Северное буги - Пушкарев Яков (книги онлайн читать бесплатно TXT) 📗
— Если ты уж сливы так воспринимаешь, то… У тебя, наверно, очень развит ассоциативный аппарат.
— Представь себе, — мечтательно сказала она, — у нас дача была, все лето босиком. Набегаешься, то на карьер, то в прятки, ноги издерешь, колени, состояние такое балдежное — и лето чувствуешь, что вот оно целиком, жаркое, полынь вокруг, как деревья, бежишь домой по пыли и знаешь, что там, на веранде, в буфете несколько банок. Прибежишь, ноги горят, а полы только что вымытые, холодные, и бабушка тебе из соседней комнаты: «Вымой ноги, умойся!», а уже невтерпеж, проскальзываешь, достанешь эту самую сгущенку, кое-как откроешь и взахлеб, лицо, ноги горят, полы прохладные, сгущенка обалденная. Сделаешь три глотка, глаза сами от удовольствия закатываются, и еще бы пила, но уже горло от сахара сводит и хочется пить. А сейчас как отрезало, не могу, и все. И лета не замечаешь.
— А я две дырки делал. Из одной пьешь, а в другую воздух поступает.
— Эх, вам, мужикам, только бы где-нибудь дырок наделать, — игриво заметила она.
Я рассмеялся.
— Ладно тебе, давай дальше читай, — улыбался я в ответ.
Она нашла нужную страницу.
— «ОН нежно трогал ЕЕ сокровище губами, плавно, но настойчиво входил языком, ОНА сжимала шелковую простыню, и та ускользала из ЕЕ рук, как вода. ЕЕ хотелось раскинуть свои ноги, но они не слушались и извивались, и пятки скользили по шелку. Одним рывком ОН поднялся и оказался над НЕЙ и одновременно в НЕЙ. Это была полная нежности борьба. Их тела перекатывались по простыне, двигались и скользили, они словно жили в нежном взаимопроникающем танце. Своими горячими руками ОН то держал ЕЕ за плечи, то сцеплялся с ЕЕ пальцами в замок, то гладил по мокрой спине, то по внутренней части бедер, и с каждым ударом ЕЕ сердца он входил в НЕЕ. Сердцебиение ЕЕ учащалось. «Давай же!» — шептала ОНА, и с последним, страстным ударом чресл ОН замирал, ослабевал, и ОНИ, изнемогая от усталости, засыпали. На рассвете. А за окном, словно охраняя их покой, падал спокойный, ровный снег, тысячи мелких снежинок бесшумно скользили по стеклу».
— Вот странно, — отложив книгу и уже своим нормальным тоном, а не таким повествовательным, говорила Вика, — в детстве, на всех этих утренниках, я всегда была снежинкой, хотелось быть или лисичкой, или елочкой, или, например, Красной Шапочкой или ну пусть уж даже Бабой-Ягой, лишь бы только не одной из тысячи снежинок. Ты вот кем на утренниках был?
— Зайчиком или петрушкой. Я вообще не любил все эти утренники, у нас в группе даже своя партия пофигистов была, тех, кто принципиально избегал всех этих репетиций, зубрежки стишков. Все мы в конце концов были либо зайчиками, либо петрушками.
— Да, снежинки и зайчики, — неожиданно раздраженным тоном сказала Вика, — может, у меня вся жизнь такая серая и наперекосяк из-за того, что один раз мне не дали нормальную роль. Все нормальные роли только всяким подлизам давали.
Я удивленно смотрел на нее. Конечно, под Новый год и у меня, бывало, возникали подобные мысли, но я как-то сразу их отгонял или смеялся над ними. Двадцать с лишним лет прошло, как-никак. А тут такая буря чувств. Впрочем, я ее понимал.
— Ты что это сердишься? Сто лет уже прошло, — как можно нежнее сказал я. — И к тому же, кто из этих белочек-лисичек сейчас может похвастаться, что лежит в постели с таким прекрасным парнем, как я?
Она посмотрела на меня взглядом «давай-давай, умасливай, сочиняй дальше, ага».
— Нет, не сержусь, — надув губки, сказала она, — хочу курить.
— О-о!! Поверить не могу! — удивленно сказал я и обнял ее за плечи. — Ты еще напейся. Ага, давай. Какая ты прямо мнительная!
— Я не мнительная!
— Мнительная. Давай я тебе лучше почитаю.
— Вот и читай.
— Ну и буду. А что ты смеешься?
— Да ну тебя, читай давай.
— «Мишель! Мишель! Оставь меня в покое, я уйду к другому!!» Нет, не то, так, вот, нашел. «ОНА стояла в проеме двери в слезах». Вика, прямо про тебя! «Собранные впопыхах чемоданы стояли у ЕЕ дрожащих ног. ОН подошел и слегка манерным движением опустился перед ней на одно колено». Так, это мы пропустим, вот: «Снимая с НЕЕ наспех накинутое пальто, он гладил ЕЕ руки, целовал шею, ОНА все еще задыхалась от слез, но ее дыхание уже было совсем другим, это было дыхание-предвкушение близости. Губами она ловила его правую щеку, мочку уха, целовала волосы. Еще минуту назад ОНА не позволила бы и пальцем дотронуться до себя, а сейчас что, что ОНА делает? Стаскивает через голову свой свитер, дает ласкать, пожирать поцелуями свою грудь, неосторожно касаться щетиной своего живота, развернуть себя лицом к стене. Что, что она делает? ОН уже в НЕЙ, ОН уже движется, и ОНА не в силах сопротивляться, ОНА отдается ему, прижавшись локтями к стене и ждет, как глотка воздуха, его поцелуев, его дыхания в шею, теплого, пахнущего виски дыхания в шею и хочет, чтобы он не выходил из НЕЕ больше, не покидал ЕЕ никогда. И вот ОНИ сидят на полу в прихожей и смотрят друг другу в глаза. «Хорошо, я дам тебе еще один шанс, я останусь еще на несколько дней», — сдающимся голосом говорит ОНА».
Я посмотрел на Вику, она лежала с закрытыми глазами, подложив руку под голову.
— А еще, — не открывая глаз, ровным голосом сказала она, — я обожала качели, даже зимой. Когда безветренно, только раскачаешься, и в лицо ветер, и это казалось таким фокусом, только я, качели и ветер, и только я этим всем управляю. Рукавички уже все промокнут, сопли, ноги ледяные, зубы стучат, а кайф такой невообразимый, захватывающий. Ничего не надо, от солнца слепнешь, от ветра задыхаешься, мерзнешь, как цуцик, эх. А потом насморк, конечно. Бегу домой, знаю, что попадет от мамы, и выдумываю, фантазирую всякие небылицы, что стенгазету рисовала или в библиотеке сидела. Мама, естественно, знала все. Любила меня, сразу чаю горячего, грелку в ноги.
Я смотрел на нее, в ее простое без косметики лицо, на эти слегка жидковатые, но длинные и мягкие волосы, и сердце мое сжималось от нежности. И меня вдруг пронзила мысль: «Ну куда, куда я денусь от нее, как я смогу теперь без нее?» Я гладил ее голову, а она рассказывала, рассказывала.
— Иди ко мне, — говорил я и целовал ее, и, забравшись под одеяло, мы раздевались.
— Как ты хочешь?
А она… а я… и так далее.
Так текло наше время в этой полусонной новогодней ловушке.
Глава 8
На пятые сутки наконец-то закончилась метель, и мы увидели перламутровое небо и белую землю. Когда заработали телефоны и за нами приехал жуткий вездеход, мы все вдруг ясно ощутили счастье. Мы бегали по всему дому, собирая свои вещи, и эта радостная суета наполняла нас силами и совершенно невероятной энергией, всю нашу расслабленность словно рукой сняло. Кто-то кому-то крикнул: «Не забудь свою зубную щетку!» — и я, вспомнив о своей, снова вернулся в комнату. И там увидел заплаканную Вику.
— Что ты, жаворонок? Что с тобой?
— Тебе покажется это глупым, — шмыгала носом она, — но это были самые замечательные дни в моей жизни.
— Вика, да все лучшие дни у тебя еще знаешь как впереди! Ну что ты в самом деле, давай я помогу собрать тебе вещи. — Я принялся собирать ее нехитрый гардероб.
— Позвони мне. — Она сказала это так, что у меня екнуло сердце. — Я тебе в сотовом записала свой номер. Ладно? Я так боюсь, что ты меня забудешь. — И она разрыдалась.
Это было выше моих сил. Я принес ей воды, вытер слезы, заверил, что обязательно перезвоню, и мы вместе спустились вниз.
Вымотанные, сытые, растрепанные и пьяные, мы карабкались на зеленое чудовище. В тот момент я чувствовал себя заново рожденным. Моим свежим взглядом можно было выжигать искры, мои наполненные кровью мышцы жаждали подвигов. Вика тоже повеселела, улыбалась и щурилась на солнце. В тот самый счастливый момент, когда замок превратился в едва различимую серую точку, мне позвонили: кто-то опять ошибся номером. Я сказал, что я еду и чтобы ждали меня через десять минут, чтобы без меня даже не дергались. Когда меня спросили, что передать комбату, я ответил, что ситуация под контролем…
