Нищета. Часть вторая - Гетрэ Жан (читать книги бесплатно полностью .txt) 📗

Старик уже не просился в повозку; Петровский нес его, чувствуя, как тяжелеет ноша по мере того, как сам он слабеет. Анна и Елизавета с трудом вели Катерину; ее ноги совсем одеревенели. Все трое еле двигались вперед и в конце концов отстали от партии.

— Крепитесь! — просила Анна. Катерина плакала. Волки подбирались все ближе, чуя добычу.

— Мне уже не больно, — шептала Катерина. — Я вижу родной дом, отца, сестер… Но ведь все они умерли?

Она бредила… Осмелевшие звери приближались.

Вдруг Катерина упала, и в ту же минуту голодные хищники набросились на свою жертву. Напрасно Анна пыталась отстоять девушку. Два-три казака, более сердобольные, чем остальные конвоиры, разогнали волков пистолетными выстрелами, но было уже поздно. Катерина лежала вся в крови; звери отгрызли ей окоченевшие кисти и ступни. Несчастную положили на повозку. Анне и Елизавете позволили сесть рядом, чтобы ухаживать за нею. Но все их старания были бесполезны. За повозкой потянулся кровавый след; обнюхивая его, волки выли, требуя пищи.

— Мне не больно, — повторяла Катерина. — Вот мой покойный отец, сестренки… Они — из царства мертвых, и я уйду к ним. Настал и мой черед… Вот белый саван для меня… Какой огромный! В него можно завернуть всю землю… А вот такой же огромный кусок черного сукна… — Вдруг она испустила пронзительный крик: — Анна! Где мои руки? Мне страшно! У меня нет рук! — У нее не было и ног, но она не чувствовала этого: ступни ее были отморожены еще раньше. — У меня нет рук! Как я буду теперь жить? — рыдала Катерина.

Этот приступ отчаяния окончательно истощил ее силы, и она умолкла. Анна смочила водкой губы умирающей и с помощью Елизаветы перевязала чистым бельем ее раны; из них все еще сочилась кровь. К утру Катерина забылась; больше она не просыпалась… Чтобы похоронить ее, в снегу вырыли могилу. Но волки, без сомнения, докопались до тела и закончили свое пиршество.

Старик, которого нес Петровский, был совсем плох, но еще дышал. Несколько смущенный ужасной гибелью Катерины, начальник команды разрешил положить больного на повозку. Туда же посадили и Петровского: освободившись от ноши, помогавшей ему удерживать равновесие и машинально идти, он не мог более сделать и шага.

Лежа рядом со стариком, Петровский пытался его согреть, но замерзал сам. Мелкий колючий снег продолжал сечь лица ссыльных. Даже казаки страдали от холода: усы у них покрылись ледяными сосульками, щеки побагровели. Беда была общей, терпеть приходилось всем. Ведь у тюремщиков и у их жертв участь одна и та же. Собаки, вцепившиеся в уши кабану, рано или поздно погибают от его клыков…

— Сильно мерзнешь? — спросил один из казаков, наклонившись с седла к Петровскому.

— Не лучше ли было бы для всех нас, если бы никого не приходилось отправлять по этапу в Сибирь? — ответил тот вопросом на вопрос.

— Н-да… — пробурчал казак. Потом он спросил: — А куда же вы девали бы воров, если бы ваша взяла?

— Если бы наша взяла, то нищета исчезла бы, а значит, неоткуда было бы взяться и ворам. Нищета — словно эта вьюга, натравливающая на нас голодных волков.

Казак не ответил.

На другую ночь старик умер. Хищники, успевшие сожрать тело Катерины и не хуже собак чуявшие запах мертвечины, все ближе и ближе подбегали к отряду. Им не терпелось еще раз отведать человеческого мяса, и вскоре вся стая окружила вторую могилу, вырытую в снегу.

После смерти Катерины Анне и Елизавете велели сойти с повозки. Сидя в ней, они совсем окоченели — ведь раньше их согревала ходьба. Чтобы сделать несколько шагов, девушкам пришлось напрячь всю свою волю.

Видя, что конвоиры, хоть они и были закутаны в тулупы, не в силах двигаться дальше, командир велел сделать привал и развести костры, чтобы отпугнуть волков и согреться. Место для привала выбрали у самой дороги; от нее не отходили, боясь сбиться с пути. Поблизости оказалась роща, где срубили несколько деревьев. Все собрались вокруг ярко запылавших костров. Пока они горели, можно было не опасаться нападения хищников. Затянули песню, почему-то выбрав такую, где воспевались молодость, весна и любовь.

Анне вспомнилась «Песня о конопле», которую она слышала во Франции. Лишь только девушка запела, ее окружили казаки, солдаты и каторжане. Всех поразил контраст между простой, гордой и смелой мелодией и припевом, еще более мрачным, чем «Dies irae» [54].

Анна повторила строфу. Обратив лицо к снежной пустыне, она пела низким контральто. Слова и мотив песни звучали в этой обстановке как-то особенно зловеще…

Песню сопровождал свирепый волчий вой. Вдохновленная этим небывалым аккомпанементом, этой необъятной сценой, девушка казалась Валькирией [55], явившейся спустя века сынам севера…

Казаки помешивали остриями пик угли в костре и сосредоточенно слушали. Яркий огонь освещал стоянку, покрытую снегом землю и чернильно-черное небо. Волчьи глаза мерцали вдали, как звезды.

Петровский сошел с повозки, на которой он лежал, не в силах шевельнуться уже второй день. Голос Анны вдохнул в него жизнь. В лагере ссыльных, затерянном среди снежной пустыни и окруженном волками, голос этот вещал о заре нового мира… И Петровский ощутил в себе новые силы.

Стая хищников все росла. То один, то другой зверь подбегал совсем близко, словно его посылали на разведку. Белая равнина почернела, столь многочисленна была стая. То было великое переселение волков, выгнанных голодом из логовищ. В памяти сибирских старожилов сохранились рассказы о двух или трех таких нашествиях. Волки направлялись на север; число их все прибывало.

Костры начали гаснуть, запас топлива иссякал. Между тем ни на минуту нельзя было оставаться в темноте, не рискуя быть растерзанными. Встревоженный командир понимал, что пробиться сквозь плотные ряды хищников, окруживших отряд, тоже невозможно.

Несколько волков, подбежавших слишком близко к лошадям, встретили сильные удары копыт. Но все же кольцо вокруг костров суживалось все теснее и теснее.

Одних арестантов охватил страх; другие оставались безучастными, им было все равно, что произойдет. К числу таких принадлежали и нигилисты: собравшись в кучку, они ждали дальнейших событий.

— Это волки, да? — спросила Елизавета Анну.

— Да, милая, но, по-моему, они минуют нас.