По прихоти короля - де Ренье Анри (электронную книгу бесплатно без регистрации .txt) 📗
Они поднялись.
– Куда идете, сударь? – сказал Жером.
– На монастырские пруды, сударь. А вы?
– В Саблонье, стрелять куропаток.
В эту минуту они услышали звук голосов.
По луговой тропинке приближался Антуан в сопровождении верховного. Жером и Жюстен исчезли, один с мушкетом на плече, другой – уволакивая за собой свои сети. На их недавнее присутствие здесь указывала только помятая трава.
Антуан, пеший, и г-н Корвизо, верхом на муле, приближались бок о бок. На месте, откуда только что ушли Жером и Жюстен, они остановились. Корвизо высморкался, а Антуан погладил мула по морде.
Г-н Корвизо был маленького роста, довольно безобразен, одет в черное, с помятым белым воротником и остроконечной шляпой. Роговые очки сидели у него на носу. Лицо было желтое, рот растянутый, одна бровь выше и гуще другой, руки и ноги – огромные, голова – круглая, большой парик, короткая и зобастая шея, плечи подняты почти до ушей, длинных и волосатых.
– Ваше сообщение меня не удивляет, сударь,– говорил г-н Корвизо.– Положение вашего отца есть только результат времени. Тело наше, даже будучи в полной своей силе, не весьма удовлетворительно и довольно плохо исполняет свои обязанности. Так что упадок его может только усугубить соответствующие недомогания. Это закон природы, сударь, и все целебные травы, по которым ступает мой мул, помочь тут бессильны.
Корвизо рассуждал тоненьким голоском с довольным видом, как будто ему доставляло удовольствие констатировать тщетность своего искусства. Он наклонился с седла. У него были тонкие длинные руки, так что он, не слезая, мог сорвать травинку, которую начал кусать.
– В конце концов, сударь,– продолжал он,– с этим надо примириться. Все проходит; единственное, что есть непреходящего в нас,– это естественное расположение к тому, чтобы мы были существами преходящими. Все согласуется с этим правилом. Отец ваш старится, и замок его разрушается; говоря по совести, сударь, я не вижу в этом ничего худого, это лишит вас всякого повода здесь оставаться. Не собираетесь же вы всю свою жизнь считать здесь ворон? Вы думаете, что нет других горизонтов, кроме здешнего, и других женщин, кроме г-жи Даланзьер? Неужели вы полагаете, что и я сам должен без конца торчать в Виркуре, прописывая промывательное местным мещанкам?
Антуан слушал. Игумен из Валь-Нотр-Дама иногда говорил ему нечто подобное и также упрекал его за затворническую жизнь, совсем не подходящую для молодого человека.
Корвизо продолжал:
– Нет, сударь, нет, честное слово Корвизо, я не останусь в этой дыре. Мы увидим. Говорят, что армия переходит Мёзу, и кампания будет суровой. Война, сударь, и любовь – лучшие друзья докторам. Я имею в виду не колотые раны от пик и не рваные раны от пуль – это дело хирурга и по сему меня не касается, но я говорю о следствиях походной усталости. Ничто не способствует так развитию вредных элементов в теле, не говоря уже об эпидемиях, которые часто от этого происходят и представляют из себя доход, которым не следует пренебрегать.
Корвизо расхохотался. Поднял нос и насторожился, как будто ждал, что ветер донесет звук пальбы или зловонную заразу, но не долетало ничего, кроме крика сорок, дерущихся на дереве. Мул махнул хвостом. Корвизо взял из табакерки щепотку табаку.
Корвизо часто шутил, шуточки его были разнообразны, но по большей части низменны и циничны. В этом докторе было что-то от шута, что не мешало ему по временам говорить связно и рассудительно, даже до некоторой степени философически, но философия его сейчас же делалась тривиальной и грязной. Часто говаривал он, что в человеческом теле ничего нет хорошего, что это грязь, которую он стыдится даже описывать. Присовокуплял он также, что ум человеческий немногим лучше и что все вместе – жалкое соединение безобразия и подлости и нужно быть безумцем, чтобы придавать этому значение или гордиться этим. Все было бы превосходно, если бы он этим и ограничивался, но он всегда подкреплял эти рассуждения самыми отвратительными примерами и самым недостойным образом портил высказываемые истины. Если можно презирать человека за его существо, то все-таки нужно делать это с некоторым приличием и не слишком откровенно радоваться человеческим слабостям. Корвизо же они доставляли удовольствие. Он любил болезни не только за них самих, но и потому, что видел в них источник своей власти. Он утверждал, что самая незначительная боль делает из страдающего человека престранное создание и что в подобном состоянии люди, наиболее тонкие и хитрые, могут поверить любым глупостям. На духе отзываются все изъяны тела, и он готов отдать что угодно за то, чтобы избавиться от них. Таким образом, по словам Корвизо, власть докторов неизмерима, и весь мир должен быть к их услугам вместо того положения, по которому они готовы к услугам всякого.
Тем не менее, неожиданные и острые колики, схватившие г-на де Поканси, заставили пригласить в Аспреваль эту странную личность. Корвизо с некоторых пор поселился в Виркуре. Он снимал маленький домик с садиком, выходящим на Мёзу. Часто можно было видеть, как он спускался к реке с колбами и ненадутыми пузырями, так как считал себя за ученого и немного химика и делал разные смеси. Его встречали и за городом,, где он собирал в карманы растения и камни, а свежие травы нес в тулье своей шляпы. У него были необыкновенно длинные и грязные ногти, один ноготь сломанный; когда он щупал пульс у городских дам, ноготь этот всегда чувствительно впивался в их кожу. Тем не менее, он имел успех в Виркуре, хотя лекарства его были зверскими на вкус. Гримасы больных доставляли ему почти такое же удовольствие, как монета, получаемая им в плату за визит.
По приезде он выставил необходимые свидетельства, хотя он не был ни филиатором, ни лиценциатом парижского факультета и не защищал тезисов, не сдавал опытных работ, так же как и не получал докторской шапочки в Монпелье. Он проходил курс своего учения в Голландии, в Лондоне или Амстердаме. Он охотно говорил о городе с сотней каналов, воды которых, разделенные или соединенные, циркулируют, как кровь в человеческом теле. Хвалил жирные, мучнистые сыры, мочегонное пиво, толстобокие суда, что качают на волнах свои раздувшиеся, как в водянке, кормы. Он лечил там купцов, чиновников при бургомистре, городской гарнизон и моряков, привозивших странные и любопытные болезни, и похвалялся, что в этом отношении ему удавалось видеть лучшие примеры.
Болтливый, когда дело касалось других, Корвизо был очень скрытен относительно себя, и только по отрывочным признаниям можно было кое-что заключить. В молодости, очевидно, он совершал морские путешествия, вероятно, на каком-нибудь голландском судне в качестве доктора; но он так старательно примешивал к своим рассказам всякие несообразности и нелепости, отчасти из расчета, отчасти из шутовства, что в них трудно было отличить правду от выдумки. Можно было предположить, что он посетил Антильское море, если только вообще покидал материк, до такой степени все У него выходило неясно и путанно.
Рассказы эти снискали ему восторженное удивление со стороны Жюстена и Жерома де Поканси, которых зачаровывали повести о путешествиях и диковинных зверях, так как в бездельниках еще сохранился бродяжный дух их старого дяди Курландона и беглянки Аннеты. После сказок Корвизо карпы, которых Жюстен ловил в монастырском пруду, и дичь, что Жером стрелял около Аспреваля, казались им ничтожными. Им нужно было бы летающих рыб и птиц с человечьими головами. Корвизо, по его словам, видел таких на реке Боратунде и на горе Капподикюо.
Корвизо очень забавляла доверчивость этих мальчиков, и он пускался перед ними в россказни, гордый, что ему поверят, так как был крайне тщеславен и не пропускал случая усилить и укрепить восторг по отношению к себе, которого он добивался. То обожание, что выказывали ему Жером и Жюстен, очень ему нравилось. Он им не пренебрегал и был за него благодарен. Однако это же обожание было причиной случая, возбудившего к ним глухую и долгую ненависть.
