Безнадёжная любовь - Владимирова Эльвира (версия книг TXT) 📗
— Зачем? — удивилась Аня.
— Интересно же! — недоуменно пожала плечами дочь. — И вообще, так необыкновенно получилось. Инка придумала, мы прибежали, а оказалось, вы знакомы. Расскажи!
Аня присела рядом.
— Это случилось давным-давно… — она рассмеялась.
— Мам! — осуждающе протянула Сашка.
— Как мы познакомились с твоим отцом, ты никогда не спрашивала.
— Просто мне казалось, что вы всегда были знакомы. Я ведь вас по-другому не знала.
Саша прислонилась к маминому плечу.
— Хочешь, я расскажу тебе, как познакомилась с Гришкой?
Аня насторожилась.
— Твои многозначительные интонации меня беспокоят.
— Но ничего же страшного! — дочь заглянула в мамино лицо и загадочно улыбнулась. — Я уронила ему на голову таз.
— Что?
— Ну мам! Он был старенький, маленький, легонький. Мы в нем разводили краску. Он стоял на подоконнике, а я случайно задела локтем. Грохоту было на весь город! Но ведь ничего страшного! — Саша виновато боднула Аню в плечо. — Зато Гришка в меня сразу влюбился.
Аня молчала.
— Мам! Теперь расскажи ты.
— Хорошо, — Аня прижала Сашку к себе. — Мы приехали сюда с девчонками на каникулы. В августе. К Жанкиной бабушке. Может, ты помнишь, Жанна к нам когда-то приходила.
— Нет! — дочь мотнула головой.
— Вот! — Аня поставила точку в своем коротком рассказе.
— И это все? — возмутилась Саша. — Приехали к бабушке. А как же познакомились?
— Так и познакомились. Случайно встретились, — Аня не удержалась и, улыбнувшись, добавила: — А потом ему на голову упало ржавое ведро…
— Мама! — Саша даже подскочила.
— Но это не я его уронила.
Саше трудно было представить маму своей ровесницей. Даже когда Саша только родилась и мама была совсем молодой, все равно для дочери она всегда оставалась недосягаемо взрослой, умудренной годами. Так странно представлять маму двадцатилетней: юной, наивной, беспечной, влюбленной.
Да, тот мужчина, несомненно, тогда был парнем, таким, как Гришка, и мама с ним встречалась, целовалась…
Прекрасно знаешь, что, конечно, все так и происходило, но по-прежнему совершенно не верится. Как с мамой могло случаться то, что сейчас происходит с Сашей?
Когда Саша увидела, как таз с неимоверным грохотом накрыл чью-то голову, она молниеносно отскочила от окна, боясь, что ее разглядят и узнают, но потом решительно бросилась на улицу, испуганная, смущенная, виноватая, готовая прийти на помощь и ни за что не сознаться, кто уронил из окошка злополучный таз. Но созналась. И таз оказался не таким уж злополучным. Одно время Саша мечтала даже унести его домой и повесить на стену как символ счастливой случайности, коренным образом изменившей ее жизнь.
Оказывается, у мамы тоже был такой странный символ, тоже жестяной и громыхающий — старое ржавое ведро. А может, мама выдумала его нарочно, чтобы позабавить Сашу, удивить и незаметно отвлечь от недосказанной истории.
— Я совсем не представляла, что еще когда-нибудь встречу тебя. Мне казалось, ты здесь больше не живешь.
— Умер, — мрачно подсказал Богдан.
— Нет. Уехал.
— Безвозвратно ушел в прошлое, — он усмехнулся. — Ты все еще любишь мороженое?
— Да. Только никому в этом не признаюсь.
Неужели он так и не женился?
Временами Аня с эгоистичным торжеством повторяла себе: не женился, потому что больше никого не любил, потому что не признавал других женщин. А потом сама же смеялась. Боже мой, конечно, это не так! Наивно полагать, что у него никого не было, кроме нее. Были, несомненно, были. Разные. Они любили его и не любили.
А он? Как он относился к ним?
Иногда, вспоминая о Богдане, Аня уверенно предрекала, что он обязательно найдет себе замечательную, любящую жену и будет счастлив. А теперь ей нравилось, что он одинок, наверное, потому что сама была одинока. И хотя очень некрасиво радоваться чужой несложившейся судьбе, но зато эффективно успокаивает, ибо присутствие товарища по несчастью уравновешивало собственные переживания, тем более что именно этот товарищ сыграл в них не последнюю роль.
Нет, Аня не желала возрождать их прежние отношения. Конечно, не желала. Она уверяла себя в этом. Такое просто невозможно: любить столь долгое время, расставаясь, меняясь, мучаясь и даже ненавидя. Вернуть происходившее восемнадцать лет назад? Даже помышлять об этом смешно! Сейчас они всего лишь старые знакомые, давние приятели, которых когда-то связывало нечто общее, и так легко забыть, что именно, ведь все происходило бесконечно много лет назад.
Что случилось? Почему раньше он и дня не мог прожить без Инки, а сейчас даже не испытывает желания ее видеть? Подумаешь, поссорились! Будто они раньше не ссорились, будто он раньше не восклицал в запальчивости, что больше не потерпит ее выходок, что достаточно мучиться и пора положить конец этим бессмысленным отношениям, приносящим только боль и страдания. Но уже через секунду мечтал непременно увидеть ее, и раскаяться, и обнять, ощутив податливую хрупкость ее фигуры.
Все не так! Теперь Никита мрачно сидел дома и ждал, когда она придет, чтобы в очередной раз проверить, с каким равнодушием встретит ее появление. Да, ему по-прежнему хотелось ее обнять, но хотелось точно так же, как любую другую симпатичную девчонку.
— Ты не можешь меня простить?
— Что ты! Я давно тебя простил.
— Так в чем же дело? Ты избегаешь меня. Ты не желаешь меня видеть.
— Ну почему… — он равнодушно пожимал плечами, ему становилось жалко Инну, даже хотелось ее успокоить.
— Почему? — возмущенно кричала Инна. — Это я спрашиваю: почему?
Она плакала сердито и отчаянно, а Никита морщился от вида ее слез и не верил. Он больше не желал, чтоб над ним насмехались, чтоб его обманывали, чтоб им играли и забавлялись. Кажется, он научился управлять своими чувствами, они перегорели и подчинились его воле. Но отчего-то испытывал непонятную жалость к Инне.
Однажды он остался дома один. Прозвенел звонок, и он поплелся открывать дверь, заранее испытывая неприязнь к визитеру, кем бы он ни был, и увидел на пороге… «Того самого, — говорила Инка, — про которого я тебе рассказывала».
Никита посмотрел на гостя исподлобья. Он не мог испытывать к нему симпатии, хотя тот и не был ни в чем виноват, кроме своего существования.
— Вам что? — неприветливо буркнул Никита через порог.
— Ты один?
Никита хмыкнул и дернул губами.
— А вы думаете, меня опасно оставлять дома без присмотра?
Гость не обратил внимания на его нахальное поведение.
— Мне можно войти? — он держался раскованно и спокойно и смотрел прямо в глаза.
— Зачем? — Никита сощурился, словно прицеливался, заставляя себя выдержать взгляд. — Никого же нет.
— А ты?
Какие-то странные интонации, придающие особую выразительность простым словам, будто ожил красноармеец с плаката времен гражданской войны: «А ты записался добровольцем?»
— А ты?
— А я еще маленький, — усмехнулся Никита. — Мне не разрешают впускать в квартиру незнакомых дяденек.
Гость не стал напоминать о том, что они все-таки знакомы, иронично улыбнулся.
— Гриш, ты себя представляешь сорокалетним?
— Не знаю. Каким бы я хотел быть в сорок, я представляю. А каким буду в действительности… Я не думал. Да, пожалуй, и каким бы хотел быть, тоже не задумывался.
— А меня?
— А ты всегда будешь такой же.
— Ну! Это же глупо — в сорок лет выглядеть двадцатилетней.
— Выглядеть, наверное, глупо. Но я же не это имел в виду.
— А что?
— Я всегда буду любить тебя такой, какая ты есть сейчас.
— А если я изменюсь?
— Я же сказал, не изменишься.
— Но так же не бывает!
— А как бывает? Только так и бывает. Ну подумаешь, прибавишь пару-другую килограммов да прочитаешь десяток-другой книг.
— И все?
— Ну, будут морщинки вот здесь. Разве это перемены?
