Первое танго в Париже: Привилегия для Эдисона - Павлова Мария Юрьевна (е книги .txt) 📗
— В общем, я ощутил… э-э-э… мгновенное наполнение… а-а-а… моего несуществующего… ээ-ээ, влага… лона… э-э-ээ… чем-то… тепло-твердым… упругим…
— А я… — немного помедлила Симона, — испытала ранее неизвестное мне ощущение проникновения своим несуществующим мужским членом внутрь вагины, — аналитически четко сформулировала Симона свои ощущения, оправившись от шока быстрее Павла, чем только подтвердила в глазах присутствующих свой несомненно высокий профессионализм ученого.
— Ну и как оно? — просипел Толик. Физиономическая феерия отразила комплекс его противоречивых ощущений.
— Непривычно. Я бы сказала с большой долей вероятности, что просто здорово! — закончила свою мысль Симона. — Если учесть, что опыт продолжался не более минуты, то результат я бы назвала потрясающим.
— Теперь представьте себе, — прогрессивно заговорила Маша, — только представьте себе, это же революция в сексе. Можно позволить себе обмен ощущениями! После, разумеется, всесторонних комплексных исследований. Мы можем указать человечеству путь к новому уровню бесконтактной чувственной совместимости.
— Но… это же ударит по основным социальным принципам устройства человеческого сообщества, — неожиданно сменила свою позицию Симона.
— Что? Каким принципам? — не удержался Толик, с трудом следя за обменом мнениями между Симоной и Машей.
— По моногамности, а следовательно, по семейным устоям. По уже сложившемуся в мире балансу однополых браков. Поясняю свою мысль, — откашлялась Симона и, обхватив руками плечи, стала ходить взад-вперед. — Лица с неустойчивой психикой в погоне за новыми ощущениями, освободившись от моральных ограничений, начнут мигрировать в полигамию.
— Ну и что в этом страшного? — спросила Маша по инерции, однако в ее голосе зазвучало некоторое сомнение в целесообразности подобной расширительной программы человеческой практики.
— Кроме того, могут иметь место семьи из четырех и более членов, — как бы не слыша этой Машиной реплики, продолжила Симона мысль, которая ее захватила.
— И более… членов? — попытался ухватить смысл научного диалога Толик. Павел, не успев особенно вникнуть в набиравшее ход обсуждение, едва успевал крутить головой, переводя взгляд с Симоны на Машу и обратно. Поворачиваться к присутствующим всем корпусом ему было еще рано, и, вывернув шею, он изнывал в кресле.
— Наконец, этот путь может привести к свальному греху, что также неблагоприятно скажется на моральном климате сапиенса, — выкристаллизовывала суть Симона.
— В вопросах морали передовые рубежи за церковью! — внесла ясность Маша, подкрепляя свою убежденность поднятым вверх розовым пальчиком. — Отцы церкви неустанно следят за здоровьем человечества, невзирая на конфессиональную рознь.
— И уж будьте уверены, что-нибудь придумают, — изящно влился Павел.
Толик хлопнул себя по коленям и, махнув рукой на разгорающиеся дебаты, полез под стол, обнаружив отсутствие пуговицы на лацкане пиджака. Не соизмерив своих габаритов, он задел тумблер на пульте управления, но никто этого не заметил. Пульт включился, когда спор пошел с новой силой.
— Это еще надо посмотреть, как такие новшества будут восприняты широкой общественностью! — с нажимом произнес Павел, вставая наконец из кресла.
— Паша, ты же сам потихоньку пользуешься плодами этих новшеств, а людей хочешь лишить их. Не кажется ли тебе, что это не слишком великодушно? — сделала шаг вперед Маша, поигрывая медальоном.
— Надо очень хорошо еще раз все обдумать! — не сдавалась Симона, поправляя на носу приборчик, который она забыла снять. — И переубедить меня в том, что нужно очертя голову бросаться в массовое производство подобных устройств, будет чрезвычайно трудно! У нас мало данных, мы в самом начале поиска.
В лаборатории повисла тишина. Павел задумчиво постукивал пальцами по столешнице, выбивая замысловатую дробь. Симона, потирая лоб, смотрела на мелькающие на экране телевизора сцены развеселой жизни. Оба избегали смотреть друг на друга.
— Ну и что решим? — подал голос Толик, по-мужски взяв на себя руководство процессом в трудной ситуации безотносительно к степени ее научности.
— Надо повторить опыт еще раз в том же составе, — тихо и нерешительно заговорила в Симоне женщина-ученый.
Маша, вопреки ожиданиям присутствующих и своим только что высказанным гуманистическим устремлениям, подняла руку, выражая свой решительный протест, вовсе не скрывая того, что мужняя жена взяла над ней верх над борцом за сексуальное счастье всего человечества.
Павел не обозначил своего отношения к предложению.
— Павел? — обернулась к нему Симона.
— Н-ннн-у, если надо, то надо. — И Павел сел в кресло.
— Ну так что? Приготовились? — скомандовала Симона и растерянно уставилась на тумблер, который находился в положении «включено».
— Что такое? Кто включил? Толик? — Она посмотрела на супруга и выключила прибор. — Ничего не понимаю, ведь только что эффект был, а сейчас совсем ничего. Вдобавок пульт стоял включенный, а мы с Павлом ничего не ощущали! Что-то мы не учитываем, какой-то фактор! И, возможно, не один! Что-то проходит мимо нашего внимания… О-о-х! Я забыла про ваши медальоны! Маша, на тебе я вижу. А Павел? Надень, пожалуйста, свой!
Павел повиновался. И сразу же почувствовал Машино тело. Так… тревога, горячее биение сердца, томные бедра, желание… Какое сильное чувственное обострение!
Маша, глядя ему прямо в глаза, медленно подняла руку, сняла медальон и зажала его в кулаке.
— Га-га-га, — откинулся на стуле Толик, — воздух из фенечки выдули, а она работает. — Он рассмеялся, обводя окружающих могучим пальцем.
— На сегодня хватит, — вышла из положения Симона. — Надо еще раз тщательно все обдумать. Возможно, внутри медальона еще осталось достаточно микроорганизмов, и они дают о себе знать. Продолжим опыты завтра.
Маша первая поспешила к выходу, Павел двинулся следом.
По дороге к «Ковчегу» Маша, едва скрывая беспокойство, толкнула Павла в бок:
— Ну как?
— Нормально, — поежился Павел, пытаясь уйти от ответа.
Маша поджала губы и молчала до самого плавучего дома. Едва они поужинали, она удалилась в спальню. Павел поспешил за ней. Поколебавшись, Маша выдохнула:
— Паш, мне показалось или так оно и есть? Ты очарован Симоной?
— Маша, что такое есть, отрицать не стану. Только… все не совсем так… Давай перенесем разговор на завтра… И вообще, помнишь, ты вспоминала Шиллера, Джека Лондона…
— Ты ничего не понимаешь! Читать про кого-то — это одно. Это сколько угодно! А про себя я не читаю. Про себя я чувствую.
— И что же ты чувствуешь?
— А ты не понимаешь?
— Не то чтобы совсем не понимаю, но все же… ты… — мягко попытался урезонить жену Павел.
Но Маша его уже не слушала, захлопнула за собой дверь ванной комнаты и включила душ. Засыпали они, повернувшись в разные стороны. Сон у обоих в эту ночь был зыбким, тревожным…
Утром Маша продолжила попытки разобраться в происходящем:
— Итак, Павлик, я хочу поговорить о твоем вожделении к Симоне.
— Ты нелогична, Маша. Ну зачем мне вожделеть кого-то, если у меня есть ты? И, кстати, заинтересованность — еще не вожделение.
— Ах, заинтересованность… Прости. Ну хорошо. — Голос Маши стал академически сухим. — Предположим, я путаю понятия и у меня, как у женщины, нет логики! Предположим, что в этой жизни все строго, логично и только логика — путь к организации оптимального течения жизненного процесса, который и позволяет людям прожить вместе долго и счастливо. Тогда, Паша, ты у меня перспективный, талантливый, любящий муж!
— В этом нет никаких сомнений! — вздохнул, успокаиваясь, Павел и вставил в рот толстый фломастер, воображая его гаванской сигарой ручного изготовления. Он несколько раз пыхнул воображаемым дымком, со свистом втягивая воздух из канцелярской принадлежности китайского производства…
— Черт поб-бери! — вдруг выплюнул он «сигару» и рванул в сторону туалета. — Ну и гадость… эта ваша… логика… — Его губы, ставшие черными от красителя, смешно двигались, а голос сотрясал стены «Ковчега», пока не сменился плеском воды, бульканьем и фырканьем. Наконец он вышел из туалетной комнаты и уселся в кресло с явным намерением продолжить приятную тему о собственной семейной исключительности именно его, Павла, как мужа, командира, кормильца и заступника. На лице его красовались причудливые пятна, кожа вокруг губ покраснела, выдавая попытки смыть следы краски. Под носом смутно вырисовывались усики а-ля фюрер в зените славы, а ниже намечалась смазанная клиновидная бородка, как две капли воды похожая на ту, что украшала когда-то кардинала Ришелье.
