С твоим-то опытом!
— Иногда так сильно хочется чего-то, что совершенно не обращаешь внимания на то, что знаешь на самом деле! — ответил отец.
Часть третья
Лето. Она вышла, чтобы купить продукты к обеду. Небо стало одновременно холодного голубого и телесно-розового цвета, чувствовалось, что что-то надвигается, но шума еще не было, в воздухе пахло озоном. У сточных канав, там, где улицы переходили в проспекты, белыми волнами неустойчивых очертаний был прибит мусор. Люди, поднимавшиеся из метро случайными парами, двигались бесшумно. В руку врезаются ручки пластиковой сумки с овощами; если бы ее ноги были короче, то дно сумки касалось бы земли. Чернокожие мальчишки в шортах, идущие сзади, ухитрялись задевать ногами и пинать сумку. Она покупает продукты каждый вечер и ведет благоразумную и размеренную жизнь.
С ней сейчас все в порядке, она почти американка. Она живет с Беном уже десять лет и восемь из них — в Нью-Йорке.
— Поезжай, — сказал ей отец, — ты же все-таки американка. Поезжай домой, а я останусь здесь.
Это чтобы ей было понятно, что он храбрый и самостоятельный; как будто в Европе существовала какая-то опасность, как будто опять могли перерасти в войну бесчисленные европейские передряги: инфляция, безработица, забастовки, смена правительств. Как будто ему хотелось остаться одному.
Она наблюдала за ним с постоянной тревогой. В первые два года на новой квартире он располнел, отказывался говорить по-французски или отвечать по телефону. Его лоб покрывался потом при воспоминании о каждой прежней ошибке, и нужно было убеждать его принимать таблетки, чтобы он мог поспать больше чем два часа в сутки. Потом, когда они в конце концов были вынуждены продать Куроса, Джекоб, казалось, поправился; как только статуя была упакована и отправлена в Лозанну, он стал самим собой. Он путешествовал, подолгу разговаривал с Мишелем по телефону, ездил с Алексисом в Италию и чувствовал себя прекрасно, и ей нечего больше было делать.
— Ты должна жить своей собственной жизнью, — как-то сказал он. Она с удивлением наблюдала за тем, как его недомогание отступало. У нее не оставалось причин следовать клятве. Когда она встретила Бена, ей казалось, что она нашла человека опытного, надежного.
Бен был согласен с Джекобом, который постоянно внушал ей:
— Настало время взрослеть и отправляться домой. — Хотя, проведя в Европе двадцать лет, он почти совсем забыл Америку, а она ее вообще никогда не знала.
Способы освоения Америки были не более интересны, чем гайки и гаечные ключи, карнизы для занавесок, гвозди и штепсельные вилки в пластиковых пакетиках на крючках в магазинах скобяных товаров. И еще контроль. Отметки у агента по недвижимости с лживыми хищными глазами, отметки в грязном офисе владельца дома, в телеграфной компании. Ответы телефонной станции, продуктовому магазину, химчистке, страховой компании: сколько мы зарабатываем, как долго мы жили там, где мы жили раньше, когда мы желаем, чтобы нас начали обслуживать. После всех этих вопросов Бен себя чувствовал так, как будто его протащили сквозь мясорубку, но она лишь потешалась. Это было формой внимания, проявлением порядка. Бена поражала ее готовность зарегистрироваться везде, где только можно.
