Дорога надежды - Голон Анн (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Онорина, которой тем временем стало как будто лучше, обрела прежнюю жизнерадостность. Она сделалась послушной, всегда была тут как тут к трапезе и охотно мыла перед едой руки и мордашку. Так же покладисто она появлялась перед матерью, когда наступала пора отходить ко сну, не заставляя разыскивать себя по чердакам и подвалам. Словом, она превратилась в «умницу», то есть никого больше не тревожила и перестала служить предметом пересудов. Не будь взрослые так заняты, эта перемена должна была вызвать подозрения и заставить призадуматься над тем, что не бросалось в глаза даже при свете дня.
А ведь нетрудно было бы догадаться, дай кто-нибудь себе труд поразмыслить, что она прячется в укромном уголке и готовит там что-то таинственное и важное…
Как-то утром до слуха Анжелики донесся отчаянный женский крик, потом второй, третий… Кричали разные голоса, но обуреваемые одними и теми же чувствами — изумления и ужаса, вызывая в памяти вопли Эльвиры, обнаружившей в первую зиму, проведенную ими в Вапассу, что Онорина, прибегнув к помощи своего сообщника, маленького Томаса, соорудила себе прическу на ирокезский манер, подрезав волосы.
Крики доносились из комнаты близнецов. Оставив их всего на мгновение без присмотра, нянюшки наблюдали теперь сцену, за которую им придется дорого заплатить.
Онорина снова подстригла себе волосы, но только с одной стороны. Держа в одной руке шелковистую медную прядь, а в другой — кисть из куньего меха, какой пользуются для нанесения клея, она забралась на табурет, чтобы дотянуться до колыбели Глорианды и Раймона-Роже, весьма обеспокоенных ее действиями.
На полу стояло кожаное ведерко, наполненное рыбьим клеем. Макнув кисть в клей, она водила ею по головке Раймона, стараясь приклеить к ней собственную рыжую прядку.
Онорина предпочла бы, чтобы операция закончилась до того, как в комнате столпится столько любопытных. Занятие было не из легких, однако до сих пор у нее все получалось согласно замыслу. Обрезая себе волосы, она обошлась без посторонней помощи (по этой причине она остригла себе только половину головы).
Она самостоятельно изготовила и ведерко для клея. Но где, когда, как? То было ее личное дело, не касающееся посторонних. Она дотащила ведерко до комнаты, не опрокинув его!
В ведерко был налит прекрасный рыбий клей, липкий и страшно пахучий, не причинивший, впрочем, ни, малейшего вреда бедному Раймону-Роже, хотя тот уже был залит им с головы до ног. Некоторое количество клея попало и на Глорианду.
Сперва ужаснувшись происходящим, зрители быстро сообразили, до чего потешное зрелище им открылось. Раздался хохот. Уж лучше смех, чем суматоха и ругань… Все почувствовали, что в намерениях девочки, при всей неясности и неуклюжести ее действий, объясняемых возрастом, нет ничего дурного.
— Хочу папу! — закричала она. — Где мой папа?
Жоффрея де Пейрака не было в форте. Вернуться он должен был лишь к вечеру.
Онорине предстояло разбирательство с одними женщинами. Она сообразила, какой будет первый вопрос: «Зачем ты это сделала?». Она опередила события:
— Почему вы смеетесь? Раймон-Роже очень доволен. Когда он вырастет, он скажет мне спасибо. (Любимая фраза Северины, ворчавшей на воспитанницу:
«Вот вырастешь, еще скажешь мне спасибо!») Как вы смеете оставлять его лысым? Ведь вы отлично знаете, что ирокезы не выносят лысых и тотчас проламывают им головы, едва увидав? Я подумала, что ему подойдут мои волосы, потому что он — «рыжий граф». Так назвал его папа. Значит, у него должны быть рыжие волосы, как у меня.
Взрослые далеко не сразу понимают очевидное. Вместо того, чтобы поздравить ее с замечательной идеей, они принялись объяснять ей, что следовало дождаться, пока у Раймона-Роже отрастут собственные волосики. Волосы нельзя приклеить, они должны быть у человека свои…
— Вот и неверно! Я видела на господине Виль д'Авре такие волосы, которые он снимает по вечерам и надевает на вешалку. Такие же были у господина Фронтенака и даже у губернатора Патюреля, когда он принимал английского адмирала.
— Так то — парики!
— Вот и я сделала ему парик. Зачем же дожидаться, пока Уттаке размозжит ему головку?
Ее слова были встречены молчанием; смешки понемногу стихли. Девочкой овладело разочарование, сменившееся гневом. Она спрыгнула с табурета и разразилась криком:
— Вы навязали мне невыносимое бремя!
Это прозвучало как цитата из рыцарского романа. Анжелика поймала ее в объятия. Онорина заливалась слезами.
— Я делаю, что могу, чтобы доказать тебе, что люблю их… а тебе… тебе это не нравится… Ничего у меня не получается…
Анжелика изо всех сил старалась рассеять ее отчаяние. Онорина руководствовалась самыми добрыми намерениями. Она смастерила замечательное ведерко для клея, нанесла урон собственной шевелюре — но это ничего, волосы отрастут, им это не впервой, они уже привыкли. Раймон вырастет и будет очень тронут, когда узнает, на что пошла ради него старшая сестра. Вот, кстати, блестящая идея: благодаря стараниям Онорины она, Анжелика, сообразила, что надо приготовить особую мазь, чтобы втирать ее в головку Раймона, — тогда у него станут быстрее расти волосы…
Что же касается волос, которыми готова была пожертвовать ради брата Онорина, то из них попробуют сделать для него паричок, пока у него нет своих волос.
Так, значит, ее замысел был хорош! Зачем же было на нее ворчать? Зачем над ней потешались?
Отмыв младенцев, женщины и девушки — Иоланда, Эльвира, Ева, нянюшки, дочери повитухи-ирландки, — полные угрызений совести, устремились на поиски Онорины, чтобы всем вместе вывести ее на прогулку.
После прогулки ребенок повеселел. Дни снова побежали с былой беззаботностью…
Братья называли ее «Онн» — Флоримон редко, зато Кантор только так, и никак иначе, ограничиваясь первым слогом ее имени. Кличка произносилась по несколько раз кряду, подобно звуку боцманского свистка или античного рога.
Оба утверждали, что только таким способом ее можно дозваться.
— Но это нечеловеческое имя, такого нет в Писании! — возмущалась Эльвира Это началось еще в первый период их жизни в Вапассу. Онорину поручили тогда заботам Эльвиры, которой приходилось зорко приглядывать за девочкой, которая росла большой непоседой, и, хоть и не отбегала далеко, найти ее бывало совершенно невозможно.
Бедной Эльвире частенько приходилось прибегать к помощи Кантора, который терпеть не мог участвовать в поисках своей сводной сестренки, но зато возможно, именно поэтому — всегда знал, где ее искать.
— Онорина! О-но-ри-на! — надрывалась молодая булочница из Ла-Рошели, голос которой приобретал в таких случаях пронзительность и даже какие-то безумные нотки.
Молчание.
— Кантор! Кан-тор! — взывала она тогда.
Кантор появлялся незамедлительно, но с неизменным брюзжанием:
— Я-то, кажется, не кормилица…
— Но она — ваша сестра. Вечно она где-то носится — это в этой-то ужасной стране, где за каждым деревом прячется индеец, который подстерегает вас и точит кинжал, чтобы вас оскальпировать!
— Ну-ну, индейцы не такие уж зловредные люди, если их не бояться. Скорее уже она, Онн-Огонь, вызывает у них ужас своей огненной шевелюрой; уж к ней они ни за что на свете не притронутся. Ведь они боятся обжечься! Так что забудьте о своих безумных страхах!
— Все бы ничего, будь здесь одни индейцы, — причитала Эльвира. — Но ведь тут еще и медведи, и тигры…
— Бросьте, простые рыси, только и всего, — возражал Кантор. — Рыси охотятся ночью, сейчас же — разгар дня. Сами видите, что вам совершенно нечего опасаться.
— Все равно у меня душа уходит в пятки от страха, — признавалась Эльвира. Я даже не осмеливаюсь вывешивать снаружи белье для просушки. Госпожа Анжелика советует мне развешивать его широко, чтобы его хорошенько прокаливало солнце и обдувал ветер. Но стоит мне оказаться вдалеке от дома, я начинаю чувствовать, как у меня на голове шевелятся волосы, словно с меня уже сдирают скальп…
— Если вы не откажетесь от всех этих глупостей, то вам и впрямь не миновать этого. От мыслей недалеко и до действий: может статься, индейцы ни о чем таком и не помышляют, но при виде вас они могут почувствовать себя обязанными совершить сей поступок.
