Любить и беречь (Грешники в раю) - Гэфни Патриция (книга бесплатный формат .TXT) 📗

Погруженная в свои мысли, она не заметила человека внизу во дворе, пока он не позвал ее негромким свистом. И, ослепленная солнцем, она узнала Кристи не раньше, чем отпрыгнула назад в тень, потому что была в неглиже, и ей пришлось прикрыть обеими руками полуобнаженную грудь. Он погрозил ей пальцем, когда она, крадучись, вновь выбралась на свет. Она послала ему воздушный поцелуй и тихо сказала:

– Я думала, ты никогда не придешь.

Он покачал головой и приложил к уху ладонь. Она произнесла громче:

– Я по тебе скучала!

Он улыбнулся, и весь мир, как ей показалось, немного накренился куда-то вбок. Кристи снял шляпу. Его волосы напоминали золотое руно, горящее на солнце. Его кожа сияла здоровым бронзовым загаром. На нем был его новый костюм, «наряд молодожена», в котором, как они между собою решили, он никогда не сможет показаться в Уикерли. Мало того что костюм был белым – так он был в придачу еще и льняным. Но что хуже всего – его покрой не был английским; он был совершенно иностранным! Ах, но до чего же Кристи в нем красив, со вздохом подумала Энни. И они решили, что будут, Бог даст, возвращаться в Италию каждые несколько лет, потому что только здесь Кристи сможет носить свой белый легкомысленный костюм.

– Я принес вина, – сообщил он громким шепотом. Доставая бумажный сверток.

– О, замечательно.

– И немного фруктов.

Она молитвенно сложила руки.

– Чудесно! Меня мучит голод.

Он покачал головой с шутливым осуждением. Они позавтракали два часа назад, перед тем как он отправился к своим саркофагам, а она прилегла ненадолго вздремнуть. У нее имелась одна догадка относительно этого странного аппетита и повышенной сонливости. Но она не была абсолютно уверена и поэтому ничего не сказала – пока. О Боже милостивый, ее так и распирало от желания сообщить ему свою потрясающую новость! Еще пару недель. Через пару недель она будет знать наверняка, и тогда – она боялась сама себя, боялась, что ее радость будет похожа на извержение вулкана.

Кристи отсалютовал ей шляпой и скрылся из ее поля зрения, направляясь ко входу в пансион. Энни подошла к туалетному столику и села перед зеркалом, размышляя, что бы такое ей сделать с волосами.

Но кто эта хорошенькая, розовощекая, слегка растрепанная женщина, которая глядит на нее? Неужели же это та самая Энни Мередит Верлен Моррелл, которая еще совсем недавно пряталась от людей в пустой мансарде и одному только дневнику поверяла свои горькие, едкие мысли? Не она ли совершала одинокие прогулки пешком по самым отдаленным и заброшенным местам, чтобы никто не мог ее увидеть? Та одинокая женщина, что придумывала длинные разговоры со слугами, но была не в силах вести их наяву? Такое волшебное перевоплощение казалось совершенно непостижимым. Эта молодая женщина в зеркале выглядела так, словно никак не могла решить: какой цветок приколоть к волосам, отправляясь за покупками, или заняться ли с мужем любовью до или после обеда, или – еще лучше – и после, и до. Она улыбнулась себе, и тут в замке повернулся ключ. Она обернулась, чтобы приветствовать мужа.

Увидев ее, Кристи замер. Она сидела, залитая солнцем, за туалетным столиком, расчесывая волосы, одетая в тот прозрачный зеленый пеньюар, который он купил ей в Болонье. Она была так хороша, что казалась почти нереальной. Это моя жена. Ему пришлось повторить это снова и снова, но картина не стала более правдоподобной. Он положил свои свертки на стол – все, кроме одного, и подошел к ней.

Она протянула руки ему навстречу.

– И как твои священные гробы? – От нее пахло лилиями и жасмином, и это кружило ему голову.

– Просто смерть… Я думал только о том, что ты здесь в постели сама по себе, а я там, в холодном, сыром склепе с восьмидесятилетним священником. Что-то во всем этом было не так.

Стоя позади нее и разглядывая ее в зеркале, он вручил ей свой подарок. Ему нравилось любоваться радостным, чисто женственным ожиданием сюрприза на ее лице, пока она разворачивала цветы. Увидев их, она восхищенно выдохнула:

– Они прекрасны. – И зарылась носом в яркий букет фуксий и аронниковых лилий, который он купил на цветочном базаре.

Она сняла его руку со своего плеча и нежно ее поцеловала, затем откинула голову назад и прислонилась к его животу.

– Спасибо. Я люблю их.

Ее волосы все еще были теплыми от солнца. Он запустил в них пальцы и принялся играть золотистыми завитками.

– Ты прекрасна, – сказал он, увидев, что глаза у нее закрываются, а улыбка становится шире. – А знаешь, Энни, свет сейчас очень хорош, чтобы закончить твой портрет.

Она широко раскрыла глаза:

– Сейчас?

Он кивнул и указал в сторону кровати, где полуденное солнце окрасило белизну подушек розовым и золотым.

Она прижала палец к губам.

– Что-то очень уж долго ты не можешь закончить этот портрет. Почему это, хотелось бы знать, никакого движения не заметно.

Он промычал что-то неопределенное, пряча улыбку.

– Ладно уж, – снисходительно усмехнулась Энни.

Она медленно встала и, стараясь не потерять из виду свое отражение в зеркале, пошла к их огромной кровати. Сдвинув в сторону измятые простыни, она забралась на постель и приняла знакомую позу: опираясь спиной на гору подушек, согнув ноги в коленях и откинув их в сторону, повернув голову в полупрофиль, со слегка опущенным подбородком. Кристи наблюдал, как она развязывает ленты пеньюара, и тот соскальзывает с ее плеч. Ее белая шелковая ночная рубашка, очень открытая спереди, была застегнута по всей длине. Не торопясь, с мечтательным видом, не глядя на него, как если бы в комнате никого не было, Энни принялась расстегивать пуговицы одну за другой. Затем она высвободила руки из рукавов и подняла голову, улыбаясь ему прямо в лицо. Голая до пояса.

Время от времени, хотя это казалось невероятным, он действительно брался за кисть. Чаще всего, правда, его акварельные краски успевали высохнуть раньше, чем ему удавалось ими воспользоваться. Вот почему портрет был готов только наполовину после двух полных недель так называемой работы.

Он подошел к мольберту и окунул кисть в банку с водой. Поза Энни была задумчивой и вызывающей, невинной и эротичной. Как она сама. Он рисовал ее в пастельных тонах – белом, розовом, утонченно-телесном. Если когда-нибудь он и закончит портрет, то уж точно не включит его в число трофеев своего путешествия, которые собирался показать членам общины по возвращении домой.

Он снял сюртук и повесил на спинку стула. В ее глазах появилось настороженное выражение.

– Кристи?

– Да, любимая?

– Ты действительно хочешь закончить картину сейчас?

Он поднял глаза в притворном изумлении. Одна из его жизненных радостей состояла как раз в том, чтобы дразнить жену.

– Разве не надо?

Она не отвечала, и он медленно двинулся в ее сторону, пристально разглядывая ее щеки, приобретавшие нежный персиковый оттенок по мере его приближения. Он присел рядом с ней на кровать.

– Вот тут немного сместилось, – произнес он серьезно, поправляя оборки шелкового кружева у нее на талии.

Его пальцы ненароком прошлись по белой теплой коже у нее на ребрах, и он услышал прерывистый вздох.

– Поверни немного голову.

Он коснулся ее шеи, отводя волосы назад, обнажая плечо. Энни ловила ртом воздух; ей пришлось облизнуть губы кончиком языка.

– Не шевелись.

Он наклонился над ней, чтобы поправить подушку.

– Кристи, – прошептала она, – не заканчивай портрет сейчас.

– Ш-ш-ш. Вот здесь тоже неправильно.

– Что?

– Вот это.

Он тронул ее левую грудь, и Энни ахнула.

– Так лучше, – пробормотал, глядя, как нежный сосок твердеет и наливается. – Но… Раньше цвет был ярче. Colour de rose [19], как мы говорили в школе.

– Кристи…

– И было больше блеска, как помнится. Следует немного увлажнить.

Он наклонил голову и потрогал сосок языком.

Она вновь порывисто вздохнула и, когда он глубже втянул ее грудь в рот, застонала так тихо, что немецкая супружеская пара за стеной ничего не услышала. Ее руки накрыли его голову, нежно удерживая, чтобы он продолжал свою работу, а когда он оторвался от нее и взглянул снизу вверх, она улыбалась с закрытыми глазами. Она была прекраснейшей из женщин, которых он когда-либо видел.