Амнезия, или Фанера над Парижем (СИ) - Купрашевич Владимир (читать книги онлайн бесплатно регистрация txt) 📗
Просыпаюсь глубокой ночью в полутемном замкнутом пространстве от жажды и звона в ушах и долгое время не понимаю где я. Вероятно, не могу выйти из привидевшихся кошмаров, и только едва слышный свисток локомотива и толчок вагона напоминает, что я в поезде. Правда, зачем и куда еду, еще не могу вспомнить. Да, собственно, какая разница…. Зато я точно помню, что в бутылке еще что-то оставалось. Конечно, она под столиком, почти вплотную к моей лежанке. Прикладываюсь к горлышку. Коктейль бьет кувалдой по остаткам мозгов …
Еще раз прихожу в себя под утро. Чернота за окном уже напоминает фиолетовые чернила. Таращусь минут пять по сторонам, осматриваю купе с тусклым дежурным светом, мумиями, завернутыми в одеяла на полках. Заглядываю под столик, где катается пустая пластиковая бутылка. Ощупываю матрас. Сухой. И то удача….
Откидываюсь к стене и с минуту сижу с закрытыми глазами. Зачем их вообще было открывать?! Чувствую, как поезд сбрасывает скорость. Наверное, скоро моя остановка. Не опоздать бы. Осторожно поднимаюсь, нащупываю свою сумку и сдвигаю дверь. В коридоре никого. Вижу в окнах редкие огоньки и иду к выходу. Дверь проводника приоткрыта. Сам он раскладывает пасьянс из билетов. Поднимает на меня глаза и смотрит как на привидение. Я бормочу, что уже приехал. У меня нет никакого желания что-либо объяснять. Какая ему разница… Зачем меня вообще отправили? Разве они не знают, что Милены давно нет в живых? Давным-давно. Я еще помню, как она помахала мне рукой с площадки уходящего поезда.
Полустанок из нескольких деревянных домиков. На ближнем строении какая-то табличка, вероятно, название станции, но она мне вряд ли что-нибудь прояснит. А идти лучше всего по шпалам. Понять куда, даже мне не трудно - в другую сторону от уползающего состава с пассажирами не успевшими выйти. Они хотя бы догадываются куда катятся?…
Отец Анатолий, ощупывает меня взглядом, потом кивает головой и открывает во-рота шире. Часовенка небольшая, но изнутри оказывается просторной. Настоятель задает какие-то вопросы, похоже, он принимает меня за реставратора. Озноб трясет меня и я не в состоянии что-либо сказать. Монах принимается объяснять, что нужно расписать заново, а что попытаться восстановить. Но прежде надо сделать эскизы. Конечно, уж не на ночь глядя. Я тупо осматриваю стены, потолки и молча киваю. После бесконечного путешествия, когда уже подгибаются колени признаться в том, что никакой я не реставратор рискованно, можно запросто оказаться вновь за воротами. Анатолий пытливо косит на меня взглядом и, наверное, начинает понимать, что открыл ворота не тому. Я бормочу, что в иконописи у меня нет большого опыта, потому прежде чем браться за это дело, надо почувствовать внутреннюю готовность, сделать наброски…Настоятель смотрит на меня уже внимательнее и согласно кивает.
Прежде чем завести меня в путаницу темных переходов он водит меня по периметру монастырского двора, объясняя назначение построек и сооружений. Многого я просто не воспринимаю, оттого что меня мутит от голода.
Толкнув, наконец, невысокую, коротко скрипнувшую массивную дверь, которую я принял, было за вход в какой-нибудь курятник, настоятель показывает кивком внутрь и сообщает, что когда-то здесь провел неделю в молитвах свои последние дни известный отшельник, которого после причислили к лику святых. Здесь было ему видение…
Я чувствую, что если мне не протянут хотя бы краюху хлеба мне тоже будет видение моего последнего дня. Анатолий видимо решает, что я недостоин мученической смерти в святой обители и приносит пару пирожков и бутыль вина.
Из последних сил я словно удостоверение вынимаю из сумки кисти и краски, которые прихватил, видимо по наущению свыше. Анатолий, в последний раз, с сомнением осмотрев меня и осенив крестом, уходит.
Оставшись один, я заглатываю пирожки, запиваю вином и сижу в неподвижном состоянии, ожидая, когда пища всосется в организм и у меня снова появится пульс. Некоторое время спустя я уже в состоянии осмотреться и представить себя обитателем богоугодного заведения. В каменном коробе кроме лежанки, у дальней стены, да дощатого столика, с оплавившейся свечой, ничего нет. Разница между этой кельей и моей каморкой на Караванной не существенная. Но есть и разница. Здесь не слышны скрежет и звон трамваев, шум моторов и шин, нет угарного газа из выхлопных труб, смрада от гниющих останков из мусорных баков.… Кажется, у меня темнеет в глазах и усиливается головокружение. Похоже отсутствие ядовитых примесей губительно для городского мутанта. Если мне станет дурно, то спасти меня сможет только городская свалка. Там нормализуется мое давление и восстановится дыхание. Если не будет поздно. Инстинктивным движением хватаюсь за свою суму. Где-то в глубине рука натыкается на какой-то сосуд. Вынимаю небольшую бутылку. Так и есть, спирт. С какой целью я его сунул сюда, не имею представления. Может быть в качестве растворителя… Ничего похожего на стакан среди инструментария не находится и я пью прямо из горлышка. Озноб проходит почти сразу. Помещение уже не кажется казематом, а интерьер постепенно принимает романтические оттенки.
Решив, что организм мой достаточно проникся атмосферой святой обители, зажигаю свечу, и, установив на какое-то подобие столика, вытаскиваю бумагу, карандаши, краски. Беру в руки клок картона и пытаюсь воспроизвести на память хотя бы несколько штрихов из жития святых. Руки, то ли от долгого безделья, то ли оттого, что еще не прогрелись, слушаются плохо, да и изображение в глазах, время от времени, расплывается и я, не добившись результата, добавляю еще пару глотков кислого вина и решаю перенести опыты на раннее утро.
Полумрак кельи уже сгустился настолько, что уместно подумать о сне. Складываю все обратно в суму, сую ее в изголовье и задуваю свечу. Матрац на полатях настолько тонкий, что сквозь него ощущается нестыковка досок. Поднимаюсь, чтобы откинуть суконное одеяло и влезть под него, когда замечаю какую-то тень, отделившуюся от колонны. Никакого шороха, никакого иного звука, просто отделение темной фигуры, напоминающей человеческую. Ослабев в коленях, я оседаю на свое ложе и не могу отвести взгляда от странного видения. Фигура тоже замирает. Вглядываюсь в то место, где должно быть лицо, но не могу различить черты. С натугой перебираю в памяти имена известных мне святых, но какой смысл? Лица все равно не рассмотреть. То ли надо мной потешается какой-то подвыпивший монах, то ли я уже в бреду?
- Что ты от меня хочешь? – бормочу я, - Она же пила и я тут ни причем…Я…я только рисовал, - плету я не понимая собственных слов.
Мне никто не отвечает. Напрягаю зрение и осторожно двигаюсь к колонне. С каждым сантиметром пути фигура отодвигается от меня, и когда я приближаюсь настолько, что могу коснуться руками шершаво- го камня – исчезает окончательно. Оглядываюсь на крошечное оконце под потолком кельи и вижу снаружи, под карнизом, ветку дерева, а за ней тусклую электрическую лампочку наружного освещения, но меня она уже не убеждает…
Настоятель, открывший мне утром келью, в ответ на мое бормотание о творческой импотенции, не произносит ни слова, но, уже в воротах внимательно вглядывается в мое лицо.
- Когда будешь уверен, приходи. Бог всех примет.
За воротами я никак не могу сориентироваться в направлении и иду, не разбирая дороги, куда глаза глядят…
- Да ничего с ним не случится. Нигде никаких переломов, ссадин. Придуривается он. Бомжа убить надо еще постараться. Подожди, еще денег с нас сдерет…, - слышу я едва различимый мужской голос.
Ему возражает женский, раздраженный.
- Да не бомж он! Художник. Видишь инструмент при нем.
- Не велика разница.
Начинаю понимать, что речь идет обо мне и, с усилием, раздираю веки.
- Еще и в машину заволокли …, - возмущается мужчина.
Это дополнение объясняет мне тесноту и близкий серый потолок перед глазами.
