Пять причин улыбнуться - Градова Ирина (чтение книг .txt) 📗
Сергей молча уходил к себе в комнату, грозя нежеланному братцу кулаком. А вечером приходил отец, которому мать говорила все то же: Сережа брата не любит, растет эгоистом. Отец хмуро вздыхал, а потом заходил к Сергею в комнату. Всегда со стуком, потому что уважал его личное подростковое пространство. Павел Тимофеевич не кричал на сына и даже не отчитывал. Они несколько минут сидели вместе, глядя друг на друга одинаковыми глазами: серыми, как сталь, как хмурое свинцовое небо. И ни слова не доносилось из детской комнаты, казавшейся пустой…
Да, они с отцом были очень похожи, вот только отец умел любить и заботиться… А Сергей лишь сейчас начал этому учиться… Заботиться… И любить… Любить? Странное чувство у него было к Альке. То, что он испытал на миг, увидев ее обнаженной, ушло. То сказочное видение, та внезапная страсть и тот священный восторг — все это вспоминалось ему теперь как наваждение, восхитительный и мимолетный сон. Бледная худенькая девчонка, до подбородка укрытая одеялом, вызывала у него сейчас странную тревогу и нежность, словно была его ребенком. Очень больным ребенком…
— Ничего серьезного, но возможны осложнения, — вернул его в реальность приглушенный голос врачихи. Сергей остановился посреди комнаты и посмотрел на нее. — Так что с недельку ей придется полежать в постели. Антибиотики, постельный режим, рецепт я написала, посмотрите потом, — бубнила она бесцветным голосом. — Чай с лимоном, ингаляция, фрукты, побольше пить…
Сергей кивал, соглашаясь. Ему хотелось, чтобы врачиха поскорее ушла и Алька сказала ему сама: серьезно она больна или несерьезно. Под ее глазами залегли синие тени, отчего Алька стала похожа на призрак, на привидение. Для полного сходства с призраком недоставало только белого савана…
Мысль о смерти заставила Сергея содрогнуться. Мокрый асфальт, влажная мгла и тихие шаги отца, шуршащие по безлюдному шоссе…
Он с облегчением закрыл за доктором дверь и вернулся к Альке. От нее не укрылась перемена в отношении Сергея. С одной стороны, ей жутко приятно, что он волнуется за нее. С другой — досадно, что лишь ее болезнь заставила Волка стать более человечным. Но сейчас она чувствовала себя такой слабой, что сил радоваться или расстраиваться не было. Она приняла все как данность, но, чтобы не волновать Сергея еще больше, постаралась улыбнуться. Улыбка получилась такой же измученной, как и сама Алька.
— Ну как ты?
— Ничего… Мне вроде лучше. Через пару дней пойду на работу.
— Еще чего! Постельный режим — неделя и не меньше. А то и больше, если доктор скажет.
— Много твой доктор понимает, — вздохнула Алька. Лежать целую неделю — еще чего не хватало… А как же работа? Влада Григорьевна изойдет ядом, если Алька так долго не выйдет…
— Не волнуйся, — ответил Сергей Алькиным мыслям. — Я же позвонил твоей начальнице. По-моему, она порядочная стерва, но вроде все правильно поняла. Так что лежи и ни о чем не думай. Ясно?
— Угу, — кивнула Алька. Ей начинало нравиться положение больной.
— Ты чего-нибудь хочешь? — Сергей опустился на краешек кровати и посмотрел на Альку так, как смотрят на больного ребенка: с нежностью и страхом, что наступит ухудшение.
Алька и рада была воспользоваться своим состоянием, но не могла. Есть ни капельки не хотелось, пить тоже. И вообще ничего не хотелось. Только спать. И пожалуй, слушать этот спокойный и непривычно нежный голос Сергея. Виноватого Сергея, пытавшегося загладить свою вину.
— Не-а.
— Тогда спи. Я сбегаю в аптеку. Навыписывали тебе — закачаешься… Этими таблетками роту солдат вылечить можно…
Его ворчание Алька слушала, уже засыпая. Ей снилось, что она бежит по заснеженному полю, а дети кидаются в нее снежками.
Дети пугают ее своими злыми лицами, серьезными, как у взрослых. Снег все усиливается, и Алька задыхается от ветра и огромных белых хлопьев, забивающихся в нос и в рот. Ей кажется, что это не снег вовсе, а вата и снежки — тяжелые комья обледеневшей земли.
Тут Альке становится по-настоящему страшно. Она оглядывается и видит лицо одного из ребят. Это Санька. Маленькая копия Саньки со взрослым лицом, ожесточенным, безумным, ненавидящим. Он запускает в нее огромный снежок, нет, целую глыбу снега, непонятно как поместившуюся в его детских руках… Алька в ужасе смотрит на летящую глыбу и…
…с криком просыпается.
— Алька? Что с тобой?!
Что-то холодное тычется в ее ладони, и Алька удивленно открывает глаза, все еще окутанные сном. На полу у кровати сидит Сергей, который перебит ее руки и смотрит на нее с тревогой.
— Ничего… Только страшный сон. Вот сейчас я проснусь, и все будет хорошо…
Сергей с облегчением улыбнулся.
— Черт, а я испугался. Думал, ты бредишь… Что снилось нашей больной? — поинтересовался он профессорским тоном.
— Да так, всякая ерунда. Дети бросали в меня снежками.
— И все?
— Лица у них злые. И вообще они были похожи на сказочных карликов.
— Я принес лекарства. И тебе придется их выпить. Чему ты улыбаешься?
— Просто так. Ты заботливый, как папочка. У тебя, случайно, нет детей?
— Нет… — Сергей покачал головой. — Разве что ты.
— Можно тебя спросить?
— Валяй.
— Эти духи… Ну… голубой флакон, который я нашла в комнате… Чье это?
Болезнь заставила Альку осмелеть. Она никогда бы не рискнула задать этот вопрос, будучи здоровой. Даже сейчас она боялась, что Сергей снова взорвется криком и обвинит ее в чрезмерном любопытстве.
Сергей не закричал. К ее удивлению, он даже улыбнулся. Улыбка получилась вымученной и тоскливой, но все-таки это была улыбка.
— Длинная история. Вообще-то я никому ее не рассказывал. Тебе правда интересно?
Алька кивнула. Ее лицо оживилось, глаза заблестели, а сухие, потрескавшиеся губы слегка раскрылись, как бутон цветка, измученного долгой засухой. Сергей и сам не понимал, почему он хочет поделиться с этой девушкой своей мучительной тайной. Может, потому, что Алька так доверилась ему, что он уже не чувствовал барьера между ними? Может, оттого, что она была такой же одинокой, как он?
Сергей не знал ответа на этот вопрос. Да и не хотел его знать. Сейчас его не интересовал мотив, его занимало лишь одно — желание разделить с ней свои воспоминания, сладкие и тяжелые, как запах разбитого «Ангела», все еще царивший в комнате.
Он поудобнее устроился на полу, рядом с кроватью, так, чтобы не встречаться с Алькой глазами. Перед его внутренним взглядом снова всплыло лицо Елены, но на этот раз нечеткое, утратившее привычную ясность очертаний.
— Вообще-то я никогда не воспринимал женщин всерьез. Даже собственную мать. Конечно, нехорошо так говорить… Она милый, душевный, добрый человек, но слишком уж приземленный. Баночки с вареньем, борщ со шкварками, вылизанная кухня, переднички-фартучки-варенички — вот это ее стихия. Иногда я думаю, что и высшее образование она получила только для того, чтобы удачно выйти замуж и свить себе это пресловутое семейное гнездо. Ей никогда не требовалось большего. Все просто: любимый муж — классическая стена, ограждающая жену от невзгод и бурь свирепого мира, добрые и воспитанные дети — тоже с высшим образованием, как и она. И дом, уютная квартира, которую она обустроила с радостью… Наверное, ты, Алька, думаешь, что это хорошо. И сейчас такая жизнь кажется тебе пределом мечтаний… Возможно, так и есть. Для нее… Может, для тебя. Но уж точно не для меня. Я всегда хотел встретить что-то яркое, по-настоящему интересное, сильное и щедрое на чувство, этакий огонек, который меня зажжет и притянет к своему яркому пламени. Чтоб и я загорелся, жить захотел… Но так и не встретил…
А попадались мне непроходимые дуры либо, в лучшем случае, домовитые женщины вроде моей матушки. По взглядам, по оброненным фразам, по жестам я научился вычислять, чего они хотят… В основном это были мысли о замужестве. Говорить с ними не о чем, да и незачем. Хватало нескольких встреч, чтобы затащить такую цацу в постель, а наутро глядеть в глаза, за которыми — пелена розовых грез о желанном браке.
