Знамя любви - Карнеги Саша (чтение книг txt) 📗

– Не сдавать позиций!

За спиной де Вальфона Генрик краем глаза заметил Жака с обрывками полкового знамени в руках. Его правая рука, раздробленная в локте, беспомощно висела.

Под торжествующим напором прусских гренадеров, вознамерившихся напрочь изничтожить зазнавшихся лягушатников, островок белых мундиров становился все меньше. Смертоносные взрывы картечи сотрясали воздух над головами сражающихся. Корню, расставив для опоры ноги, неустанно выбивал барабанную дробь и бросал врагам вызов своим звонким детским голоском, пока пуля не угодила ему точно в глотку.

Все больше окровавленных штыков вздымалось в продымленный воздух, пруссаки оттесняли французов в ручей, воды которого окрасились в красный цвет. Генрик вонзил шпагу в тело гренадера огромного роста, подхватил мушкет падающего гиганта, отразил один за другим два удара саблей, но на третий раз она вонзилась ему глубоко в левое бедро.

Заморосил мелкий дождик, вскоре сражающиеся заскользили по мокрой глинистой почве. Друзей Генрика скрывали клубы дыма, плотной пеленой накрывшие все вокруг. Рядом с ним отбивался от пруссаков Пингау.

– Мы все же захватим с собой на небо парочку прусских свиней, – воскликнул он, обхватывая обеими руками штык, вонзившийся ему глубоко в живот. Генрик уложил на месте убийцу Пингау и продолжал отчаянно рубить направо и налево, пока у него не отнялась рука и не отказало дыхание.

Тут он заметил, что полковое знамя закачалось, онилось и упало. С помощью шпаги он прорвался тому месту, где с пробитым легким упал Жак. Генрик снял знамя над своей головой.

– За честь Франции, – закричал он, как ему казалось, громовым голосом, на самом же деле не громче кваканья лягушки. – Бейте пруссаков! О Боже, бейте же их!

Король прусский Фридрих направил своего коня на холм Янус, а достигнув перевала – чуть в сторону от стоявших неподалеку батарей. Он нагнулся в седле вперед и, не двигаясь, зорко вглядывался, словно некая длинноклювая птица, в кипящий дымный котел сражения над собой. Только огонек, зажегшийся в холодных глазах короля, выдавал его истинные чувства. Время от времени он отдавал короткий приказ связному, подлетавшему к нему на взмыленном коне. Изредка Фридрих поглядывал на плачущее небо. На широких полях треуголки короля собиралась дождевая вода, заполнив их, она начала капать на плечи темно-синей форменной шинели, которая уже промокла насквозь. Вскоре стемнеет и наступит ночь – единственное, что может спасти французов.

Острые глаза Фридриха шарили по противоположному склону влево от него, где перестраивалась прусская конница. Его люди повсюду взяли верх. Только отдельные участки сопротивления задерживали полное поражение французских полков. Красной каменной стеной неколебимо стоял швейцарец Пуату. Далее вправо недисциплинированный сброд под командованием хлыщеватых офицеров, присланный Ришелье, сражался, как тысяча дьяволов, а прямо под Фридрихом упорное сопротивление полка де Майи сдерживало наступление гренадеров – элитных частей прусской армии. Необходимо сломить эти очаги сопротивления, только тогда будет достигнута победа по всему фронту.

Король вышел из оцепенения и выпрямился.

– Мои поздравления генералу Зейдлицу! – пролаял он и ткнул кнутом в сторону ручья. – Добить этих!

– Слушаюсь, сир.

Зейдлицу не надо было повторять дважды. Черный от порохового дыма, без шапки, он, сощурившись из-за дождя, во главе эскадрона галопом помчался по берегу ручья. Заслышав тяжелый топот его конницы, прусские гренадеры отступили с поля брани, оставив его в полное распоряжение конников.

Союзнические полки Прованса и Пьемонта приняли на себя первый удар, повергший их в полную панику. Их ряды дрогнули, они откатились назад, туда, где дрался полк де Майи.

– Ни шагу назад! Стоять! – Но голос Генрика тонул в грохоте канонады и шуме сражения. Мимо него проносились, бросая оружие, возникавшие из-за плотной завесы дыма люди с лицами, перекошенными от ужаса перед саблями и могучими копытами.

– Sauve qui peut! [12] – вопила тысячеголосая толпа, ибо это уже была не армия, а насмерть перепуганная толпа.

– Жалкие трусы! – всхлипнул Генрик. – Жалкие ничтожные трусы!

Он изо всех сил всадил шпагу в брюхо скакавшей мимо лошади, уловил свист сабли, рассекшей воздух рядом с его ухом, затем почувствовал сильный удар в бок и упал навзничь на дрожащую землю. Так он и остался лежать, не живой и не мертвый, в грохочущих сумерках, закрыв руками лицо в ожидании скорой смерти и невольно прислушиваясь к непрекращающемуся топоту конских копыт вокруг себя.

Отступление французов с поля брани под Росбахом обернулось полным поражением союзников. Обуглившаяся земля на месте сражения превратилась в кровавое болото, на котором валялись трупы убитых и тела раненых. Кирасиры на протяжении двух страшных миль преследовали и добивали спотыкающихся измученных людей, пока их не скрыл спасительный мрак.

Вместе с ночью на маленькую долину опустился густой туман. Он заглушил умоляющие о помощи стоны раненых, которые под черными струями ледяного дождя лежали или беспомощно ползали между пропитавшимися влагой трупами убитых.

На северном берегу ручья блуждающими огоньками горели факелы – это пруссаки разыскивали своих раненых среди множества трупов, распростертых на болоте или плавающих в красной воде.

Этим же богоугодным делом, также с помощью факелов или сполохов пламени, отбрасываемых горящими деревнями, занимались и несколько французов. Пруссаки их не трогали – им было ни к чему добивать своих былых врагов, ставших пленниками победы Фридриха. Как боевая сила они более не существовали, а как горстка физически и морально сломленных людей никакой опасности собой не представляли.

Среди них был и Луи де Вальфон.

Генрик чувствовал во рту вкус крови. Каждый его вздох сопровождался острой колющей болью в боку. Подняться он не мог – не хватало сил. Но к нему все-же частично вернулось сознание – он ощущал биение капель дождя на своем лице, дрожал от холода, страдал от боли в ранах. Тьму прорезал свет факелов. Ему померещилось, что он слышит дикие крики турок... что видит клинок сабли, располосовавший его лицо. Волочиск горит... Казя! Где ты, Казя? Ему казалось, что она стоит над ним, ласково улыбается, произносит слова, которые не достигают его слуха. Она протягивает ему руку помощи, но он все равно не может подняться. Не покидай меня! Вернись, Казя, вернись! Но Казя растворилась в розовой ночи, и на месте ее лица возникли другие. И раздался другой, не Казин, голос из Парижа, который произнес: «Если мужчины столь ребячливы, что им нравится играть в войну, то пусть знают – при этом можно и ушибиться». Прозвучал искусственный ломкий смех. Мужской голос снова и снова звал Анну-Марию. В голове у Генрика чуть прояснилось. Со стоном он приподнялся на локте и осмотрелся. Среди каких-то темных нагромождений ходили люди с горящими факелами в руках. Время от времени они останавливались и оттаскивали раненого в сторону. Со всех сторон слышались стоны и мольбы раненых.

– Луи! Жак! – Голос Генрика был настолько слаб, что он и сам его почти не слышал. С противоположного берега ручья доносилось пение – это пруссаки возносили хвалу тому самому Богу, который допускает, чтобы он, Генрик, промокший и беспомощный, лежал на сырой земле. Лил дождь не очень сильный, но упорный. Раненые, по крайней мере, не будут страдать от жажды. Генрик сделал попытку перевернуться на другой бок, но невыносимая боль в сломанных ребрах не позволила, и он занял прежнее положение, положив голову на безногий труп французского капрала.

Если его ждет близкая смерть, то, ради Всевышнего, – лишь бы скорее. Но из большой рваной раны на бедре Генрика жизнь вытекала медленно. Значит, ему суждено умереть в мундире чужой армии, на берегу ручья в Саксонии. Но он не побежал с поля брани. Его дед мог бы им гордиться. И Казя тоже. Он почувствовал, что сознание опять ему изменяет, и вторично позвал своих друзей.