Время дикой орхидеи - Фосселер Николь (электронная книга TXT, FB2) 📗

День за днем она сидела на скале перед стеной ограды и смотрела вдаль на коричневую кору острова Батам – ветер в волосах, на коже солнце, соль и дождь. Смотрела на море, на эту вечно одинаковую, вечно переменчивую даль из шелка, жемчужную, лазурную, нефритовую, непостоянное небо пересекали пеликаны, чайки и птицы-фрегаты.

Лошадиные повозки и воловьи упряжки, громыхающие по Бич-роуд и в сухие дни вздымающие пыль, она не удостаивала даже взглядом. Она высматривала рыбаков, которые вытягивали на берег тяжелые сети под взволнованный галдеж птичих стай, – не различит ли она среди них фигурку Рахарио. И провожала взглядом гордые парусники, большие и маленькие лодки, мельтешащие по волнам. Какая-нибудь из них однажды, может быть, направится к берегу с Рахарио на борту, который вернется, чтобы взять ее с собой в огромное, бескрайнее море.

День за днем проходили в приливах и отливах. В приходах и уходах надежды и разочарования и в бесконечной игре волн времени.

Пока неудержимо стремящийся вперед поток жизни не подхватил Георгину и не унес с собой.

I

Тропическая лихорадка

1849–1851

1

Сингапур. Город льва.

Некогда Тумасик, Страна в море.

Лонг Я Мен, Ворота Зуба Дракона и ворота Китая.

Город ветров, где умирает один муссон и тут же зарождается другой.

Остров плыл по воде, как лист дерева гинкго.

Отделенный лишь узкой полоской пролива Джохор от крокодильей спины Малаккского полуострова, он раскрывался на всю синеву Сингапурского пролива. И какой бы узкой и мелкой ни была река, что вилась сквозь тропические леса, сквозь мангровые болота, соленые марши и песчаные дюны навстречу восходящему солнцу, она несла в себе огромную мощь. Могучий дракон, распахнувший острозубую пасть к побережью, где воды его сливались в страстном лобзании с водами моря.

Из этого соединения зародился естественный порт, защищенный окрестными островами от бесчинства стихии и словно созданный для того, чтобы здесь забилось сердце торгового поселения.

Сэр Стэмфорд Раффлз смело посадил семенное зерно среди зелени и синевы моря и джунглей. Это зерно он нарек Сингапур. Прикрытое флагом Ост-Индской компании и защищенное договорами и проектами, семя это быстро взошло в плодородной почве столетней обширной сети торговых путей. Сингапур развивался, рос, щедро плодоносил и разветвлялся все шире, вовлекая все больше людей, каковых вольный порт притягивал торговлей без пошлин, как привлекает птичьи стаи богатое пропитанием место кормления.

При этом Сингапур не имел корней – как орхидея. Город без истории и без прошлого, словно выдавленный из земли и перехлестнувший все грани в своем неуемном цветении. Затопленный хлынувшим в него потоком людей из Китая и Индии, из султанатов Малаккского полуострова, с Явы, Суматры, Бали и всех других островов архипелага, из Аравии и Армении, и окаймленный бледной пеной шотландцев, немцев и англичан. Город мужчин, ринувшихся сюда в одиночку, дабы заниматься торговлей, найти работу, разбогатеть, прежде чем вернуться туда, откуда они явились.

Сингапур был городом, наполненным перелетными птицами. Городом, в котором человек не пускал корней, который никому не был родиной, в котором каждая чашка риса была посолена тоской по дому.

Но Георгина Индия Финдли в первом же своем вдохе наполнила легкие тропическим воздухом этого острова. Палящее солнце, теплый дождь и соленый морской бриз сопровождали ее взрастание, и так же, как она сделала свои первые нетвердые шаги в саду Л’Эспуара, потеряла свой первый молочный зуб в тени жасмина, в первые десять лет жизни она пустила корни в тонкую почву острова, нашла опору в красной земле, песке и тине.

Корни, которые в один прекрасный день были жестоко перерублены. Открытая рана, из-за которой она боялась истечь кровью, пока не привыкла – благодаря гибкости детской души – к своей новой жизни на чужбине. И к ностальгии, которая со временем утихла до приглушенного биения в ней, но полностью никогда не прошла.

Георгина блаженствовала во влажной жаре, едва смягченной ветерком, на борту сампана – он транспортировал ее вместе с багажом к острову. Блаженствовала, хотя ленты ее шляпы прилипали к коже, а спина платья из тонкого муслина пропотела. Здесь она больше никогда не будет мерзнуть.

Что можно противопоставить тоске по родине? Радость родины?

Слова, которые казались Георгине слишком тихими, слишком пустыми: скорее задавали направление, нежели выражали чувство.

Притом что все вокруг этого возвращения было громким и сопровождалось бурными выбросами эмоций. Перебранки с теткой, пылкие в силу шотландской крови обеих – их не мог сгладить даже такой невозмутимый человек, как дядя Сайлас. Слезы ее кузины Мэйси, которая видела в Георгине сестру и не хотела с ней расставаться. И безграничное счастье, когда тетя Стелла все ж таки уступила и дала согласие на отъезд. Лихорадочное нетерпение наконец-то уехать, наконец-то приехать, которое оказалось упрямым спутником в долгом пути по морю и суше.

Облачная дымка подернула небо из душистого припудренно-синего шелка. Пышные сестры ее вяло льнули к холмам, разбросанным по берегу мягкой мшистой обивкой. Губернаторский холм с флагом на мачте, береговая охрана и входящие корабли, дом губернатора, белый на фоне зелени – все это, казалось, выжидательно смотрело в глаза Георгине. Как будто желая ей выкрикнуть: Наконец-то! Ты наконец-то вернулась… Ты нас еще помнишь?

Последние воспоминания Георгины о Сингапуре были искажены бессильным страхом и пламенным гневом, в котором она царапала дядю Этьена, била его и кричала так, будто ей вырывали сердце. Она помнила взгляд отца, полный печали и постыдного облегчения, перед тем как он отвернулся и пошел назад в дом. Помнила, что силы ее кончились, как только они поднялись на борт, и как она безвольно упала в объятия дяди Этьена, ничего не видя от слез, а он утешал ее.

Сампан лавировал между покачивающимися корпусами кораблей и лодок, стоящих на якоре у берега, под лесом мачт и труб, парусов, флагов и ярких вымпелов. Здесь были большие колесные пароходы – такие же, как тот, которым Георгина приплыла сюда из Суэца, были неповоротливые парусные корабли и верткие, быстрые, как стрела, клиперы. Георгина опознала китайские джонки с их корпусом, изогнутым подковой, выкрашенным в красный, желтый или белый цвет, под парусами, похожими на веер, и треугольные паруса корабликов из Кочинчины. Паруса малайских пераху были прямоугольными, а суда народа буги отличались высокой коробчатой надстройкой на корме.

Полоска из белых фасадов и терракотово-красных крыш нежилась за Эспланадой, по ту сторону от новой, стройной башни Сент-Андруса, переплетаясь с тропическими садами вдоль Бич-роуд в один расточительный орнамент из платочных, кружевных и обойных узоров. Один из домов там, должно быть, Л’Эспуар, только Георгина не знала точно который; дымка замутняла вид, а может, слишком давно это было.

Мимо скользили рыбацкие лодки и челны, полные связок бананов; другие были нагружены коробками с манго, красно-волосатыми плодами рамбутана, раковинами и кораллами или бамбуковыми клетками с крикливыми обезьянами или яркоперыми птицами.

Там, где река впадала в море, белая кайма города круто заворачивалась и берега реки тянулись друг против друга, словно желая поздороваться. Сампан свернул в эту узкую протоку, и жизнь реки Сингапур во всей ее пестроте, в шумной деловитости прыгнула навстречу Георгине.