Последнее лето - Арсеньева Елена (читать книги без сокращений .txt) 📗
Да, она ненавидела деньги и старалась о них не думать. Это было очень легко, когда Марина была «дочкой миллионщика». А теперь она со страхом ждала, что же с ней будет, когда кончатся оставшиеся деньги.
Пойти работать, как мечтала когда-то? Нет, она не хотела работать, не хотела!
Она ушла с курсов, забросила все дела. Дома что-то ела, ложилась и бесцельно глядела в потолок. Потом вдруг вскакивала, надевала на себя что попало и уходила. Ей чудилось, что прислуга следит за ней. Впрочем, так всегда было – за ней присматривали по приказу отца... нет, Аверьянова (она не могла больше называть его отцом!), но теперь во взглядах слуг читалось откровенное злорадство. Она знала, что в банке (который теперь принадлежит не ей!) оставлена определенная сумма на содержание дома. Из этой суммы идут деньги двум горничным, поварихе и сторожу, исполнявшему также обязанности истопника и дворника. Остальных (повара с подручным, судомойку, прачку, еще двух горничных и лакея) Аверьянов рассчитал перед тем, как исчезнуть из дому, выплатив им некоторые деньги. Оставшиеся в доме слуги держались рядом с Мариной только потому, что не хотели лишиться пенсиона. Ну, предположим, Василиса и так бы не ушла, но остальные... Вообще все изменилось. Раньше Марине казалось, что ей служат из любви, из преданности, оттого, что она стоит горой за народ и презирает свое сословие угнетателей. Теперь прислуга посматривает на нее с издевкой, обслуживает с откровенной неохотой, а от насмешек их явно удерживает только нежелание ссориться с Василисой, у которой и рука тяжелая, и за словцом она в карман никогда не полезет, особенно если нужно защитить барышню.
Да ладно, шут с ними, со слугами. Марина всегда была уверена: слуги господские – народные предатели:
Некрасов очень хорошо знал, о чем писал, потому что сам был владельцем крепостных душ и сыном крепостника. Он не смотрел на народ сквозь розовые очки. Слуги – как рыбы, ищут где глубже, а также как куры – знай к себе гребут. Говорят, каждый солдат мечтает стать генералом. Насчет солдат Марина ничего не могла бы сказать, но то, что каждый слуга мечтает стать господином, – она точно знала.
Но другие! Товарищи по борьбе! Рабочие, врачи, институтки, гимназисты, курсистки, да мало ли кто, с кем она раньше встречалась то на митингах, то на собраниях, то в комитетах! Они-то почему ее сторонятся? Почему никто не обнял ее, не сказал радостно:
– Марина, теперь ты совсем наша! Ты перестала быть чудачкой-богачкой, которая играет в революцию, и борешься за нее наравне с нами!
Что произошло? Чем она стала хуже, перестав быть дочерью банкира, «чудачкой-богачкой»? Упав, так сказать, из высших – в низшие? Ну, понятно, почему ее запрезирали дочь городского головы Катя Сироткина, дочь губернатора Мила Борзенко, а также Паша Блинова и прочие дочки «тузов» и «акул». Они и раньше смеялись над Мариной Аверьяновой, которая, как они любили говорить, «заигрывала с плебеями». Теперь она, в их понимании, получила по заслугам – только и всего. Да, с ними все понятно. Но другие, но свои, но товарищи... Те, с кем она работала, мечтала...
А что, если она ошибалась с самого начала? Если все они только и мечтают, чтобы сбылась строка из песни: «Кто был никем, тот станет всем»? Если они видят в революции лишь средство возвыситься? Уничтожить прежних господ и самим стать господами? В точности как слуги... люди холопского звания...
Марине становилось жутко при одной мысли об этом. Потому что, значит, и Андрей такой же? И Андрей?!
Он исчез из ее жизни, как и не был никогда. Не появлялся, не звонил, не писал. Марина знай набирала заветный номер «Сормово, 11—17», однако там никогда никто не отвечал. Добраться до Туманского в управлении завода, в больнице было невозможно. Услышав, кто его спрашивает, отвечали:
– Извините, сударыня, он занят, к аппарату подойти не может. Когда освободится, сего не ведаем.
Наконец Марина поняла: Андрей вовсе не занят денно и нощно, он скрывается от нее. Но почему?! Из-за того, что сделал этот мерзкий человек, этот подлец, который называл себя ее отцом? Марина от души желала ему страшных мучений перед смертью. Говорят, раковые больные умирают в мучениях. Представляя, как корчится Аверьянов в каком-нибудь замшелом скиту, глядя на мрачно мерцающую медную безглазую икону, которая в семье старообрядцев-Аверьяновых переходила из рода в род, Марина на некоторое время чувствовала себя получше. Но стоило только вспомнить об Андрее – и ей опять становилось невмоготу. Словно у нее у самой был рак, который вот-вот сведет ее в гроб, но сначала измучит болью, изгрызет душу, сердце, плоть.
Андрей вел себя совершенно так же, как вел бы какой-нибудь пошлый жених-мещанин, который рассчитывал жениться на богатой невесте, а она в одночасье сделалась бесприданницей. Таких историй Марина знала множество. Мужчины в подобных случаях с девушками не церемонились – бросали их не глядя, даже если им уже выпадала возможность попользоваться девичьей доверчивостью. Рассказывали про одну покинутую невесту, которая выпила уксусу, потому что оказалась беременна от такого жениха-изменщика.
Марина каждое утро становилась в ванной-молельне перед зеркалом и с ужасом рассматривала свое полное тело: не растет ли живот?
Сделавшись женщиной в тринадцать лет, она все же была на диво невежественна в самых обыденных вещах. Историю жизни генеральской дочери Софьи Перовской, историю героической Марии Спиридоновой могла бы рассказать, разбуженная и среди ночи, но даже не представляла, что происходит в женском организме, когда в нем зачался ребенок. Живот растет, это да. А что еще? Тошнит, кажется, аппетит пропадает. Нет, ее не тошнило, а аппетит у Марины всегда был чрезмерный. И теперь никак не уменьшился. А живот вроде бы покуда не рос...
Ей даже посоветоваться было не с кем. Разве только с Василисой. Но слезливая, назойливо-преданная Василиса сделалась Марине вдруг отвратительна.
Подруг, с которыми можно было бы поговорить о всяких дамских секретах, у Марины никогда не имелось. А знакомые... Тамарка Салтыкова в психушке. Варька Савельева – глупая мещанка, с ней и словом-то перекинуться противно. Сашка Русанова...
Сашка Русанова!
При мысли о ней у Марины делалось темно в глазах от ненависти. Как, каким образом умудрилась эта сладкая дура влезть в душу отца?! Может быть, у них что-то было, а? Что-то гнусное... И Сашка выпросила у отца награду для себя и для брата? Королевскую награду!
Странно, однако к Шурке Русанову Марина особой враждебности не испытывала. Трусоватый, болтливый, фатоватый мальчишка, вот и все. А Сашка... стройная, хорошенькая, мягкая...
«Ненавижу ее! Ненавижу!»
Шурка получит деньги только через четыре года. Долгий срок. Все равно что никогда! За это время запросто может совершиться мировая революция и деньги перейдут к тем, кому они должны принадлежать по праву: к рабочим и крестьянам. А Сашка получит право распоряжаться деньгами не через четыре года, а когда выйдет замуж. Может быть, уже через месяц!
Марина раньше даже думать не хотела о замужестве. Но когда у нее появился Андрей... Когда появился Андрей, мир взорвался ослепительными надеждами и мечтами. Как было бы хорошо: выйти за него, отдать все деньги партии и жить в эмиграции, на нелегальном положении, где-нибудь в парижских трущобах, как Ленин и Крупская! Питаться чем попало, болеть туберкулезом – обычной болезнью русской революционной, да и не только революционной, интеллигенции – и подрывать, подрывать, подрывать основы капиталистического строя! А потом вместе пойти в последний и решительный бой и, если нужно, погибнуть на баррикадах, прикрывая друг друга своими телами, искромсанными пулями, которые выпустят в них опричники самодержавия!
При такой мысли у Марины слезы катились из глаз от умиления, и она испытывала чувство, сходное с тем, что обрушивалось на нее, когда она подмахивала Андрею. Это было счастье, счастье, счастье! Но счастье длилось так недолго...
