Прощение - Спенсер Лавирль (серия книг .TXT) 📗
Он обхватил ее тонкую фигуру, скрестив руки на спине, и держал так несколько мгновений, впервые в жизни. Ей было пятнадцать, ему, преисполненному грусти от невысказанного чувства, восемнадцать. Он уже решил, что не будет открыто выказывать его, пока ей не исполнится шестнадцать. Тогда он, быть может, подумает о будущем и попросит ее стать его женой. Пока же он сдерживал огонь желаний, держа руки на ее спине.
— Иногда ты, кажется, вообще забываешь, что я нахожусь в комнате.
— Да, да! Но ты приходи, приходи во вторник, как всегда. Пожалуйста, Роберт, скажи, что ты придешь.
— Конечно, приду. И я хочу, особенно в последнее время, чтобы ты чувствовала себя счастливой. Только не знаю, как это сделать.
— Нет, ты знаешь, Роберт. Пожалуйста, поверь мне.
Собравшись с силами, он отодвинул ее от себя. Как прекрасны ее глаза, ее губы, даже когда она в таком странном настроении. В полумраке передней, где они стояли, было видно, с каким неподдельным чувством она глядела на него и вместе с тем со страхом при мысли, что может его потерять.
— Ты ведь и так делаешь меня счастливой. Я умру, если потеряю тебя.
Он почувствовал, что сам умрет, если не поцелует ее сейчас.
— Адди, — прошептал он, нежно прикоснувшись рунами к ее лицу. Он наклонился к ней, а она потянулась навстречу его поцелую, как будто тоже, страдая от нетерпения, ждала его. Он ощутил податливость ее трепетных губ, и теперь, повинуясь импульсу, которому сопротивлялся десятки раз, он крепко обнял и прижал ее к себе, впиваясь в ее рот. Она горячо откликнулась на его порыв.
Он с усилием оторвался от нее и отступил. Даже в сумерках было заметно, что она покраснела.
— Я думаю, ты должен идти сейчас, Роберт.
Он попытался взять ее за подбородок и поднять лицо, но она резко отвернулась.
— Не надо!
— Но, послушай, Адди…
— Нет, я сказала, не надо. — Она не поднимала головы. — Мы не должны больше этого делать.
Прошло пять месяцев, прежде чем они поцеловались еще раз. Был очень холодный январский вечер, и они пошли во двор за дровами. Она набросила на себя пальто, а он вообще остался в одной рубашке. Она стала набирать дрова и класть их на руку, тогда он взял ее за локоть, сжал его и сказал:
— Адди…
Она выпрямилась, повернулась к нему, взгляды их встретились, в ее глазах был немой вопрос, смешанный с тревогой и невинным желанием. Не могло быть никакого сомнения в том, что хотели они оба.
Он снял дрова, полено за поленом, с ее рук, и бросил их обратно на поленницу.
— Нет, — прошептала она. — Роберт, нет… — Она уперлась ладонью ему в грудь, а он схватил ее за руки и сжал, давая понять, что не смирится с отказом.
— Я раньше, когда мне не было еще и тринадцати лет, больше целовался с девочками, чем все эти годы потом. Из-за тебя, Адди… Потому что ждал тебя. С того дня, когда я вошел в ваш дом и ты играла для меня на пианино, я все время жду тебя, жду, пока ты вырастешь. Вот теперь ты большая. Поэтому не говори «нет», Адди.
Она пыталась вырваться и отвернуться, но сдалась.
Так же как и в первый раз, чувства, которые они подавляли все эти годы, придавали оттенок какого-то отчаяния их объяснению.
Он взял ее голову в руки.
Она схватила его за рубашку.
Он раскрыл рот.
Она открыла губы.
Он откинул ее пальто и прижал ее к себе.
Но он не позволил себе касаться всего ее тела, только осмелился расстегнуть две пуговицы на ее кофточке и запустить руку между лопатками, гладя ее теплую спину, а другой рукой обнимая за талию и страстно целуя в губы.
Она попыталась остановить ласки, отвернув лицо. Голова ее находилась на уровне его груди. Оба они тяжело дышали.
Роберт продолжал сжимать ее плечи.
— Не делай этого, Адди. Ты так же вела себя в прошлый раз. Почему тебе стыдно?
Она печально покачала головой. Он старался понять ее мучительные угрызения совести, но не мог, и в нем кипела злость. Но он не мог не любить ее.
— Адди, я же только целую тебя, ничего больше. Что в этом плохого?
— Ничего. — Она молча заплакала. Он вдыхал сладкий аромат ее волос, лежавших на его груди, пытаясь ее успокоить.
— Тебя отец предостерегал от этого, да?
Она отрицательно покачала головой.
— Или ты боишься, что я пойду дальше и позволю себе лишнее? Адди, я этого не сделаю, если только ты сама не захочешь.
Она продолжала качать головой.
— Или ты боишься, что кто-то может узнать, или Сара приревнует, или, я не знаю, что?.. Ну скажи, Адди. Ты ведь не станешь плакать просто из-за поцелуя?
Она отодвинулась от него и вытерла слезы, казалось, она собралась с силами и решила быть твердой.
— Возьми дрова, Роберт, и отнеси в дом, ладно? Скажи Саре, что мне нехорошо и что я пошла наверх и легла в постель.
— Адди, подожди…
Но она уже удалялась.
— Нет, ты здесь ни при чем, Роберт, дело во мне. Поверь мне, ты не сделал ничего плохого.
— Адди, обещаю, я больше не буду тебя так целовать, только, пожалуйста, не уходи. Адди, извини меня… Я люблю тебя, Адди. Адди, останься!
Она уже подошла к дому и остановилась, глядя на него. Ее пальто темного цвета выглядело, как пятно крови на безжизненной серой траве.
— Не надо любить меня, Роберт. Это не принесет тебе ничего хорошего.
Он сделал шаг к ней, но она побежала за угол. Он остался с бессильно опущенными рунами, откинув назад голову и закрыв глаза. Он не мог понять ее. Ведь она отказалась признаться ему в источнике своих страхов. Может быть, она боялась полностью отдаться ему из-за возможных последствий? Любая женщина испугалась бы позора, связанного с внебрачной беременностью. Ему было восемнадцать, а ей только пятнадцать, еще не женщина, но только что достигшая зрелости девушка, сама страшащаяся пробуждающихся чувств. Она целуется, как женщина, которой это нравится, тянется к ласке, как женщина, которая хочет большего, но пугается этого, как девочка, которой она и является на самом деле.
Он обещал прислушиваться к ее желаниям. Так почему же она предостерегала его, чтобы он ее не любил?
Возможно, она… Мысль эта потрясла его так, будто поленница обрушилась ему на голову. Она умирает!.. Скорее всего это так. Его дорогая Адди страдает от какой-то роковой болезни, которую ничем нельзя излечить. Вот причина ее мрачных настроений и ухода в себя, особенно когда она сидит за пианино и в каждой ноте сквозит отчаяние. Почему же еще ее музыка звучит фортиссимо, как не в знак протеста против несправедливости судьбы? И отчего же она отворачивается от его поцелуев, хотя он знает, что она любит его? А ее отчужденность даже от Сары, к которой Адди так привязана?
