Последнее танго в Одессе (Вера Холодная) - Арсеньева Елена (список книг .TXT) 📗
Кстати, Вера Холодная великолепно танцевала танго. Иногда, на концертах в госпиталях или благотворительных выступлениях, она блистала в паре с Вертинским, который тоже был изысканным танцором. А ее партнер по фильме «Последнее танго» Осип Рунич танцевать совершенно не умел, так что Чардынину пришлось снимать ноги профессионального танцора и страстное, мрачное лицо Рунича. Впрочем, это задело Рунича за живое, и он в конце концов научился танцевать.
Но это к делу не относится: зрители вряд ли что-нибудь заметили, кроме сюжета фильмы, кроме страстей героев, кроме переживаний Кло, которая сначала любила Джо и танцевала с ним по ресторанам «манящее танго», а потом ее увез в Европу сэр Стенли, но Джо последовал за неверной возлюбленной, настиг ее и, танцуя с ней последнее танго, убил – заколол кинжалом…
Нужно ли говорить, что эта фильма имела оглушительный успех?.. Успех тем больший, что в России приключились такие события, после которых синематограф из средства доставить невинное удовольствие превратился чуть ли не в единственное средство забвения мрачной, кошмарной, жестокой действительности…
Семнадцатый год принес России две революции и бесповоротные, трагические перемены.
Как ни странно это звучит, но Вера Холодная обоих переворотов сначала почти не заметила. Ее глубоко опечалила смерть от пневмонии Евгения Бауэра – это было горе, да. А счастье – что муж с фронта вернулся… Но вскоре и эти сильные впечатления были вновь заслонены работой. И вот вторая странность: снимались те же фильмы, что и раньше. Вообще, в то время у Советской власти руки до культуры еще не доходили, поэтому на экране по-прежнему оживали салонные страсти графов, баронов, богатых наследниц и совращенных жен. Видимо, даже сами красные комиссары не вполне четко представляли себе, как можно использовать синематограф – не считая, конечно, документального фиксирования на пленку всех этапов становления Советской власти. Светлая мысль о том, что «из всех искусств для нас на данном этапе важнейшим является кино», еще не вызрела в голове вождя мирового пролетариата, а сами комиссары, выросшие на дореволюционных фильмах и обожавшие их в глубинах своих закаленных в классовой борьбе душ так же страстно, как и прочая несознательная публика, просто не решались поднять руку на Великого Немого. Прошло какое-то, не слишком маленькое, время, прежде чем последовала робкая «указивка» снимать побольше экранизаций русской классики. Ателье Харитонова четко отозвалось на веление партии экранизацией «Живого трупа», где Вера Холодная через «не могу» сыграла цыганку Машу у режиссера Сабинского.
Именно после этой фильмы, которая, вопреки опасениям Веры Холодной, стала считаться одной из лучших экранизаций классики, Станиславский и пригласил ее сыграть Катерину в «Грозе» – и получил отказ.
Это было ее признанием как актрисы, но Вера Холодная уже слишком ценила кинематограф, слишком предана была ему, чтобы отказаться от него. И она именно теперь начала профессионально понимать и оценивать роль Великого Немого в искусстве будущего – поднималась на высоты нового осознания предлагаемых ей ролей, планировала для себя иной подход к ним, но…
Но иногда даже такой отстраненной от реальности, такой возвышенной натуре, как Вера Холодная, приходилось отводить затуманенный взор от созерцания картин в камере обскура и с изумлением взирать на творящийся вокруг нее ужас. А ведь другого слова для того, что происходило в России, было не подобрать. Актеры, художники, поэты, кинопромышленники искали пути, чтобы правдами и неправдами выбраться за границу. Тиман (тот самый кит, на котором держалось киноателье «Тиман и Рейнгард», некогда сказавший режиссеру Гардину: нам-де нужны не красавицы, а актрисы) давно понял, какую роковую ошибку совершил, и теперь донимал Веру Холодную просьбами – нет, требованиями! – перейти в его киноателье и уехать из России в Европу. Он хорошо понимал суть происходящего и был убежден, что новые власти очень скоро очухаются, национализируют кинофабрики, как и все прочие промышленные предприятия, и тогда… тогда снимать придется в лучшем случае историю любви комиссара и комиссарши. А может быть, даже и само слово «любовь» будет запрещено как классово-чуждое!
Вере Холодной предлагал уехать не только Тиман. Не отставал от нее и Дмитрий Харитонов. А также ее засыпали приглашениями из-за рубежа, сулили баснословные гонорары за десятилетний контракт. Она отказывалась – сначала, потому что надеялась на лучшее, надеялась вместе с мужем, который был-таки большой идеалист, ну а потом, уехав на съемки в красную Одессу, от которой было рукой подать до вожделенной зарубежщины, отказывалась снова, громогласно декларировала свою преданность Советской власти, России, свою любовь к ней… потому что в большевистской Москве остались дорогие ей заложники: муж, приемная дочь Нонна и младшая сестра Надя. Ведь если в Москве глаза Веры еще оставались затуманены, то в Одессе они вполне открылись.
Старожилы южного города говорили: «Если вы думаете, что Вавилонское столпотворение было в каком-то Вавилоне, то вы таки ошиблись. Оно происходит сейчас – в Одессе!»
Власть в городе менялась быстрей, чем некто Казанова менял свои перчатки и своих женщин. Советы, белогвардейская Добровольческая армия, петлюровцы, интервенты кромсали город, как свадебный пирог, – чтобы всем досталось хоть по краюшке. Иной раз жители одной и той же улицы не знали, при какой власти живут: «Чи флажки красные казать, чи белые, чи жовто-блакитные, чи якись зеленые…»
Киногруппа Харитонова приехала в Одессу еще при красных, и Вера увидела: в этом опереточном городе большевики стреляли по гайдамакам, белогвардейцам и прочим «врагам народа», а также по мирным обывателям отнюдь не из бутафорских орудий и не из игрушечных ружей. Приказы красного командования, карающие расстрелом за «шаг вправо, шаг влево», были расклеены на всех углах. Бывших офицеров, отказывавшихся служить новой власти, в Одессе и Севастополе даже не стреляли: связывали группами и топили, так что водолазы, которые потом опускались в эти места, с ужасом говорили, что им чудилось, будто они попали на офицерский митинг.
Что и говорить, киногруппе в Одессе жилось страшновато… До того страшновато, что все – и актеры, и режиссеры – потеряли голову от радости, когда красных наконец-то вышибли вон.
В городе худо-бедно закрепились части Добрармии Деникина. Скоро в одесский порт должны были войти корабли Антанты с солдатами Иностранного легиона, сенегальскими стрелками и морской пехотой: после Ясской конференции, на которой французы и англичане поделили между собой Крым и Кавказ, Одесса стала зоной французских интересов.
Запахло прежней жизнью… Совсем по-старому встретили Рождество, отпраздновали наступление Нового года (1919-го), и вот однажды сам консул Франции Эмиль Энно явился как-то с визитом в гостиницу «Бристоль», где обосновалась киногруппа из Москвы.
Строго говоря, Вера Холодная и Эмиль Энно были уже знакомы, и даже танцевали вместе танго на каком-то приеме в консульстве. Танцевал Энно божественно, был несусветно галантен и наболтал актрисе во время танца великое множество приятнейшей чепухи, которая, впрочем, осталась Верой не вполне понята – она была не бог весть как сильна во французском языке.
Нынче же Энно явился с друзьями, чтобы они могли засвидетельствовать почтение звезде русского кино Вере Холодной, слава о которой дошла и до Европы, и до Америки. И даже до Японии. Ну а в Одессе кругом висели афиши фильмы «Последнее танго», от которого все были без ума.
При изящно-галантном Эмиле Энно была милая молодая русская особа в качестве переводчицы (она вскоре станет женой консула и затем уедет с ним во Францию). Ее называли просто Галочкой. Она была одета в модную серую юбочку, непомерно зауженную ниже колена, и премилую беличью шубку, потертую всего лишь самую малость. Поскольку даже в номерах «Бристоля» температура не поднималась выше нуля, шубку Галочка не снимала. На воротничке шубки был приколот букетик оранжерейных гиацинтов – совершенно такого цвета, как хорошенькие голубенькие глазки девушки.
